Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики
Она послушно оторвалась от стены и уткнулась в эти грёбаные брёвна лбом, всё так же стоя с заведёнными за спину руками.
— Теперь нормалёк? — заботливо поинтересовалась Ярошевич и подняла автомат.
— Иди к чёрту, — у меня было такое чувство, точно челюсть намертво склеили как минимум жвачкой. Огромной дурацкой жвачкой, с запахом сгоревшей проводки и привкусом пластика…
— Не вопрос, — невинно сказала она.
— С-с-сука, — выдохнула я, с ненавистью глядя на человека с люстрой-якорем…
…Тишину наконец-то разорвал треск автоматных очередей…
До самого КПП я не произнесла ни слова. Я даже не смотрела в сторону Адели, только забрала у неё бумагу с грифом вверху и её незамысловатым росчерком внизу. Мне как-то удалось выдрать из её пальцев листок и при этом не встретиться с ней взглядом.
Я могу сказать об этом вслух, вот этими самыми словами — и мне не будет стыдно. Мне и сейчас не было стыдно; в конце концов, каждому своё. Кто-то делает из людей трупы, а кто-то посвящает жизнь тому, чтобы отложить этот процесс на неопределённый срок. Мне не было совестно или неприятно, но вот смотреть на всё это ей, Адели, было совсем не обязательно.
В расположении, как и следовало ожидать, стояла относительная тишина, и раздавалось сонное сопение. Джонсон блистала отсутствием, а сортир блистал чистотой. Подозреваю, что Джонсон предстояло провести остаток ночи, столь же успешно борясь с грязью во всех остальных отхожих местах.
Ярошевич извлекла из заначки плоскую фляжку и припала к горлышку.
— Всё-таки гораздо лучше видеть это через оптический прицел, — она была снайпером. — Когда между тобой и целью минимум триста метров, — Ярошевич сделала пару могучих глотков, сморщилась, словно откусила от целого лимона, и протянула фляжку мне.
Спиртное обожгло язык. Это был не самогон, и даже не спирт, а пойло подороже. И, да — думаю, что с трёхсот метров изломанное липкое тело выглядело бы куда привлекательней. Просто как тряпичная кукла, забытая в луже уехавшим театром марионеток.
— Ты так трепетно относишься к мадам Дельфингтон, — с ехидцей сказала Ярошевич.
— Не выношу, когда на меня пялятся, — буркнула я.
— Пялится именно мадам Дельфингтон, — на самом деле это был не вопрос, а ответ, только вот знать ей этого не стоило.
— Кто угодно, — грубо отрезала я.
— Теоретически, тебя не должно волновать, что происходит рядом, и кто таращит на тебя свои зенки, — Ярошевич явно не собиралась вот прямо сейчас лечь и заснуть; как назло, её потянуло на базар.
Интересное кино! Не хватало ещё, чтоб кто-то тыкал меня носом в лужу, словно котёнка или щенка, который обоссался на коврике в прихожей.
— Тебя тоже не должны волновать три метра вместо трёхсот, — сказала я, мстительно размышляя о том, что ей было бы неприятнее всего услышать.
— Вообще-то я снайпер, ты не забыла? — оскорбилась Ярошевич.
— И? — я ждала продолжения. — Ты хочешь сказать, что те, кто сидят наверху, неправильно используют личный состав?
Я готова была сделать, что угодно: спровоцировать её на конфликт, уличить в неблагонадёжности — только бы она оставила докторшу в покое. Нет, я не думала, что у неё резко случилась бы амнезия, но эта тема всё равно ушла бы на второй план, и ради такого эффекта стоило подпортить отношения.
— Каждому своё, — уклончиво сказала она, заваливаясь на койку и втыкаясь взглядом в потолок. Чёрт подери, Ярошевич не была лёгкой добычей, с полпинка поддающейся на развод, и вовремя включила заднюю.
— Точно. Морда в мыле, в попе ветка, это к нам ползёт разведка, — бодро продекламировала я.
— Очень смешно. Но не совсем в кассу, — беззлобно проворчала Ярошевич и заметно расслабилась.
В моей башке родилась ещё одна мысль, которая показалась мне достаточно здравой: перевести разговор в более безопасное русло. Требовалась тема.
Похоже, и впрямь не стоило каждый раз махать кулаками и ломиться закидывать гранатами амбразуру дота. Впереди была почти целая ночь, и я могла попытаться провести научный эксперимент под названием "Вынос мозга".
— Ты без проблем можешь влепить пулю в лоб с трёх метров. И тебя не колышут подробности. Ты прогуляешься за угол сблевать — и только, — авторитетно сказала она, и, отвесив сей сомнительный комплимент, заткнулась и снова присосалась к фляжке.
— Ну да, — я не стала привередничать. В конце концов, мне не так уж часто говорили комплименты.
— Снайпер — это даже не воинская специальность, это, прежде всего, образ мысли, — пояснила Ярошевич.
По ходу пьесы, её потянуло на разговоры о вечном.
Об этом нетрудно было догадаться уже после слова "теоретически".
Пусть так. Человек, который мог ткнуть в меня пальцем и, пусть даже в шутку, уличить в нежных чувствах к расово неполноценному субъекту, волен был втирать о вечном и любой другой лабуде хоть до второго пришествия. Даже если бы этот человек обладал интеллектом не большим, чем у кадушки с квашеной капустой.
— Да? — спросила я, в тайне возликовав.
— Да… Образ мысли. Философия, если хочешь, — она махнула фляжкой так, что алкоголь булькнул через край.
— Само собой, — серьёзно подтвердила я, надеясь услышать подробности.
— Когда ты не ломишься напрямую, а ждёшь, тихо-тихо, как мышка в норке, — она пальцами изобразила нечто величиной с карандашный огрызок. То ли это была норка, то ли собственно мышка.
Алкоголь и адреналин обычно смешивались в нечто вроде коктейля Молотова, но сейчас адреналин был уже на излёте. Ярошевич пальцем протёрла глаза — с такой энергией, что мне показалось, она вот-вот вдавит их внутрь черепа.
— Иногда ждёшь долго… сутки… может, двое… — она снова протянула фляжку мне, но я отказалась.
— Направление ветра… Солнце… блики от линзы… Понимаешь? — требовательно спросила она, будто я знала все эти тонкости.
Я не знала. Каждому своё, как правильно сказала Ярошевич.
Очевидно, по моему лицу было ясно, что я просто одержима жаждой знаний. Ярошевич неожиданно встрепенулась, поставила пустую фляжку на подоконник и села, подсунув под спину подушку.
Следующий час был посвящён лекции по техникам снайперского боя, перемежаемой случаями из жизни и анекдотами.
В кои-то веки я больше слушала, чем говорила. Я сидела на соседней койке и смотрела ей в рот. Из меня вышел прямо-таки идеальный слушатель, о таком можно было только мечтать. Нет, определённо, докторша просто обязана была мной гордиться.
Когда-то кто-то решил, что снайпера из меня не выйдет, и я — да, могла всего только укатать промеж рогов с трёх метров и не поморщиться.
До этого самого дня мне казалось, что и для такой работы тоже нужно родиться. Теперь Ярошевич этой своей эрудицией размазывала меня по стенке, втаптывала в навозную лужу и всячески расписывала, как не удалась моя жизнь.
— Решил не кто-то и когда-то, а самолично Берц, почти сразу после того, как ты пересекла КПП, — ехидно просветила Ярошевич.
— Стало быть, мне не повезло, — мрачно пошутила я.
— С другой стороны, столько, сколько Берц, тут просто не живут, — Ярошевич потыкала подушку кулаком и перевернулась на бок. — Старуха давно поехала чердаком.
— Может, и так, — равнодушно согласилась я. — Только, думаю, ты предпочтёшь, чтоб рядом с тобой была старуха с поехавшей крышей, которая имеет дурную привычку прикрывать нам корму, нежели останешься в гордом одиночестве.
— Не гони, Ковальчик, — оторопело сказала Ярошевич. — Ты же понимаешь, что я не всерьёз назвала её чокнутой старухой?
— А ты назвала её чокнутой старухой? — живо поинтересовалась я.
— Ну, или как там? — она притормозила и потёрла лоб. Работа мысли давалась со скрипом.
— Не помню, — легкомысленно брякнула я.
Ярошевич замерла.
Наверное, не стоило обострять — и играть в эти игры с интригами, взаимными подковырками и всем остальным.
— Принесите кофе с двумя кусочками сахара — и поцелуйте меня в задницу, — я просто блистала остроумием. — Что-то типа этого, да?
Ярошевич смотрела на меня во все глаза и реактивно соображала, что ответить.
Я сделала это не нарочно. Не из-за того, чтобы мастерки переключить Ярошевич на что-то ещё. Я почему-то вдруг вспомнила про Берц, и про тот день с чёрными заборами-заборами-заборами… И про то, что тогда уже никого не волновало, снайпер ты или нет, рядовой или лейтенант. В том числе, раскалённым кускам свинца было совершенно безразлично, встанешь ты и пойдёшь дальше, или так и останешься лежать на обочине той дороги.
И никогда не было безразлично для Берц.
Хотя она и не кричала об этом на каждом углу.
Нет, Берц могла ехать крышей сколько угодно, но её воспитательные методы работали на ура.
— Помнится, тебя она как раз не прикладывала носом в собственное дерьмо, — подковырнула Ярошевич в порядке оправдания.
