Залман Шнеур - Дядя Зяма

— Я? — растерянно переспрашивает Шикеле. И поправляет пенсне на носу. — Может быть… может быть, я еще останусь тут на день-другой.

— А? — говорит Зяма и опять задумывается.

И вдруг со злостью лупит ладонью по бумажнику, будто прихлопывает надоедливую муху.

— Мы же свои люди! — рычит Зяма. — Теперь он в моих руках, этот паршивец!

Шикеле делает вид, будто не понимает, кто имеется в виду.

— Сиди, сиди! — Зяма снова обращается к Шикеле, хотя тот не трогается с места. — С Божьей помощью!.. Теперь я от него избавлюсь…

— Зяма! — восклицает тетя Михля. — Перестань же, давай потом!

Но дядя Зяма, не отвечая жене, вновь мягко обращается к племяннику:

— Послушай, о чем я хочу попросить тебя, Шикеле. Раз уж ты здесь, побудь еще несколько дней, пока я вернусь… Обещаешь?

Шикеле и Гнеся переглядываются. Бледнеют. Тетя Михля и Генка отводят глаза.

В узких и тусклых глазах дяди Зямы вспыхивает радость и освещает его исхудавшее лицо. Давно уже Михля не видела на лице мужа такой радости. Но сам дядя Зяма, чтобы скрыть свою радость, внезапно встает и нарочито громко кричит:

— В конце-то концов, Михля, где угощение? Генка, пойди, посмотри, что там с самоваром? Почему не подают? Гнесинька, что ты сидишь?

Три вагона собак

Пер. М. Рольникайте и В. Дымшиц

И дядя Зяма, и тетя Михля, и обе дочки понапрасну ломали голову над телеграммой Мейлехке Пика: что еще за три вагона собак? И почему это их одаренного зятька посадили в каталажку? На самом деле все было очень просто…

Это случилось после того, как Мейлехке Пик уже растратил большую часть денег, вырученных за украшения своей жены, взятые им «ненадолго», только пока он не провернет «определенные» дела… Но из этих «определенных» дел, как обычно, вышел пшик. И Мейлехке опять остался при своей тросточке и при своем хорошем почерке.

Однажды он болтался по киевским улицам с «определенным» человеком… К чему скрывать? Этим «определенным» человеком был не кто иной, как мелкий маклер Носн Кац, тот самый Носн Кац, благодаря которому и сам Мейлехке Пик, и его отец Меер Пик не единожды садились в лужу. Несмотря на это, и отец, и сын ему доверяли, буквально были от него без ума. Уж такая голова и такой язычок у этого Носна Каца! Пусть все вокруг него тонет, он всегда выйдет сухим из воды с папироской в зубах…

И вот болтаются они по улицам, маклер и зятек-бездельник, и встречают чернявого молодого человека с собакой на цепи — рожа разбойничья, бородка подстрижена. Здоровается Носн Кац с этим чернявым молодым человеком и идет себе дальше. Удивляется Мейлехке Пик. Лицо этого собаковода ему кажется знакомо. Но с чего вдруг еврей возится с собакой?[234] И что общего у Носна Каца с этим типом?

Поднимает Носн Кац свою тросточку и указывает ею, как пальцем, Мейлехке Пику на того человека:

— Вы его совсем не узнаёте, Мейлех Меерович? Нет? Это же Береле-черт… Он из Шклова! Теперь вспомнили? Там, в местечке, он был отбросом общества, мошенником, бездельником. Но он совсем не дурак. Приехал в Киев без права жительства[235], оборванец оборванцем. А теперь зарабатывает здесь свои двадцать-тридцать рублей в день. И угадайте, на чем? На собаках! Да, без шуток — на собаках. Не хитрая вроде механика, а додумался только этот мошенник. В деревнях вокруг Киева собаки есть? Есть. Ну а помещики ищут собак? Еще как ищут. Так вот он, Береле-черт, купит в деревне собаку за целковый, вымоет ее, подкормит, повяжет на шею красную ленточку и продает с немалой прибылью. А для гоя, если ему собака понравится, и четвертная — не деньги…

Не успевает Носн Кац закончить, как Мейлехке Пик — хлоп себя по лбу:

— Что же, реб Носн, вы раньше молчали?

Таращит Носн Кац на Мейлехке мутные глаза:

— Что за муха вас укусила, Мейлех Меерович?

— Кроме шуток! — кричит Мейлехке Пик, аж раскраснелся весь. — Если такой тип, как Береле-черт, может зарабатывать двадцать пять рублей в день, значит, мы сможем заработать сто! И почему не двести? Не триста? Почему бы сразу не разбогатеть?

Носн Кац искоса глянул на своего спутника. Кто его знает, может, тот от своей большой одаренности совсем с ума сошел?

— Как вы это себе представляете, Мейлех Меерович? — переспросил он Мейлехке со своей маклерской скользкой улыбочкой. — Что же, по-вашему, я на старости лет начну собаками торговать, что ли? Таскаться по Крещатику с собакой на цепи? Или, может быть, по всему Киеву сразу?

— Почему именно вы? — разгорячился Мейлехке Пик. — Почему не мы оба? И что значит «собак таскать»? Это дело для таких, как Береле-черт… чтоб ему всю жизнь собак таскать! Это розница, это для мелких лавочников. А мы возьмем гуртом, оптом! Сразу несколько вагонов…

И Мейлехке Пик стал развивать перед реб Носном грандиозный план, и притом очень простой, потому что любая гениальная идея проста. Короче, Носн Кац должен написать письмо своему шпедитору[236] на Украину[237]. Как можно дальше от Киева, главное, как можно дальше… Потому что чем дальше от Киева, тем товар дешевле. Ведь там, в украинской глубинке, собаки плодятся и размножаются. Крестьяне не знают, куда их девать. Если крестьянину дать за собаку пятиалтынный, он тебе руку поцелует. Так что пусть шпедитор сразу приобретает большую партию собак, несколько вагонов. Скажем, три вагона на пробу. И пусть шлет их сюда по железной дороге… Мало, что ли, в Киеве помещиков? Такой товар — пальчики оближешь! Первую партию собак с руками оторвут. Вся партия будет распродана еще до прибытия. А потом… Потом дело надо будет расширить, открыть собачий склад. «Главный склад собак». Вот какую вывеску надо будет разместить над предприятием. Ну а более мелкие предприниматели смогут написать на своих вывесках «Собаки на выбор», но это уже не наше дело, мы продаем оптом…

— Вы предполагаете… на этом дельце заработать? — осторожно осведомляется Носн Кац и тихо облизывается.

— Заработать? — переспрашивает Мейлехке Пик. — Что значит заработать? Разбогатеть! Предположим, собака в украинской глубинке обходится в пятьдесят, самое большее, в семьдесят пять копеек за штуку! Перевозка и страховка — предположим, еще стопроцентная надбавка, — всего полтора рубля за штуку. Здесь, на месте, мы их продаем по оптовой цене, минимум по десять рублей за штуку. В конце концов, ради того, чтобы первая партия собак послужила для фирмы рекламой, — по восемь рублей за штуку! Все равно чистыми остается по шесть с полтиной с собаки. В товарный вагон влезает «сорок человек или восемь лошадей». Будем считать десять собак вместо одной лошади — получается восемьдесят собак на вагон. Что я говорю? Собаки не хворые постоять тесней, чем лошади. Сто собак на товарный вагон — и не меньше. Три вагона — триста собак. Чистый доход — восемнадцать-девятнадцать сотен рублей. Для первой партии не так уж плохо!

Носн Кац при последних словах Мейлехке Пика взял тросточку под мышку, скрутил папироску и искоса посмотрел на Мейлехке: это он шутит или всерьез? Нет, Мейлех Меерович горит своей торговой идеей… Лизнув кончиком языка тонкую папиросную бумажку, реб Носн осторожно задал только один вопрос:

— Ну а деньги?

— Деньги! — пренебрежительно сказал Мейлехке. — На что «деньги»? На то, чтобы сделать первый заказ на три вагона? Вы это имеете в виду? Тоже мне деньги! Это каких-нибудь триста-четыреста рубликов… Короче, реб Носн, деньги будут! Уже сегодня вечером. Главное — все держать в секрете. Это главное! Вдруг Береле-черт узнает и станет конкурировать… Даже папе не надо рассказывать.

Реб Носн обещал. Пламень Мейлехке немного согрел его, этого холодного, тертого маклера. А если еще и деньги будут, так что он вообще теряет?

Обговорили все детали, всё в подробностях: перевозку, брак, страховку, непредвиденные расходы, проценты шпедитору на Украине и пятьдесят рублей ему, реб Носну, в любом случае. Он же маклер и живет с этого. Ну а потом он, конечно, получит определенный процент с прибыли. Потом…

В тот же вечер Мейлехке Пик бегал как угорелый по еврейским ювелирным магазинам на Подоле[238]. Порыв гнал его, и он не успокоился, пока не продал последнюю пару бриллиантовых сережек жены, последний браслет, который его собственная мать, «пиковая дама», подарила Гнесе перед свадьбой… Так, с трудом и с мучениями, он собрал несколько сот рублей и все эти деньги отнес реб Носну Кацу…

Реб Носн Кац сразу скрутил папироску и написал длинное письмо своему шпедитору в Фастов[239], а это совсем не близко от Киева. Написал всё, как хотел Мейлехке. Ввиду того что на украинских хуторах и в деревнях, похоже, большой «урожай» на собак, пусть их сразу закупят побольше. А именно пусть дадут знать во все деревни, чтобы мужики тащили собак, как можно больше собак! В Фастове будет сборный пункт… И пусть этих собак, не откладывая, отправляют в Киев на пробу, три вагона собак разных сортов. Высылаем несколько сот рублей на закупку и перевозку. Дальше видно будет. Зависит от цен, от расходов и т. д. Написал всё подробно. Ничего не забыл, кроме одного. Запамятовал, что собаки, подобно любым другим тварям, нуждаются в пище. То есть их надо кормить — сразу после покупки, во время транспортировки и по прибытии на место, кормить буквально до самой продажи. Большое спасибо! Может, еврею еще и жизнью пожертвовать ради собак? Что они — жена, дети, не рядом будь помянуты? Нет, такая головная боль больше подходит гоям.