Юрий Козлов - Воздушный замок
— Где это ты видела сычей в комнате? — иронически осведомился Володя. — И вообще, видела ли ты сычей?
— Видела!
— Где же?
— Только что! Здесь. Ты — сыч, — отрезала Анюта и больше не обращала на Володю внимания.
— Идём так идём, — сказал Андрей.
Нетронутый бокал Анюты остался стоять на белой скатерти. А на дереве за окном вновь появился зверь-дятел. Володя гулять не пошёл.
— Я устал… Я посмотрю лучше на дятла… А потом догоню вас. — Володя махнул им рукой, дескать, идите.
— Мы скоро придём, — сказал Андрей.
— Ага… — Володя уставился в окно.
Андрей и Анюта вышли за ворота. Ласковый старик сторож покивал вслед. Грациозно приминая траву, шагала Анюта. Казалось, ничего Анюта не приминает — трава сама клонится и немедленно распрямляется, от её лёгких шагов. Вот и лес начался.
— Направо, — подсказал Андрей.
— Но ведь озеро… кажется, в другой стороне, — Анюта указала на близкую голубизну между деревьями. — Или мы идём не на озеро?
— На озеро. Только на другое.
От солнца, от клубники, от красного вина и волнения чёрными сделались губы Анюты.
Андрей почувствовал, что дрожит. Что будет? Золотоглазая Анюта шагала впереди по траве, изредка оборачиваясь.
Как долго ждал Андрей этого дня! Как ждал его одинокими вечерами, глядя в небо, где звёзды выкладывали зелёными точками профиль Анюты. Жёлтые мудрые страницы, помнится, перелистывал Андрей, но и там одно слово: «Анюта… Анюта… Анюта…»
— Как же ты угадал, что в коробке? — привёл его в себя голос Анюты. — Ты… в самом деле ясновидящий?
— Сейчас… — Андрей почему-то задыхался, — это не имеет значения… Сейчас мы оба ясновидящие. Слышишь, оба! — Он не понимал, сам ли это говорит или же повторяет когда-то читанное. Странное дело, неба над головой, земли под ногами, Анюты, шагающей впереди, собственного прыгающего от страха и ожидания сердца — всего этого уже было недостаточно. И сейчас Андрей боялся остаться один на один с действительностью. Книги и чужие страсти, ставшие его страстями, и в этот раз не отпустили на волю. Цыганка Эсмеральда почему-то припоминалась из «Собора Парижской богоматери». О, как часто перечитывал Андрей сцену обольщения Эсмеральды капитаном Фебом. Как одновременно переживал то, что чувствовал хмельной развратник Феб, когда его взору представала маленькая грудь цыганки, и что чувствовал спрятавшийся маньяк-священник, безумно влюблённый в Эсмеральду, ненавидящий капитана.
«Но почему именно эта сцена? — растревожился Андрей, давно привыкший, что просто так ничего не вспоминается. — Почему Эсмеральда? Ладно… С огромной натяжкой, конечно, но можно допустить, что Анюта… это Эсмеральда. Но… капитан и священник… Какой гнусный синтез! И… при чём здесь я?»
Тревога, утренняя тревога, которую он, казалось, преодолел, вновь напомнила о себе.
— Откуда эта коробка с шоколадом? — резко спросил Андрей.
— Неужели… ещё не догадался?
— Нет. Откуда?
— А я думала, догадался…
— Ну говори! Не скажешь?
— Не сейчас… Ладно?
Некоторое время шагали молча, Анюта спиной чувствовала огненные взгляды Андрея. Зудела спина. Но Анюта шагала не оглядываясь, зная, что идёт правильно, то есть так, как ведёт Андрей, хоть он и позади, а деревья вокруг росли всё гуще, всё меньше места оставляли в небе солнцу. Лесной полумрак притушил краски, поубавил веселья, покончил с солнечными зайчиками. Вот уже и губы у Анюты стали фиолетовыми. Вот уже и походка Анюты стала напоминать бег преследуемой лисицы.
А Андрей по-прежнему не мог избавиться от мыслей о священнике и капитане. Как чудовищно переплелась их любовь и… погубила Эсмеральду!
«Это вино виновато… — под ноги смотрел Андрей. — Или я схожу с ума. Чего я боюсь? О чём думаю? Ведь я мечтал об этом дне!»
Тронул Анюту за плечо.
— Скажи… Ты… любишь меня?
— Люблю, — шёпотом ответила Анюта. — Теперь люблю…
— Теперь? А раньше? С какого времени это теперь?
— Не всё ли равно… Теперь — значит… уже всё время… — Анюта наклонила голову.
Андрей опустился перед ней на колени.
— Ты… Ты первый раз говоришь, что любишь меня. Это… Это самый счастливый день в моей жизни. Я всё, я навсегда всё запомню! Я не вру, правда.
После этих его слов что-то произошло. Решительно, быстро, не обращая внимания на хлещущие ветки, зашагала Анюта. Андрей понял, что это за решительность.
— Куда? — то ли спросила, то ли вздохнула Анюта.
— Прямо…
Володя, брат Анюты, друг Андрея, был далеко — там, где зверь-дятел вольно летал между деревьям, где старик сторож ласково кивал головой всему, что видел. Володя, наверное, смотрел на дятла и прихлёбывал красное вино, не допитое сестрой, то есть пока ещё сочетал вещи, которые станут в будущем несочетаемыми. Здесь же — Андрей вдруг это почувствовал — мир съёжился, сократился до размеров поступка, предстоящего события. Лесной полумрак, тропинка, горячее дыхание, стремительная лисья походка Анюты… Андрей растерялся. Где белый волк? Где седой старец, рисующий коршуна? Где мир, в котором Андрею дозволено всё? Тысячи раз мысленно Андрей проигрывал то, что должно было вскоре произойти. Тысячи раз… Не учёл лишь одного вечного противоречия, объясняющего отчасти не только всемирную историю, природу искусства и философии, но и каждодневную ситуацию на планете, а именно: в словах человек — один, в делах — совершенно иной. Думает одно, говорит другое, делает третье. По странному закону убывающей правды как бы существует человек, снисходительно удивляясь, отчего, мол, эта правда так бесхитростна и наивна? Отчего беззащитна перед разными там житейскими ходами и комбинациями? Ну не странно ли: все её знают, а живут, будто и не знают…
«Я так долго мечтал… Так долго ждал! Откуда этот страх? Чего я боюсь?» — недоумевал Андрей.
Тропинка вела всё дальше. Чаща сходила на нет, кроны редели, теперь уже пропуская свет. Солнечные зайчики опять запрыгали под ногами. Голубой свет другого, дальнего озера открылся. Лёгкий ветерок рябил воду, чуть склоняя осоку. Две утки, фырча, косо прочертили небо и снова плюхнулись в воду, тревожно закрякали. Анюта удивлённо разглядывала чёрный атлас воды, изредка смущаемый ветром, зелёные листья и жёлтые с кулачок младенца головки кувшинок, соединённые с илистым дном упругими длинными стеблями.
— Какое озеро! Здесь что, никогда не бывает людей? Лето, а никого не видно. Как тихо…
— Тебе нравится? Я рад.
— Смотри, ни одной консервной банки на берегу!
— Здесь и не должно быть консервных банок, — улыбнулся Андрей. — Видишь ли, это заповедник.
— Заповедник? Значит, здесь… звери?
— Ну… Он, как бы это сказать… местного значения. Весной и осенью здесь стреляют уток.
— А… — насмешливым сделалось лицо Анюты. — Начальники, наверное, да?
— Да.
— А ты… Ты рядом, да?
Андрей пожал плечами. Слово «рядом» казалось ему приблизительным и безликим. Он вспомнил, как прошлой осенью они стояли с отцом здесь, на берегу, а две утки летели вдоль камышей, свистя крыльями. То они слегка возносились над камышами, то совершенно припадали к воде. В закатные лучи время от времени врезались утки, и тогда казались отлитыми из бронзы или золота. Не успевала за их полётом жестокая чёрная мушка. Так и не выстрелил отец. Вслед за этой парой вскоре показалась одинокая утка. Она вела себя странно. Пролетала несколько метров и плюхалась на воду, громко крякала, плыла назад, а потом опять летела… Как будто что-то ей мешало улететь окончательно. И действительно, тёмный комочек медленно плыл по течению. То была другая, кем-то подстреленная утка. А живая ждала её, торопила, не хотела бросать… И в этот раз не выстрелил отец. Не очень удачная получилась у них охота.
— …Всё лето озеро в твоём распоряжении, — услышал Андрей голос Анюты, — играешь здесь в пиратов? Такое раздолье, озеро, остров… Здесь только и играть в пиратов. Кто, кстати, тебе больше нравится — Конан Дойл или Стивенсон? Какая у тебя пиратская кличка?
— Кажется, Баррас, — ответил Андрей, — я сейчас уже плохо помню.
— Баррас, — повторила Анюта, — что-то знакомое.
Андрей поразился — закатные утки были точно такого же цвета, как глаза Анюты. О подстреленной утке он думать не хотел. Вдруг стало грустно, как если бы всё уже было известно наперёд.
— Итак, Баррас, бесстрашный корсар, хозяин озера и таинственного острова… Боже мой, что ещё? А у меня была в детстве одна-единственная кукла — Дашка, её потом Дельта изгрызла… Здорово тебе живётся!
— Не жалуюсь, — ответил Андрей, — и никогда никому не пожалуюсь! Вот так! Так уж мне хорошо живётся! Но ты… Ты, конечно, хочешь сказать, что я папенькин сынок, инфантильный, избалованный, сытенький… Что все мне подносят на блюдечке? Что я пижон — придуриваюсь, выпендриваюсь… Мне… Мне будет тебя трудно опровергнуть, но… это не главное. Мне кажется, есть и ещё что-то… Понимаешь?
