Майкл Корда - Богатство
– Расскажите мне о себе, – попросил он, когда унесли тарелки. – Что привело вас в Нью-Йорк?
– Когда умер мой отец, – она ощутила знакомый укол боли и вины, – я решила, что не стоит тратить оставшуюся жизнь в Ла Гранже. – Это была не вся правда, но часть ее – достаточная, чтобы поддержать разговор.
– В каком-то смысле я вам завидую. Вырваться в Нью-Йорк из маленького городка, пока ты молод – это настоящее приключение, если у вас хватает храбрости. М о й отец прожил больше восьмидесяти, когда он умер, я был человеком средних лет, отцом семейства. Конечно, я унаследовал огромную ответственность, но в конце концов, я всегда знал, что так будет. Ни неожиданностей, ни приключений не было, – он пожал плечами. – Одно время я развлекался политикой, но теперь я оставил ее Роберту, моему старшему, будь он проклят, поучиться…
– А сколько у вас детей? – спросила она, чтобы поддержать беседу. Приглашение на ланч было ошибкой, с грустью думала она. Ей следовало вчера позвать его с собой в ресторан, когда они были в другом настроении. -Трое. Два мальчика – теперь, конечно, взрослые мужчины. И девочка – хотя она тоже взрослая женщина. Вся в мать.
Когда он резко выговорил последние слова, в голосе его послышалась нота горечи или гнева,или, по крайней мере, так показалось Алексе.
Если был предмет, в котором Алекса разбиралась, так это отношения отцов и дочерей. Интересно, что такого сделала дочь Баннермэна, чтобы огорчить его?
Послышалось приглушенное звяканье фарфора и ложечек. Вернулась горничная, чтобы подать десерт – мороженое и печенье, как раз такие, что, вероятно, подавались в этот же момент миллионам американских детей в школьных кафетериях по всей стране. Зачем это нужно Баннермэну? У него незатейливые вкусы, или, возможно, ностальгия по детству? Или здесь смешались какие-то семейные привычки и традиции? Печенье было из коробки. Ее лично это не беспокоило, напротив, пробуждало определенную ностальгию по собственному детству, но, однако, было грустно от того, что при всем богатстве Баннеомэна прислуга не удосужилась приготовить ему домашнего печенья.
Поскольку разговор о детях явно был ему не по нраву, он предпочел закрыть тему.
– Давно ли вы работаете на мистера Вольфа?
– Почти два года.
– А раньше?
– Я была моделью. – Это опять была не совсем правда. Ей удалось получить несколько заказов, но сказать, что она была моделью, было преувеличением. – Я всегда хотела этим заниматься, еще в школе. Как вы можете представить, это казалось таким далеким от того, чем люди заняты в Ла Гранже.
– Уверен, что вам это удалось.
– Отнюдь. Это оказалось не так просто как представлялось в Ла Гранже.
– Мне трудно представить, что вы не преуспели. Вы очень…привлекательная… молодая женщина.
Она внимательно прислушивалась, как он колеблется, подбирая правильное слово, вероятно, отвергнув "прекрасная" как слишком сильное для комплимента, "хорошенькая" – как банальное. Он не стал развивать тему.
– Что ж, у нас всех есть свои амбиции, – продолжал он, словно выдвижение в президенты было равносильно стремлению попасть на обложку "Вог". – Работать на такого парня, как Вольф довольно интересно.
– Да, вы правы, – сказала она, и ей показалось, что это прозвучало с фальшивым энтузиазмом. Она подумала, что ланч все больше напоминает встречу с дальним родственником, с которым давно не виделась, или рабочее собеседование. Баннермэн, казалось, не хотел, а может быть, не умел в холодном свете дня выйти за пределы обычного формального разговора. А может, это и б ы л о рабочее собеседование? Ей пришло на ум, что Баннермэн, вероятно, ищет какого-нибудь референта, и этот ланч является проверкой. – Это очень разнообразная работа.
Он кивнул.
– Вольф ведь предприниматель, как я слышал. – Он слегка усмехнулся, что позволяло предположить – он не считает деятельность Саймона достаточно респектабельной, а может, она слишком мелка, чтобы заинтересовать его.
– Он всегда скучает, – пояснила Алексе. – Поэтому он всегда ищет чего-то нового. Меня это забавляет.
– Могу себе представить… скука – ужасная вещь. – Он помолчал. – Раньше я никогда не скучал. Не знал значения этого слова. Когда растут дети, времени всегда не хватает – и всегда что-нибудь происходит. О, я был занят. Фонд, политика, бизнес. Однако, иногда мы устраивали хороший отдых – в Мэйне летом, лисьи охоты осенью… – казалось, он говорит сам с собой. Какое-то мгновение он глядел в пустую кофейную чашку. – Потом, как вы знаете, моя жена умерла, дети выбрали свою дорогу в жизни, я отошел от политики… – Он посмотрел, словно оправдываясь. – Двух попыток выдвижения в президенты хватит для любого человека, кроме разве что Ричарда Никсона. Однажды утром я проснулся и понял, что делать мне нечего. Да, надо принимать деловые решения, проводить встречи, но к семье Баннермэнов относятся с уважением того рода, что к этим проклятым космическим кораблям, что запускают на Марс… к звездам. – Он прикрыл глаза, словно пытался представить корабль, о котором думал. Снова открыл глаза и улыбнулся ей. Улыбка, догадывалась Алекса, служила извинением за то, что она вынуждена слушать о его проблемах. – Я имел в виду звездолет, летящий вечно, следуя собственным курсом, хотя те, кто его построил, давно умерли и погребены, вы меня понимаете? Мой дед сотворил нечто подобное. Оно движется и движется вперед, как он и хотел.
Был ли он пьян? Он говорил вполне связно, несмотря на то, что улетал воображением в космос, но она никак не могла представить причины, по которой Баннермэн внезапно решил ей довериться. В общем, она поняла, что он имел в виду. Она видела "2001 год"[19] – это был один из любимых фильмов Саймона, и на нее произвело впечатление, как звездолет угнетал и уничтожал свою команду, хотя сам фильм она находила мрачным и затянутым. Только позднее она обнаружила, что Саймон и его друзья смотрят его сквозь туман марихуаны – этот фильм был культовым для тех, кто вырос посреди наркотической культуры.
Значит, Баннермэн думал о "2001 годе"? Увидел ли он, без поддержки наркотиков, в огромном безжизненном корабле, летящем сквозь космос к неизвестной цели, некую метафору своей нынешней жизни? Сама она ненавидела, когда что-то было слишком большим и ей не подчинялось. В детстве она заливалась слезами на платформе железнодорожной станции, когда мимо проносился поезд, напуганная устрашающими размерами и грохотом локомотива, скрежетавшего и клацавшего всего в нескольких шагах от нее, как сказочное чудовище. И по сию пору она сильно нервничала, переходя нью-йоркские улицы, среди автобусов и автофургонов. Хотя она никогда не бывала в круизе ( и даже не хотела ), она знала, что ей было бы противно оказаться на пароходе, пусть и роскошном.
То, что Артур Баннермэн, казалось, испытывал те же страхи, поубавило ощущения, что она претендует на рабочее место. Внезапно она поняла, что не испытывает перед ним благоговения. Это был несчастный человек, который тихо, упорно и слишком много пил, видел кошмары о космических кораблях и явно хотел, чтобы она его пожалела. -Я вас понимаю, – сказала она. И добавила с некоторой резкостью. – Но ведь это совсем неплохо – быть богатым. Я имею в виду – все именно этого и хотят, правда?
– Правда? – Его, казалось, искренне удивила эта мысль. – Наверное, правда. А вы бы поверили мне, если б я сказал, что это совсем не так весело?
– Для меня это звучит странно.
Он усмехнулся.
– Честный ответ. Мне он нравится. Но если бы у вас были деньги, что бы вы стали с ними делать? Я имею в виду деньги, много превышающие все, что вы можете потратить, и все, что вам нужно. Знаете, это тяжелая ответственность – иметь то, что хотят все, и гораздо больше. Я старался защитить от этого знания своих детей, не желая для них такой затворнической жизни, как у меня. Не думаю, что мне это удалось. Вероятно, это вообще невозможно.
Баннермэн встал с некоторым трудом. Возраст или виски были тому виной? Подошел к ней, когда она поднялась из-за стола, галантно, как всегда, и проводил ее обратно в библиотеку, где велел подать себе еще виски. Она подошла к окну и выглянула в парк.
– Великолепно, не так ли? – спросил он. – Листья уже начинают менять цвет. За городом они уже пожелтели. Вам следовало бы поглядеть на осенние краски в Кайаве. Вы их видели?
Она покачала головой. – Никогда.
– Вы просто обязаны! Это не то зрелище, которое следует пропускать, запомните! А я вас не задерживаю? Вы, должно быть, хотите вернуться в свой офис?
– Офис может подождать.
Она отвернулась от окна. Где-то по ту сторону парка, невидимое отсюда, располагалось ее собственное жилище – словно бы принадлежащее другому миру. У окна стоял стол Баннермэна, антикварное бюро, цена которого была очевидна даже ее неопытному глазу. Бумаг на нем не было, столешница, обтянутая выделанной кожей, была совершенно пуста. Он что, здесь работает? А если так, ч е м он занят? Правда, на столе было несколько фотографий в серебряных рамках.
