Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
Выйдя за ворота, развернул карту. Мой путь лежал в древнюю катакомбную церковь ранних христиан. «Сейчас там музейный комплекс. Надеюсь, работает.» — подумал я, вычерчивая пальцем маршрут. И двинулся вперед.
Спустя час карта упорно твердила, что я на месте. Это было в тупике узкой улицы, ползущей круто вверх. Слева кафешка и магазинчик, справа винтажный жилой дом с бельем на балконах. За тупиком виднелся невысокий холм, поросший травой. И вот наконец я заметил невзрачные маленькие воротца, выложенные камнем. На них висела табличка, утверждающая, что это и есть искомый мною музей.
И конечно же, он был закрыт! Сперва хотел было выругаться, но вовремя одернул себя. И как подобает паломнику, обратился к Богу:
— Ангел-хранитель, моли Господа обо мне! Дай мне попасть за эти ворота, Боже, — прошептал я и перекрестился.
Взявшись за кольцо, с силой постучал и прислушался. Тишина. Постучал еще раз, и еще. Безрезультатно.
— Кто-нибудь есть из персонала? — прокричал я по-английски, предварительно снова приложив тяжелое кольцо об запертую дверь. Повернувшись ухом, будто это поможет, прислушался.
— Богородица, помоги мне, — еще раз перекрестился я, малодушно теряя надежду.
Спустя минуту, пошумев в последний раз, уже собрался перенести на завтра и даже повернулся спиной к входу в музей.
И именно в этот момент услышал шаги. Бросившись к кольцу, постучал. В ответ донеслось сердитое старческое бормотание, в конце которого был короткий турецкий возглас.
Через мгновение калитка в воротах со скрипом отворилась. Передо мною стоял пузатый седой бородатый турок в вытянутых спортивных штанах, резиновых тапочках на босу ногу и с камуфляжной натовской курткой, накинутой на плечи. Он хмуро и вопросительно глянул на меня исподлобья. «Спасибо, Господи!» — мысленно выкрикнул я. И без труда выдав самую радушную улыбку, на какую был способен, заговорил с ним.
Не спеша и четко, самыми простыми словами объяснил, что я русский паломник, приехал из Москвы, долго шел, еле нашел, и что мне очень нужно попасть в катакомбы, к древним христианским алтарям. Лишь только я начал, он вытащил из кармана сигарету, прикурил и молча, с интересом, смотрел на меня, пока я не закончил. Вздохнув, так ничего мне и не сказав, он повернулся и крикнул за калитку: «Тимур!», добавив что-то на турецком. И кивком головы пригласил внутрь.
Переступив порог, я был не просто доволен. Я ликовал. Состояние это было неожиданно радостным. И вместе с ним пришло и волнение, какое бывает в предчувствии чего-то очень значительного.
Вскоре передо мною появился тот самый Тимур, которого звал турок. Щуплый, чернявый и невысокий, совсем молодой парнишка лет двадцати, с тонкими чертами лица, в спортивном костюме и в модных кроссовках.
— Привет! Русс? — протянул он мне руку.
— Привет, дружище! Да, русский. Знаешь язык? — ответил я, с трудом сдерживая счастливую улыбку, расползавшуюся на лице.
Тимур заулыбался, отрицательно покачав головой. И тут же перешел на сносный английский, начисто лишенный произношения.
— Хочешь в катакомбы? Алтарь, крест, да? — сразу перешел он к делу. — Я покажу.
— Прекрасно, пойдем.
Он приблизился ко мне и сказал:
— Надо немного денег. Аслану и на траву. Куришь траву? — подмигнул мне парнишка.
— Бывает. Но я здесь не за этим. А деньги не проблема. Баксы, окей? — произнес я, вынимая двадцатку.
Он оживленно закивал, взяв купюру. Видно, ожидал меньше. Достав старый сотовый телефон, из самых простых, позвонил куда-то, сказав пару фраз. Небрежно сунув мобильник в карман, он пояснил, что пойдем прямо сейчас.
Признаться, то, что я увидел, зайдя в ворота, немного удивило меня. Небольшой двор, поросший первой весенней травой. У забора — простенький дощатый домик с окошком кассы. Выложенная камнем дорожка, берущая начало от самой калитки, круто спускалась вниз. Она утыкалась в бетонированную площадку с такой же бетонной лестницей, уходящей вниз, в полусферу провала. Короче, вход в катакомбы выглядел совершенно утилитарно и современно и никак не вязался с убежищем древних христиан, которому почти две тысячи лет.
— Сначала опустимся вниз и будем подниматься — выше и выше. Пойдем! — важно сказал Тимур, показывая на лестницу. — Можешь делать фото и что тебе надо. Я покажу тебе алтари. Но есть главный среди них, самый большой. Там молись.
И мы двинулись по лестничным пролетам. Пройдя четвертый, мы довольно ощутимо продвинулись вперед и вниз. И оказались на нижнем ярусе. В руках у меня не было схемы и какого-либо путеводителя, ведь эта была дикая экскурсия. Да и гид мой оказался немногословен. А потому я лишь через некоторое время понял, что же представляет из себя этот христианский храм, один из первых на Земле.
Итак, он состоит из нескольких ярусов. В каждом из них пятеро длинных лучей коридоров, ведущих к круглой центральной площадке, над которой чистая голубизна весеннего константинопольского неба. Солнечный свет падает в жерло тоннеля, естественным образом освещая его, и чем дальше в катакомбы, тем его меньше. В тусклом свечении видны выдолбленные в стенах полукруглые ниши разных размеров и каменные опорные арки. Под ногами мелкий слой щебня вперемешку с землей, а иногда попадается мусор — бумажки, окурки, линялый пожелтевший обрывок газеты. И еще что-то, похожее на солому с опилками. Чем-то это немного напоминало стройплощадку. На самом нижнем ярусе, как бы в основании рукотворного сооружения, вырытого в земле гонимыми христианами, находится невысокий каменный постамент. Центральные части верхних ярусов пусты, и с этой точки строение, залитое солнцем, просматривается насквозь. Тут же укромно прячутся узкие лестницы, сложенные из разномастного камня. Они-то и связывают этажи между собой.
— Вот алтарь, таких тут много. Здесь молились Иисусу, — сказал мой проводник, показывая на выдолбленный в стене равносторонний крест, совсем не похожий на тот, что висел у меня на груди.
— Когда возникли катакомбы? — спросил я.
— Сто двадцать, после рождения Христа, — ответил он не без гордости. — Очень старый, и все, как в те времена.
— То есть всего через восемьдесят семь лет после распятия, — произнес я по-русски, остановившись, и дотронулся до креста. — А они уже знали истинного Бога.
— Пойдем к другому алтарю, главному, наверх, — махнул мне рукой Тимур, когда я наспех сделал несколько фотографий.
«Вот там-то я свечку и поставлю», — решил я. И мы стали подниматься по куцей лесенке, забравшись двумя ярусами выше, почти касаясь плечами грязных стен узкого прохода. А когда выбрались на свет. Там, на предпоследнем этаже, я и увидел его.
Алтарь представлял из себя такой же крест, как и другие, но значительно больших размеров. Он был взят в объятия аркой, над которой угадывалось схематичное изображение рыбы. Подойдя к нему, остановился. Тимур вежливо отошел, стоя поодаль. Перекрестившись, наклонился и поцеловал крест, как это делали здесь и до меня, начиная со сто двадцатого года. Тихонько молясь одними губами, я необычайно ярко представлял себе их, первых христиан, собравшихся вместе у алтаря с рукописным Евангелием в свитках. В основном это мужчины, ведь верить в Христа в то время было весьма опасно. И возможностей пострадать за веру было предостаточно. Горят лучины, вокруг креста, который прямо передо мною, стоят люди в простой тканой одежде. И отзвуки их молитв сплетаются с моим шептанием, наполняя и мою молитву.
Самое время было вспомнить о свече. Сняв рюкзак, я полез за круглой картонной тубой, в которой они хранились. И когда доставал одну из них, бросил взгляд на моего проводника. Он стоял с сигаретой во рту и с зажигалкой в руках, пытаясь прикурить, раз за разом упрямо чиркая колесиком кремня. У него ничего не выходило, несмотря на сложенные ладони, которыми он старался защитить пламя, вспыхивающее на мгновения. Тогда я вдруг заметил, что вокруг очень ветрено. Прядь волос Тимура, выбившаяся из хвоста смоляных волос, трепетала на ветру, что весело гонял травинки и обрывки бумаги у нас под ногами. «На берегу Босфора почти, — вздохнул я. — Может, все-таки удастся зажечь свечу, хотя бы на секундочку», — с надеждой вынул я зажигалку. Подойдя к алтарю, присел у креста и сгреб в кучку щебенку с землей и обрывками веток. Воткнув в нее свечу, попытался зажечь. Казалось, затея эта совершенно безнадежная. Да и парнишка все никак не мог прикурить, всего-то-навсего. Что уж тут было говорить обо мне со свечкой. Дело было ясное — ничего у меня не выйдет.
Внезапно и без предупреждения ветер разом стих, будто сжалившись надо мною и дав возможность исполнить задуманное. Склонившись над свечой из далекой церкви, что ждала моего возвращения в Москве, я ухватился за пару секунд штиля, чиркнув зажигалкой. Поднеся пламя к торчащему из воска кончику фитиля, замерев, смотрел, как он занимается маленьким несмелым огоньком. Спустя несколько секунд отнял руки, защищавшие новорожденное пламя. И тут же ветер поднялся с новой силой, словно наверстывая упущенное. «Сейчас потухнет», — мелькнуло в голове.
