Александр Покровский - Кот

А Леня Бычков стоял перед дверью родного контрольного дозиметрического поста и курил.

Дверь открылась, и Леня Бычков нос в нос столкнулся с командующим Северным флотом.

– Я-б-т! - сказал Леня и зажевал охнарик.

В смысле он его выплюнул, но со стороны показалось, что зажевал.

– Товарищ лейтенант! - заговорил командующий, - объявляю вам замечание за курение в зоне.

– Я-б-т! - сказал Леня.

На обеде в кают-компании он мучился. Как доложить старпому? С одной стороны, замечание - это ерунда, но, с другой стороны, доложить-то надо.

– Анатолий Иваныч…

– Ну? - старпом ел суп.

– Вот… замечание…

– Ну? (Последнюю ложку.)

– Ведь его никуда не заносят…

– Бычков! - старпом безмятежен. Он откидывается в кресле и неторопливо вытирает рот случившейся салфеткой. - Что ты спрашиваешь всякую… (скорее всего, чушь). Запоминай, пока я жив: замечание объявляется, чтоб напомнить военнослужащему о воинском долге. Так? Оно не записывается. Понятно? Это же аксиома, Бычков! Из Устава. Внутренней службы. Ну и так далее, и так далее, и прочая, прочая херня!

– Мне вот… замечание… сделали…

– Ну…

– За курение…

Старпом насторожился. В этом Ленином мычании что-то было.

– Кто сделал тебе замечание?

– Командующий… сделал… Северным флотом…

– Ну… ты, блин, Бычков…

Старпом позвонил с корабля командиру. Тот был в штабе.

– Товарищ командир, тут Бычкову замечание сделали.

Командир выразился так, что, мол, всякую… (чушь, скорее всего) можно было бы и не докладывать.

– Ему командующий Северным флотом сделал замечание. За курение в зоне.

– Командующий?!

Командир зашел к комдиву:

– Товарищ комдив! Как вы полагаете? Вот если военнослужащему сделано замечание… из Устава Внутренней службы… Оно ведь у нас никуда не заносится.

Комдив посмотрел на него снизу вверх, как кабан на цветущую вишню.

– Анатолий Савелич! Ты меня на что проверяешь? На прыгучесть?

– Тут такое дело, товарищ комдив… командующий… сделал…

– Что сделал командующий?

Комдив позвонил комбригу:

– Товарищ комбриг! Как вы считаете? Вот если объявили замечание…

– А? - сказал комбриг.

Через секунду он уже орал: - Этому Бычкову пять суток ареста!

– Ничего себе замечание сделали! - говорил Бычков, собираясь на гауптвахту. - Ничего себе "не заносится"!

Шурик закончил рассказ - все опять зарыдали.

Да.

Я что-то плохо себя чувствую.

Недомогание у меня.

Видимо.

Они все время говорят. Эти люди.

Они трындят, тарахтят.

Они занудствуют.

А я вот не могу от этого. Я болею. Я заражаюсь их косноязычием.

Вы заметили, как я теперь строю фразу - "а я вот не могу от этого"?

Ужас. Жуть. Умираю. Срочно.

И мне срочно нужен Наполеон. Где мой Наполеон? Где он, мой любимый убивец?

Мне требуется лечение.

Незамедлительно.

И вылечить меня можно только красивым изречением.

– Мой маршал, - Наполеон оказался тут как тут, - корысть и честолюбие, гордыня, властолюбие, тщеславие. Скажите на милость, что это? Правильно, мой дорогой вояка, это пороки. Человеческие пороки.

Они приводят в движение орды. Они сминают границы. Они стирают в пыль народы и царства.

Упразднение пороков истребило бы историю.

А с ней и весь человеческий род.

Ибо!

Добродетель вредна скелету человеческого духа.

Молодец. Не знаю, могу ли я хвалить Наполеона, но очень хочется.

Хочется, знаете ли, иногда потрепать по плечу великого корсиканца и сказать ему: "Милашка".

Но все это только тогда, когда он исчезает.

При нем же я чувствую себя его военачальником.

А внутри у меня струятся соки.

Это соки любви.

К Франции, конечно.

И меня все тянет крикнуть: "Да здравствует император!"

А что скажут другие призраки?

– Мой верный Эдвард! - Генрих Восьмой, как всегда, пребывает в сомнениях. - Мне кажется, в королевстве пора вводить парламент.

– Ваше величество, - заметил я, - мудрость самодержца порой выражается в его способности к самоограничению.

– Хватит болтать! - появляется его милая дочь. Она почему-то размером со спичку и вся окутана легкими облаками. - Величие нации не создается прыткими языками!

Она начинает носиться по воздуху, а я тем временем вспоминаю эпитафию на могиле великой куртизанки мадам де Бош: "В последнее время ей не моглось: она сильно чесалась".

И еще я вспоминаю эпитафии: "Его желания были скромны" и "Копать не строить", - он так всегда говорил".

Внезапно все призраки исчезают, и я решаю, что немного любви мне не повредит.

Только я делаю шаг в направлении любви, то есть собираюсь потереться о хозяина, как в каюту входит Юрик со стихами:

Если вас поставить ракомИ соски зажать в тиски,Привинтить гранату к сраке -Разлетитесь на куски.

И я сейчас же испаряюсь, исчезаю в форточке, успевая в который раз подумать о государстве.

Кстати, люди, зачем мне ваше государство?

Зачем мне оно - то самое, о котором я, как мне кажется, неустанно пекусь?

Я, что, заболел неизлечимо?

Мне, что, делать нечего?

Зачем вообще коту любое государство?

Подумайте сами: кот - и государство!

Чушь какая-то.

Нет! Тайну возникновения мысли мне никогда не постичь! Это надо же: вылезаю в форточку и думаю о государстве!

Ну, может быть, государство - это то, о чем думают все, вылезая в форточку?

"Государство, - скажут мне они, покидающие насиженные места с таким очевидным неудобством, - оно ведь лелеет. Оно пестует. Оно оберегает. Да-да, именно оберегает. И поднимает по утрам, и укладывает по ночам…"

"А затем насилует и пожирает", - отвечу им я.

Мы для него (коты особенно) всего лишь пища. И оно заинтересовано в том, чтоб эта пища была здоровой. Чтоб в ней не водилось соринок, волосинок.

Чтоб ее можно было поглотить в любую минуту.

Поэтому для государства главнейшим является вопрос нравственности.

Я просто вижу, как оно это говорит: "Важнейшим для нас является вопрос нравственности!"

Я вижу все это, пронзая своим мысленным взором пространство.

И меня сейчас же блоха кусает за яйца, и я тут же ее ловлю.

Как бы я хотел, чтоб блоха всякий раз кусала государство за яйца, когда оно говорит о нравственности.

Только оно произнесло: "Нравственность!" - а блоха хвать ее, и государство уже лезет себе в промежность и каждую шерстинку норовит пропустить через свои государственные клыки.

Ведь потерять нравственность, я вам так скажу, все равно что потерять… целомудрие.

Конечно, целомудрие.

Именно целомудрие.

Всенепременнейше целомудрие.

А целомудрие в моем понимании - это… как бы все это объяснить? Целомудрие - это… м… это мудрее быть целым.

Да.

Вот как я это вижу.

После чего мне хочется прочитать стихи о государстве, недавно мною же и сочиненные:

"Калуза сирака микола пендилаИ клямзила пуза сикама сечиГлобала минава срадила пидилаА касичи мука самона квачиНазрака! Назрака! Назракина сака!Закилала мука! Мавудава ва!И рамина сона какулава диваЛикуза пирала саники раздиваРыгала питара и бронива чи".

После чего к ним хочется присовокупить стихи о родине:

"О, кали мати тукаЗык! Рапа туки дукаКлиминора загро палаШамини саки рап талаТрагирона выпень дилаЗада вона схаминалаТук! Кифона сраки срамКар! Пирона драки драм".

И ещё о героизме:

"Тавра распендилаТыкие капы сапиИ вздохахонилаЛапой писара!А марыга замизнаяУжЗалобелила и запудила жала.Куд!Киманорные трепы заклюкатьИ монты затынить?!Моцаки!Пуки разъякилисьА шибаные раки растюнилисьВ самую мынруШкалы клетиру взатренилиШиба мазутина пизу растрямзилаИ пометурила закаметилая зесть".

Да… перед настоящим искусством… даже не знаю… а лучше сказать, не ведаю… уж…

Все это лирика, конечно.

А лирика имеет отношение и к великому, и ко всякой ерунде.

Чего о ней думать.

Лучше думать о том, что возбуждает мое любопытство.

Вот, например, ответит мне кто-либо, почему люди собираются в каюте, где в присутствии окружающих поочередно несут всякую чушь?

– Я отвечу.

– Кто это?