Эрик Маккормак - Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

А потом легла рядом со мной в темноте и затихла. Спустя какое-то время она продолжила свой рассказ.

– Мама умерла зимой, когда мне было семь лет. После похорон мы с папой вернулись в собор. Он взял ружье, и я решила, что он хочет убить и меня, и себя, но он начал стрелять в крышу, разбивая одну стеклянную панель за другой, пока не проделал огромную дыру, и тогда нам на головы обрушился снег, а попугаи и колибри Пронзительно заверещали… Я позвонила в службу спасения, но к тому времени, как прибыла полиция, большинство птиц уже умерло от холода, их тела валялись повсюду, а выжившие съежились, дрожа, на ветвях. Тропические растения и плоды увядали на глазах. Рыбы в аквариуме плавали все медленнее, вода остывала. Полицейские смогли спасти несколько птиц и рыб, но нашему маленькому раю пришел конец.

Они с отцом перебрались в обычный городской дом. Впервые девочка поняла, как живут другие люди. Она ходила в школу и делала все то же, что обычные девочки ее возраста – до семнадцати лет, пока и отец не умер.

И с тех пор она живет на складе и почти никогда не выходит на улицу при свете дня.

– Днем все становится слишком отчетливым, – пояснила она. – Все, что ночью таинственно, превращается в обыденное.

Я подумал, не связано ли ее отвращение к дневному свету с ее уродством, с тем, как поглядывают на нее прохожие.

Рассказывая свою историю, Тристесса лежала неподвижно. Теперь она села и стала гладить меня в темноте – провела пальцами по остаткам редеющих волос, по моим пухлым щекам, спустилась ниже, покружила вокруг сосков, потом прошлась по выпуклому животу, еще ниже; она ласкала меня, а я затаил дыхание.

– Как долго я ждала! – шепнула она мне.

Она поднялась с постели; я слышал, как шуршит одежда, пока она одевается в темноте. Потом она включила свет и на миг ослепила меня. Впервые увидев пурпурное пятно у меня на груди, она подошла, чтобы внимательнее его рассмотреть, а потом нагнулась и поцеловала мою отметину. Повернула голову и позволила мне разглядеть обрубок правого уха.

– Один мужчина сделал это со мной три года тому назад, – сказала она, и лепестки ее глаз закрылись наглухо. – Ты – единственный, кто побывал здесь с тех пор.

Я гадал, что же случилось, как можно было причинить такое увечье. Мне показалось, что Тристесса собирается рассказать и об этом, но тут она решила, что еще не поздно и можно навестить дом с башнями. Я согласился, что это неплохая мысль.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Пока длились наши отношения, Тристесса больше не заговаривала со мной о своем прошлом. Я все надеялся услышать что-нибудь еще, но тщетно. И она никогда не спрашивала о моей жизни, не интересовалась, как я провожу время без нее. Встречались мы только по средам. Обычно шли к ней на склад и занимались любовью – шумно, агрессивно. Иногда мы занимались любовью позднее, побывав предварительно в доме с башнями. Если сладкий дым не успевал выветриться, акт любви превращался в безмолвное наслаждение.

Остальные шесть дней недели каждый жил своей жизнью. Это перестало меня устраивать, и однажды на свидании с Тристессой я сказал, что хотел бы встречаться с ней чаще.

– Нет, – ответила она, – если мы превратим наши отношения в повседневную рутину, это все испортит.

Я смирился, хотя был несколько обижен тем, что она может так подолгу обходиться без меня. Я полюбил наши среды. Мне было хорошо с ней. Даже когда я оставался один, я с восхищением думал о ее удивительной жизни.

Но все пошло наперекосяк. Однажды вечером в пятницу я прогуливался по Уэ-бер-лейн и увидел Тристессу издали. Она шла прямо на меня. Невысокую щуплую фигурку и странную шаркающую походку я узнал сразу же.

Я остановился посреди улицы.

– Тристесса! – окликнул я ее. – Вот так сюрприз!

Она даже не глянула в мою сторону. Прошла мимо, словно меня тут и не было.

В среду я ждал ее возле склада. Мы рьяно занялись любовью, затем посетили старый особняк и продолжали свой роман как ни в чем не бывало.

Этот эпизод должен был бы насторожить меня, но я ничего не хотел знать. Тристесса была для меня экзотическим созданием, райской птицей-подранком, и я любил ее.

К концу марта погода смягчилась. Как-то посреди дня в воскресенье я пошел в «Принц» пообедать. Заказал скотч и присел возле стойки, просматривая меню и, как всегда, грезя о следующем свидании с Тристессой.

– Можно с вами поговорить? – Рядом со мной на табурет опустился человек с худым лицом, примерно моих лет. Темные, зачесанные назад волосы, брови – словно два тонких крыла, короткая острая бородка.

Не очень-то мне хотелось общаться с ним. Вероятно, инстинкт предупреждал, что разговор выйдет не из легких. Но деваться было некуда.

– Насколько мне известно, вы встречаетесь с моей сестрой, – начал он.

И сжато, методично принялся изъяснять мне загадку, в которую я был влюблен – Алатырь Тристессу. На самом деле, конечно, ее звали не так. Глэдис Браун. И не было отца-архитектора, не было экзотического дома, где она родилась. Ни словечка правды в том, что она рассказала мне о себе. Этот солидный, бородатый мужчина, юрист, – ее брат. Он старался, как мог, заботиться о сестре. Платил за аренду склада, где она жила, и позволял ей раз в неделю – по средам – проводить там ночь, при условии, что всю остальную неделю она живет в его доме, под его присмотром. Я ни на минуту не усомнился в истинности его слов.

– А изуродованное ухо?

– Она сама его отрезала.

– Что случилось с ее лицом?

– Пожар. Она подожгла матрас, когда была в Смитвильской лечебнице для умалишенных. Она провела там шесть лет.

Больше я не задавал вопросов.

– Она разбила сердца наших родителей, – продолжал брат. – Оба умерли до срока, еще молодыми. Жена меня оставила, когда я решил забрать сестру домой. Она боялась Глэдис. – Голос мужчины звучал сурово, но взгляд был кроток. – Я подумал, что вам следует об этом знать, – сказал он. – Против вас лично я ничего не имею. У нее всегда были мужчины, и каждый раз очередная история кончалась скверно.

Мне стало совсем нехорошо.

– Я хотел бы поговорить с ней еще один раз, напоследок, – сказал я. – Если вы не против.

– Вовсе нет, – ответил он. – Так даже лучше. Она сейчас дома, а я вернусь лишь часа через два.

Он дал мне адрес в Вудсайдсе.

На улице снова полил дождь, к вечеру похолодало – или мне так показалось. Я взял такси и доехал быстрее, чем успел обдумать, как буду говорить с Тристессой.

Я позвонил в дверь. Никто не ответил. Я подергал ручку – она поддалась. Глубоко вздохнув, я вошел.

Из прихожей была видна арка и ступени, ведущие в гостиную. Тристесса сидела в кресле, лицом ко мне. На ней был зеленый халат. При виде меня она не выразила удивления. Она вообще ничего не сказала.

– Я хотел поговорить с тобой, – начал я, запинаясь при виде ее непроницаемого лица.

– Мы видимся только по средам. – Голос ее был холоден.

Я шагнул к ней.

– Стой там! – приказала она. – Не приближайся ко мне!

Я замер.

– Твой брат говорил со мной, – сказал я.

– И ты пришел сюда, чтобы сообщить мне это? – спросила она. – Прекрасно. А теперь прощай.

Я толком не знал, зачем пришел, но еще на чем-то настаивал.

– Жаль, что ты сразу не сказала мне правду, – сказал я.

Если подобное лицо, совершенно лишенное выражения, способно усмехаться, значит, это была усмешка.

– Правду? – повторила она. – Смех, да и только. К чему тебе правда? Я говорила тебе то, что ты хотел услышать. – Каждым словом она ранила меня, будто ножом. – Правду? – еще раз повторила она. – Разве человек, которому нужна правда, станет рыскать по темным улочкам после полуночи и проделывать все то, что делал ты?

Я стоял перед ней, униженный, растерянный, и не знал, что ответить.

– Убирайся! – сказала она. Цветы в ее глазах увяли.

Я был только рад поскорее убраться. Но когда я подошел к двери, она меня окликнула.

– Думаешь, я тебя не знаю? Я знаю о тебе все, – сказала она. – Я следила за тобой из окна по утрам, когда ты проходил мимо. Разве коротышка доктор не говорил тебе, что я была его пациенткой, пока он не махнул на меня рукой?

Я выскочил за дверь, в промозглую, дождливую ночь, и только там смог вздохнуть полной грудью. Я не успел разглядеть дом перед тем, как вошел, – слишком занят был своими мыслями. Теперь я перешел дорогу и оглянулся. Да, тот самый высокий белый дом о четырех колоннах. И я вспомнил, как приподымалась занавеска. И лицо, которое мерещилось мне тогда в окне, – то было лицо Тристессы.

В среду я навестил особняк с башнями. Тристесса пришла раньше и уже раскурила трубку. Цветки ее зрачков начали сокращаться, когда она заметила меня и сосредоточила на мне свой взгляд.

– Пойдешь потом ко мне? – заговорила она льстиво – прежде я никогда не слыхал, чтобы она так говорила. – Хочешь пойти ко мне домой?