Александр Коротенко - Трепанация
Причем, заметьте, веру легко разрушить, как ни странно, знанием. Вера и знание – это как плюс и минус. Казалось бы, они не могут существовать вместе, а, как ни парадоксально, они всегда укрепляют друг друга. И все же остается вопрос с нотой «ля».
Кто же творит чудеса?
Совсем рядом с нами, с нашими городами, с нашей жизнью есть жуткие места.
В одном месте на небольшом пространстве закопано много кусков мяса, кусков протоплазмы, которая со зловоньем разлагается, превращаясь в нечто бесформенно-уродливое и кишащее червями и прочим, что питается падалью. Но все не просто так. Каждый кусок этой материи считается чьим-то. Поэтому все они отмечены метками. Ну, чтобы каждый знал, где чей кусок лежит. Люди называют это место кладбищем и приходят проверить, на месте ли всё.
В моей жизни был такой случай. Было время, когда не было собственности на земельные участки под захоронения. Все было государственным. Так вот, представьте себе. Была молодая пара, муж и жена. Случилось так, что муж умер, а за ним и жена. Их, естественно, похоронили рядом и окружили могилы одной оградой. Спустя какое-то время семьи умерших, что-то там выясняя, поссорились, и началась война. Линией фронта выступило захоронение. Одна семья отгораживает могилы, другая тут же их опять объединяет. Одна разъединяет, другая объединяет. И все бы ничего, да дело дошло до столкновений и кровопролития. Мне предстояло разрешить этот конфликт, но проблема заключалась в том, что законодательство эти вопросы не регулировало. Ведь земля ничья, и трупы тоже ничьи, по закону. А эти бедолаги так не считали и бились за своих. Намучился я с ними. Правда. Все так и было. Здоровьем клянусь.
Была глухая осень. Почти без звуков и красок. Небо грязно-белого цвета лежало на кончиках деревьев. Вроде и дождя не было, а ужасно сыро. Особенно это чувствуется, когда сидишь на скамейке у могилы со скромным крестом и табличкой – «Гундяев Владимир Алексеевич». Пожилые люди, кажется, проще к этому относятся и как будто не замечают такой мрачной погоды.
Клава приходила сюда нечасто и сидела до тех пор, пока не понимала, что можно идти домой. Она была в черном плаще и темном вязаном платке, который собиралась поправить, когда почувствовала, что сзади кто-то подошел.
Вероника поздоровалась, положила маленький букетик цветов рядом с крестом, но на скамейку не села, а осталась стоять, опустив голову. Пожалуй, единственным ярким пятном в этом сумрачном месте была ее желтая куртка с маленьким красным шарфиком.
Наверное, она бы сразу ушла, поскольку рассчитывала побыть одна, но Клава ее задержала.
– Ты-то чего тут делаешь, бесстыжая? – почти прошипела та.
Молчание.
– Из-за вас он тут лежит, прости меня Господи.
Молчание.
– Ведь чувствовала, чувствовала, бедой все закончится. Ко мне он должен был прийти, а не к вам, греховодникам. Безбожникам бесстыжим! – заводилась все больше Клава. – Молчишь, молчишь. Неужто совесть проснулась, а? Выродки вы все, выродки и есть, прости меня грешную, – и она перекрестилась. – Все, чему научилась – по чужим кроватям прыгать, да? Ничего, воздастся всем вам! Погубили моего Володичку, – и она вытерла углом платка глаза, наверное, от слез. – Ну ладно, иди, сядь рядом. Давай по совести, как на духу, ведь у могилки же, поговорим, – примирительным тоном сказала Клава, показывая рукой, куда надо сесть.
Вероника села ближе к краю и посмотрела на женщину спокойным, чуть сожалеющим взглядом.
– Скажи, зачем вам это надо было? – вкрадчиво спросила Клавдия девушку.
– Что вы имеете в виду? Я вас не понимаю.
– Зачем моего Володичку в грех втянули? – и она с напряжением ждала ответа.
– Я не понимаю, о каком грехе вы говорите?
– Лицемерка, какая лицемерка! Не знает! – и она покачала головой. И тут же настойчиво-доверительно: – Ты думаешь, я не видела, что ты оставалась у него на ночь? Ты думаешь, я не видела, что тот малый и тот, другой, оставались ночевать у Володи? Ты что думаешь, я дура? Я, что ли, не понимаю, что вы там вытворяли?
– Так это вы написали донос на отца Феодосия? – вдруг блеснула догадка у Вероники.
Клава растерялась, отчего ее глаза расширились и морщинки на лбу куда-то исчезли, но тут же подоспело вдохновение.
– Я написала, я, а кто же? Кто же остановит этот разврат? Раньше надо было. Сразу надо было. Только думала я, что он ко мне опять придет. Ведь я его вырастила, я его вынянчила. Он же мой родимый, как я теперь без него? – и она опять стала вытирать платком глаза.
– Так вы же его погубили, – почти безразлично сказала Вероника.
– Не я, не я, а вы. Вы всё натворили. Я спасти его хотела. Ведь теряла я его, теряла. Что вы к нему приклеились? Что вам надо от него было? Он тоже слаб. Ему тоже поддержка нужна. А ты ведь спала с ним! Спала, да? Ну скажи. Только не ври у могилки-то. Грех на душу возмешь.
– Не спала я с ним. Не спала, – очень сухо проговорила девушка.
– Врешь, ох врешь, – почти пропела Клава, раскачиваясь из стороны в сторону.
Но Вероника уже встала.
– Прощайте, Клава.
– Как это прощайте? Как это прощайте? Ты так и не ответила! – почти кричала Клава.
– Я ответила. Прощайте.
Из Клавы как будто воздух вышел. Она осела и успокоилась мгновенно.
– Ну ладно, иди. Бог тебе судья. Может, еще увидимся.
– Не увидимся. Уезжаю я отсюда.
И после паузы:
– От этих людей.
И ушла.
Чудеса, как грибы, растут сами по себе и рождают галлюцинации
– И что она сказала?
– Сказала, что жалеет, что так вышло с тобой, но она считает тебя замечательным парнем и уверена, все у тебя будет хорошо. Ты встретишь хорошую девушку и будешь счастлив. И что дело не в тебе, а в ней. Она хочет быть свободной и устала от людей. От их нестабильности и переменчивости.
– Но она сказала, что беременна.
– Да, я спросил. Она засмеялась и сказала, что это она образно выразилась, что священник оплодотворил ее пониманием того, что надо быть независимой и принимать жизнь такой, какая она есть. Ну, в смысле не отчаиваться, если что-то не так. Ты ее неправильно понял.
– Значит, у нее ничего не было со священником?
– Не знаю. Наверное, нет.
– Не понимаю, что же тогда вообще было?
– А ничего и не было. Жизнь.
– И что же теперь Вероника?
– Она уезжает на два года за границу по студенческому обмену. Сказала, что, может быть, и не вернется. Сказала, что надеется, что где-то есть люди более предсказуемые, с которыми можно что-то построить в перспективе.
– Она не сказала, как с ней можно связаться?
– Нет. Она не хочет. Оставь ее. Забудь.
– Но я ведь люблю ее, как брату тебе говорю.
– Понимаю. Но мы и жизнь по-своему любим, но остаться с ней не можем.
– При чем тут это? Это философия, а это жизнь. Моя жизнь. Может, она еще вернется.
– Ну, в таком случае это и от тебя зависит тоже.
– Я узнаю в деканате, куда она поехала, и поеду за ней.
– Попробуй. Только доводи все до конца, если начинаешь.
– А как думаешь, я ей нравлюсь хотя бы?
– Я же говорил, она считает тебя хорошим парнем. Ну это так и есть. Только повзрослеть тебе надо.
– Думаешь, это поможет?
– Не знаю. Я могу ответить на твои вопросы, только кто ответит мне на мои вопросы?
– Может быть, отец?
– У меня нет отца.
– Я имею в виду, мой отец. Может, тебе общаться с ним?
– Нет. Я сам должен во всем разобраться. Я смогу. Меня пригласили в компанию в Питере. Я, наверное, соглашусь. Квартира останется, если хочешь, можешь в ней жить.
– Правда? Я так хочу пожить сам.
– Во-во, тебе это пойдет на пользу. А что с учебой?
– Я поступил в аспирантуру. Руководитель когда-то был приятелем отца, потом они поругались и теперь враги. Но отец пока не знает об этом. Не знаю, как я ему скажу.
– А ты не говори, просто делай.
Правильно поставленный вопрос – половина ответа
– Ты мне приснился.
– Да? И что же было?
– Мы вдвоем искали какой-то ответ. Большой дом, и мы бродили по разным комнатам. Я надеялся, что если не найду его, то ты найдешь.
– И чем закончилось?
– Не помню. Я перестал записывать. Перестал просыпаться по ночам. Мне уже не снятся кошмары.
– Я рад за тебя. А что с Веней?
– С ним все будет хорошо. Он поживет у меня. Тоскует по Веронике.
– Это, наверное, пройдет.
– Да, пройдет. Хотя скорее другое несчастье это просто заменит.
– Ты что-то пессимистичен чересчур.
– Да ты сам такой. Ты меня удивил, когда позвонил и сказал, что это ты убил отца Феодосия. Мы правда думали, что это ты, от болезненного состояния.
– Я тоже так думал, а оказалось, он был мертв.
– Может, они все мертвы, просто мы этого не знаем, пока нет заключения экспертизы.
– Осип, ты думаешь, дело в экспертизе?
– Нет, конечно, Иван, дело не в ней, а скорее в нас.
Вторая форма бытия
Все же бывают блаженные минуты, когда после сна ты открываешь глаза, в комнату проникает солнечный свет, яркий и оптимистичный. И ты чувствуешь, что все будет хорошо. В такое время голова свободна, мысли легко порхают в ней, не задевая сознания, а лишь щекоча его. Ты не можешь сосредоточиться на них, и это еще приятнее. Ты не можешь понять, о чем они, но знаешь, что о хорошем. Тебе удалось воспользоваться передышкой, данной тебе судьбой для отдыха. Ты улыбаешься, хотя лицевые мышцы остаются без движения. Ты улыбаешься, хотя губы остаются сомкнутыми и расслабленными.
