Тама Яновиц - На прибрежье Гитчи-Гюми
Пирс сидел, уставившись в небо.
– Опять отключился, – сказала я. – Может, у него все-таки эпилепсия?
– Нет, – сказала мамочка. – Просто у него, бедняжки, слишком много мыслей в голове. Они его отвлекают. Сюда, Пирс! Греби сюда! Мы здесь! – Он наконец очнулся и сонно погреб в нашу сторону. – Говорила я вам, дети, не курите, – сказала мамочка.
– Все мои произведения! – сказал Теодор. – Все лучшее, что я создал. Ничего уже не восстановить. Самое лучшее, на что я был способен… Впрочем, может, они и не были так уж хороши…
– Ты все вспомнишь, – сказала мамочка. – Напишешь новые. Где Леопольд? Он же мог заблудиться в лесу. Его могли похитить. Или еще что.
– Ничего подобного, – сказал Леопольд. – Я здесь. Смотрите! Он идет ко дну.
Мы обернулись и посмотрели на трейлер. Языки пламени в тщетной попытке хоть напоследок привлечь к себе внимание взвились в небо, и воды бездонного Гитчи-Гюми, забурлив, сомкнулись над трейлером. Мы все молчали.
– Ну, – сказал наконец Леопольд, – вот и все.
С вершины холма донесся пронзительный вопль. По склону неслась Мариэтта, похожая со своими развевающимися в полумраке золотистыми волосами на кенгуровую крысу, удирающую от рогатого филина.
– Если ты с визитом, то, боюсь, опоздала, – сказала я.
Пирс причалил плот к берегу и присоединился к нам.
– Ой, мой любимый большой брат, ты промок до нитки, – сказала Мариэтта. – Наверное, весь твой гардероб погиб вместе с «Гесперусом».[16] Жаль, ты не носишь платьев. Я бы дала тебе что-нибудь из своих вещей.
– Это предложение только для Пирса, или остальным тоже можно им воспользоваться? – спросил Саймон.
– А где, собственно, твои вещи, Мариэтта? – спросила мамочка.
– В машине, – сказала она. – Я собиралась вернуться домой, только, насколько я вижу, дома у меня теперь нет. «Посмотри, как быстро в жизни Все забвенье поглощает!»
– Ну, хоть мы с Мод переоденемся в сухое, – сказала мамочка.
– Ага, заберете все лучшее, – сказала Мариэтта. – И обязательно загадите. Какого черта я сюда поехала? Вы небось, пока меня не было, мне все кости перемыли.
– Да, больше поговорить было не о чем, – съязвила я.
– Кому? – спросила мамочка.
– Сама не понимаю, зачем я вернулась, – сказала Мариэтта.
– Действительно, зачем? – сказала я.
– Можно поехать ко мне, – предложил Саймон. – Мы согреемся, переоденемся в Мариэттино. У меня, правда, безумно холодно. Но я попытаюсь растопить камин.
– Это было бы чудесно, – сказала Мариэтта, тут же шагнув к нему.
– А где Стив Хартли? – сказала я. – Ой, Мариэтта, боюсь, на сей раз тебе тюрьмы не избежать. Это раньше тебе везло – предыдущие хотя бы выживали.
Я взглянула на Саймона – проверить, оценил ли он мое замечание, но он был занят: отвечал на ее фирменную улыбочку. А она изо всех сил старалась придать своему взгляду таинственное и загадочное выражение.
– Об этом говорить я не желаю, – сказала она. Не веря собственным глазам, я с ужасом наблюдала за тем, как они пялятся друг на друга.
– Меня сейчас вырвет! – завопила я, капризно топнув ногой, до того мирно покоившейся в насквозь промокшей туфле.
Это его отрезвило.
– Любовь моя, не застудила ли ты себе кишечный тракт? – спросил он.
Я тотчас успокоилась. Да, речь у него – заслушаешься. Каждая фраза идеально приправлена неповторимым британским акцентом с малой толикой имперских амбиций.
– Спасибо, что спросил, дорогой, – сказала я со вздохом.
Теодор лежал на земле и тихонько стонал.
– Вставай! – велела мамочка. – Чего разлегся? Замерзнешь насмерть. – Она схватила Теодора за руку и помогла подняться.
– Уй-уй-уй, – взвизгнул он. – Рука!
– Та, за которую я схватила?
– Нет, другая.
В кромешной тьме мы побрели к дороге. Я тащила рюкзак со щенками. Трейф бежал впереди, Лулу с недовольным рычанием следовала за ним. Она терпеть не могла прогулок, в особенности ночных. Это же путешествие окончательно убедило ее в том, что мы все с приветом. Одна радость – хоть щенки ее не донимали.
– Надо было нам подъехать на машине, – сказала шедшая со мной рядом Мариэтта. – Ты видела моего крошку «Мустанга»?
– Откуда у тебя «Мустанг»? – спросила я.
– Взяла напрокат.
– Да кто тебе даст напрокат машину? – сказала я. – У тебя даже дохода постоянного нет.
– Тайни Санди, заведующий прокатом, решил, что мне можно доверять.
– Не верю, – сказала я. – Чем, интересно, ты его в этом убедила?
– Сделала ему муфти-пуфти, – сказала она. – Секундное дело.
– А-а-а, – сказала я. – А как ты вообще здесь очутилась, да еще с вещами? Со Стивом поругалась?
– Он чересчур инфантилен. Взрослый мужик, а живет с мамочкой. И вообще, он оказался ужасным занудой. Да и в постели слабоват.
– Девочки, я вам тыщу раз говорила, – сказала мамочка, нагнав нас, – все хорошие парни слабоваты в постели и занудны. Но что подсказывает практика?
– Интересные мужчины тоже становятся занудами, а плохие тоже слабоваты в постели, – ответили мы хором.
– Вот именно, – сказала мамочка. – Нельзя подходить к мужчинам с теми же меркам, что и к женщинам. К ним вообще никакие мерки не подходят. Мужчины – справедливости ради скажем, большинство из них – инфантильны, потому что они оптимисты.
– А оптимизм что – признак инфантильности?
– Конечно. Подумай об этом на досуге.
– Мам, я не хочу уходить от темы, – сказала я, – но все-таки ужасно обидно, что все краденые сокровища утонули вместе с трейлером.
– Да, обидно, – сказала она. – Может, это «Энциклопедия сатанизма» принесла нам несчастье? Вообще-то я никогда бы не позволила принести в дом краденое.
– Почему это? – спросила я.
– Потому что нас бы немедленно поймали.
19
У Саймона Леопольд сварил всем какао.
– Какао надо хранить не в буфете, а в холодильнике, – сказал он. – Посмотрите, сколько в пачке дохлых жучков.
– Его оставили люди, которые жили здесь до меня, – сказал Саймон, чихая и кашляя одновременно. – Ой, господи! Только бы не катар! Скажи, а пить его можно? И что там были за жучки?
– Главное, не было бы личинок, – сказала я. – Личинки могут паразитировать на людях. Ты знаешь, что кровяные трематоды Bilharzia живут парами в кишечнике и мочевом пузыре человека? Самец похож на шкурку от сосиски, а самка живет внутри него.
– Я собиралась туда вступить, – сказала мамочка.
– Куда?
– В общество «Дочерей Бильгарции».
– Это что, вроде «Дочерей Американской революции»?
– Приблизительно.
– Мам! – возмутился Теодор. – Bilharzia – болезнь типа шистоматоза. А ты имела в виду «Дочерей Билитис». Это сообщество дам определенной ориентации. Как «Подруги Сафо».
– Болезнь, ориентация – какая разница? Да никакой – лишь бы было весело.
Теодор чуть не подскочил от возмущения. Я промерзла до мозга костей, и легче мне не становилось. Трейф, тоже дрожавший от холода, прыгнул ко мне на колени в надежде отогреться. У него на спине было несколько бородавок – особенность породы.
– А щенки не задохнулись в рюкзаке? – сказала я. – Может, кто-нибудь посмотрит?
Саймон вскочил.
– Я разведу огонь.
– Я так рассчитывала получить назад залог у домовладельца, – сказала мамочка. – Надеюсь, он не потребует с нас возмещения убытков.
– Какие убытки! – сказала я. – Никаких убытков. Ему надо просто достать трейлер со дна и просушить.
– Думаю, нам пора сниматься с места, – сказала мамочка. – Хотя я бы с удовольствием пожила здесь еще немного. Мне всегда казалось, что мы неспроста задержались в этих местах. Может, должны были извлечь какой-то урок. А теперь думаю: ну и черт с ним!
– Я урок извлекла. Заглянув в глаза смерти, потеряв все, что имела, я поняла, что нет ничего ценнее жизни, а материальные ценности не значат ничего. – Я нежно улыбнулась Саймону.
– Мод, ты просто не представляешь, до чего я рада это слышать, – сказала мамочка. – Нет ничего ценнее жизни. Я готова повторить это тысячу раз.
– «Солнце ласково глядело Сквозь тенистые деревья, Говорило… «Правь любовью, Гайавата!» – сказала Мариэтта.
– И ты права, Мариэтта, – сказала мамочка. – Ох, детки! Когда рожаешь ребеночка, даже не догадываешься, что и через двадцать лет тебе придется ежедневно общаться все с тем же визжащим, орущим, капризным типом. Столько лет вы, девочки, только и знали, что ругаться, злиться, плевать на всех и вся и ненавидеть окружающий вас мир! Так что теперь, когда вы говорите, что нет ничего ценнее жизни, и цитируете такие прекрасные стихи, я тронута до слез.
Она подошла ко мне и обняла. Эмоции у мамочки редко сопровождаются действиями. Она оказалась холодной как ледышка.
– Дорогая ты моя, сделай мне коктейль, – сказала она.
– Коктейль для трупа, – сказала я. – Леопольд, джин на кухне.
– Я вам не слуга, – сказал он.
