Виктория Беляева - Корпорация
Хвосты?…
– У нас сейчас промышленники и экологи стоят по разные стороны баррикад, – продолжала, увлекшись, Настя, – А ведь, в сущности, у них есть и общие задачи, поскольку промышленники же тоже заинтересованы в более бережном использовании природных ископаемых, правда?… Нельзя же жить сегодняшним днем только…
О, наивное дитя…
– Я думаю, это очень хорошо, что в России есть теперь частный бизнес, – призналась Настя, – Тот, который будет передаваться по наследству детям. Потому что тогда владельцы будут думать не только о том, какую прибыль они получат от своего производства сегодня, но и о том, что останется следующему поколению… Да?…
Хм…
– Э-э-э… – сказал Малышев глубокомысленно. Разговор шел куда-то не туда. Такими темпами он ее не скоро до постели дотащит. – Ну… В общем и целом я согласен. – и взял инициативу в свои руки, – А вот интересно… чем занимается такая умная девушка на досуге? Что-нибудь помимо проблем экологии интересует эту красивую головку?…
Настя хлопнула ресницами.
– Ночные клубы, танцы, хорошее вино?… – продолжал наседать Малышев, – Беседы с подружками, модные фильмы, прогулки по вечерней Москве, шашлыки на природе?… Спорт, книги, музыка, путешествия?…
Настя рассмеялась:
– Сколько, оказывается, всего интересного в жизни бывает… Ну, разумеется, не химией единой… Но на большинство этих увлекательных занятий у меня ни времени нет, ни… ни денег…– она легко вздохнула, – Если и выхожу иногда куда-то – в театр, или на концерт, или в оперу. Но и это не часто случается. Я учусь, и работаю – там же в институте, сразу на несколько ставок…
– Да, мне говорил господин Быстров… – Малышеву снова стало неловко – что это он сегодня все невпопад говорит и делает?… – Вы, Настя, удивительная женщина. Сильная. И настоящая героиня…
– Он и про семью рассказывал? – нахмурилась Настя. Опустила глаза, покрутила в руках маленькую вилочку, – Ничего героического нет. У меня просто не было другого выхода – надо было выжить, и все…
– Остаться в восемнадцать лет вместо матери собственной сестре…
– А что еще я могла сделать?… – она смотрела на него сердито, – Говорю же, выбора у меня не было. Сдать собственную, как вы говорите, сестру в сиротский приют или растить самой – это что, выбор, что ли?… Да бог с ним, ладно… Самое сложное время уже позади, девочка взрослая почти, ей тринадцать… Подрабатывает после школы в супермаркете, учится неплохо – я рада за нее…
И какая-то новая, удивительно теплая улыбка тронула Настины губы.
А ведь, пожалуй, красавица, подумал Малышев. Приодеть бы, так не хуже кукулиных всяких выглядела бы… Ну, «приодевать» он, разумеется, не будет, не в его это правилах… Но подбросить бы чего-нибудь на честную бедность не мешает. Хотя, такая ведь и не возьмет…
– Глядите. – сказала вдруг Настя, и глазами лукаво повела, – Официант похож на тапира…
На кого, на кого?… Малышев не нашел в памяти соответствующей картинки, но, обернувшись по направлению Настиного взгляда, и увидев грустного вислоносого официанта, тут же и вспомнил. Хм, а ведь правда, похож… Сколько раз он тут бывал, и лицо официанта примелькалось уже – а не замечал этого карикатурного сходства…
– А вон та дама похожа на пони, – принял он игру.
Невысокая коренастая женщина с низкой челкой как раз направлялась к соседнему столику. Пони и есть…
– А у меня в детстве собака была, дворняжка, – поделилась Настя, – Похожая на Романа Карцева. Такие же глаза, и брови, и нос…
– А у меня собаки не было, не разрешали заводить. А мне хотелось…
И разговор потек, потек сам собой, по прихотливому руслу случайных ассоциаций. О детских играх в «штандер-вандер» и именинных пирогах, о выпускном вечере и лихих студенческих гулянках, о том, что давно пора уже снести на Тверской безобразную коробку «Интуриста» и о том, какого невозможного ужаса понастроили на Поклонной горе, о песнях Гребенщикова и романах Аксенова, о сырах и дорожных «пробках», о созвездиях и лужах, о «Битлах», о тайфунах, о Питере, о говорящих попугаях, о королях и капусте…
…И когда в сумерках сверкающий эскорт Малышева подъехал к грязноватой пятиэтажке в Перово, и Настя растерялась, стоя у крылечка, Малышев попросил разрешения как-нибудь пригласить ее снова – поужинать… поболтать… прогуляться просто…
– С удовольствием! – и она снова протянула ему детскую свою ладошку.
Малышев же вернулся в кожаное нутро автомобиля и тяжело вздохнул. «Продинамила его девица» – подумал водитель с горечью, ожидая от шефа немедленных негативных эмоций. Но шеф неожиданно мирным голосом попросил:
– Включи-ка музычку… И давай в Озерки…
В зеркале заднего вида отразился малышевский фейс – задумчивый и, в общем, вполне довольный.
* * *Полуторачасовое интервью опустошило его. Последовавшие за ним встречи – с экспортером СГК Березниковым и губернатором Пермской области Смоловым, совещание по «Уральским моторам» и телефонные переговоры с вице-президентом ЕБРР прошли как в тумане. Он устал, и к половине двенадцатого, когда автомобиль привез его к крыльцу собственного дома, ему хотелось одного: спать.
В доме, однако, творилось что-то странное. Еще снаружи он заметил, что нигде не горит электричество – странный мерцающий свет, далекий и неяркий, колебался в узких окнах холла, просвечивал легкие занавески столовой. Окно Любашкиной комнаты было темно – а обычно в такое время она запиралась у себя с книжкой…
Источник непонятного мерцания обнаружился уже в прихожей. Свечи. Прямо на полу они выставлены были дорожкой, и дорожка эта, не сворачивая, привела Старцева в столовую. Из-за стола, накрытого на две персоны (серебро и свечи, свечи, свечи), навстречу Старцеву поднялась Женщина.
Сверкающее платье распутного багряного цвета не одевало, но раздевало Женщину. Алые совершенно, коротко и неровно остриженные волосы роковым образом свивались в «завлекушку» на лбу, а на темечке торчали перьями. Рот Женщины был кроваво-красным, а страшно накрашенные глаза черными провалами уходили к висам.
Не меньше тридцати секунд понадобилось Старцеву, чтобы распознать в окровавленной валькирии хозяйку дома, его жену и мать его детей.
– Гы… – выговорил, наконец, Старцев, и губы его самым дурацким образом поползли в стороны, – Анюша, класс… повернись-ка… класс!… Мы едем на маскарад?… А ты чего ж не предупредила-то?…
Углы напомаженного рта вдруг опустились. Растерянным и тревожным стал взгляд.
– Да нет, – попытался уверить Старцев, – Мне нравится, правда!… Очень смешно… хотя, волосы зря остригла…
Но вместо того, чтобы заулыбаться мужниным похвалам, валькирия вдруг всхлипнула, потом еще раз – и метнулась из столовой вон, к лестнице, и быстро застучали по лестнице вверх высоченные каблуки, и вот уже на втором этаже зло и громко хлопнула дверь.
Улыбка сползла с лица Олега Андреевича. Он бросил, наконец, портфель, который до сих пор держал в руке. Свечи, значит. Накрытый на двоих стол. Бутылка Dom Perignon в ведерке со льдом. Сверху не доносилось ни звука – детей, значит, дома нет. Ох, дурак, дурак…
Он остановился у стола, вынул из ведерка оплывшую льдинку и сунул в рот.
Анна затеяла романтический вечер – по все правилам дамских журналов. Только ты и я, приглушенный свет, медленная музыка… Новый медовый месяц. Сексуальную революцию. А он – про маскарад…
Не было у Олега Старцева никаких сил на сексуальную революцию. Не сегодня бы… Но слишком уж нехорошо получилось… И шампанское он из ведерка вытащил и, на ходу снимая пиджак, отправился наверх.
Там, однако, ждал неприятный сюрприз: дверь спальни оказалась изнутри закрыта. Сам же распорядился три года назад поставить защелку, чтобы Андрюшка, имевший привычку врываться к ним по утрам, не застал ненароком чего-нибудь, не предназначенного детскому глазу.
– Анюша… – он игриво постучал в дверь, – Открывай уже, развратница…
Спальня молчала.
– Анюша! – он постучал чуть громче, – Ну, извини… был неправ, признаю, оступился, пошел по скользкой дорожке, качусь теперь по наклонной плоскости… – самым своим проникновенным голосом произнес он давнее заклинание, неизменно восстанавливающее мир после мелких семейных стычек, – Готов искупить вину ударным трудом… Анна!…
В глубине спальни послышался тихий всхлип. Или показалось?…
– Аня…
Вот же, черт… Он отступил от двери, постоял немного, пошел в кабинет. Посмотрел на шампанское в руке, поставил на стол, из маленького бара вынул бутылку коньяку и глотнул прямо из горлышка. Вот же, черт…
Обиделась всерьез. На что, спрашивается?… Ну, свалял дурака, сказал глупость… Она же должна понимать, какая это все чепуха, шелуха – слова и взгляды. Они вместе, и этого довольно, чтобы знать – она нужна ему, он нужен ей, и никакие случайные неумные слова ничего не изменят…
Припомнилось кстати, что в последнее время творится с супругой что-то не то. То смотрит с тревогой, то говорит невпопад, то на невинную шутку долго хлопает ресницами, словно не решаясь – обидеться или не стоит… Замечал это, но значения не придавал. А теперь – нате вам!… Что происходит?…
