Тереза Фаулер - Z — значит Зельда
Я стала брать на пляж альбом для рисования и книги. Растянувшись на тростниковой циновке, блестя на солнце, как выдра после купания, я рисовала анемоны, читала Джеймса, Киплинга, Форда Мэдокса Форда или провокационный роман Колетта «Шери». Его я выбрала, чтобы потренировать свой французский, но он, возможно, оказал на меня не самое благоприятное влияние. Иногда я записывала идеи для рассказов или писала сестрам и друзьям. Так могли пройти — и впрямь проходили — целые дни.
Авиаторы, с которыми мы познакомились в казино, тоже стали приходить на пляж. Особенно частыми гостями были Эдуард, Рене и Боббе. Тренировки у них проходили по ночам. Они приезжали в белоснежных пляжных костюмах, разворачивали коврики неподалеку от моего, и мы общались на их ломаном английском и моем постепенно улучшающемся французском. Они считали нас со Скоттом изысканной парой и настоящими космополитами, хотели знать все о Нью-Йорке и литературной славе.
Все трое мужчин были стройными красавцами, добродушными и любознательными. Но самый острый ум и обходительные манеры я отметила у Эдуарда Жозана. Когда мы сталкивались с ним в казино, они со Скоттом обсуждали такие вопросы, как национализм, героизм и противоборство искусства и активной деятельности.
— Написать книгу — эм-м-м… роман… это очень хорошо, да. Mais молодой мужчина должен делами продемонстрировать свою мысль, а не выразить ее словами. Если он этого не делает, не будет ни перемен, ни сопротивления. Воцарится анархия.
— Но откуда человеку знать, что и как ему делать? — вопрошал Скотт. — Из книг! А романам лучше всего удается дать такие наставления. Они представляют читателю ситуацию и формируют героя таким образом, что вы и ваши друзья сможете последовать его примеру. Или не последовать, в зависимости от сюжета.
— Такого результата можно достичь и в обсуждении.
— Устное слово мимолетно. Вот почему так важны писатели: мы фиксируем все, что видим, разбираем и анализируем, и воспроизводим самую суть вещей для грядущих поколений.
— Слишком много времени! — качал головой Эдуард. — Писание и чтение — это впустую потраченное время, упущенные дела. Зельда, не бойтесь вашего мужа, он заблуждается. Скажите мне честно, что думаете вы?
— Конечно, бывают времена, когда мыслей слишком много, а действий недостаточно, и бывает, когда слишком много действий и недостаточно мыслей. Но на самом деле я считаю, что кое-кому здесь лучше предпринять действия и пригласить меня на танец, пока я не сбежала с другим желающим!
Я мало виделась со Скоттом в эти бесконечные недели, и еще реже мы оставались наедине. Когда он не писал книгу, то думал о ней, говорил о ней, или мы были со Скотти, или с каким-нибудь другом, или выезжали в свет. Ночью в постели он отворачивался от моих ласк.
— Я уже выжат досуха, Зельда. Занятия любовью меня добьют. Я лучше сберегу силы и направлю энергию на книгу.
Эдуард был на год старше меня, и что-то в его манере внимательно слушать заставляло подумать, что он видит во мне нечто большее, чем просто забавную американку. Июнь плавно перетек в июль, и он начал появляться на пляже без Рене и Боббе. Расстилал коврик рядом с моим и просил рассказать о Юге, о моем детстве.
— Расскажите мне все, s'il vous plait[5]. Ваш голос, он… приносит мне радость.
Я уже ощущала возникшее между нами притяжение — это стало очевидно с нашей первой встречи, но подобное притяжение — обычное дело и не заслуживает пристального внимания или тем более беспокойства. Когда притяжение превратилось во что-то ощутимое, когда в воздухе повис его запах и вкус, все усложнилось.
Замужняя женщина всегда поначалу не признается даже себе в том, что действительно что-то происходит. Она ищет оправданий своему стремлению встретиться с тем самым мужчиной. Например, ей нравится его проницательность, или свежие взгляды, или истории, которые он рассказывает о своей жизни, столь отличной от ее собственной. Ей кажется простой шуткой, что теперь она постоянно задается вопросом, где он, что делает и думает ли о ней. Быть может, даже старается избегать его день-другой, чтобы проверить себя: если они не видятся и ее это не тревожит, значит, поводов для беспокойства нет. Но этот эксперимент тоже ложный, потому что она врет себе, говоря, что прошла проверку, чтобы оправдать свое решение снова с ним увидеться, и не раз.
Представьте долгие ленивые дни без дела. Одиночество и отчаяние стали вашими лучшими друзьями, но их голоса заглушают шорох шелковистого песка, ласка солнечных лучей, плеск голубых волн — чуть пьянящие ощущения и виды. Представьте, что ваше тело — молодое, поджарое, в таком приятно жить — и вам уже хватает мудрости понимать, что тело и его состояние не вечны. Они не останутся с вами навсегда. Ничто не вечно. И поэтому вы позволяете красивому человеку, которого тянет к вам, занять важное место в вашем дне, стать такой же неотъемлемой частью этого места, как маки, растущие в расщелинах скал по пути на пляж. Вы позволяете симпатии расти и распускаться, как эти маки. Вы позволяете этому произойти, потому что все равно это иллюзия — или кажется иллюзией, а вы готовы поверить.
Этот чудесный мираж, романтическая фантазия обретет плоть, стоит дать ей шанс, и станет столь же реальной, как заблуждения человека, страдающего от помутнения рассудка.
На вторую неделю июля я поняла, что влюбилась.
Скотт сидел напротив меня за столиком открытого пляжного кафе. Справа от меня был Джеральд, слева — Сара. Дети бегали по пляжу под присмотром Лиллиан и няни ребятишек Мерфи. Лиллиан одела Скотти в свитер цвета сельдерея и маленькую соломенную шляпку. Сейчас шляпка свисала у малышки за спиной на ленточках, и легкий бриз трепал концы лент. Они с маленьким Патриком, который был старше всего на несколько дней, держались за руки даже на бегу.
«У нее тоже случилась маленькая пляжная любовь», — подумала я.
— Что ты думаешь о Венеции, Зельда?
— Простите, что?
— Она в последнее время постоянно витает в облаках, — заметил Скотт. Кто бы говорил…
— Мы подумываем наведаться в Венецию, — повторил Джеральд. — Коул устраивает гигантский прием на роскошной вилле, которую подыскали они с Линдой. Наверное, правильнее назвать ее дворцом. Простите за бестактность, но они платят аренду пять тысяч долларов в месяц. Не могу одобрить такие растраты.
— Знаете, Линда очень хорошо обеспечена, — подхватила Сара. — Ее первому мужу пришлось выложить кругленькую сумму после развода. Но Коул и сам в прошлом году получил внушительное наследство и теперь твердо намерен сорить деньгами.
— Его отец, Джей-Оу Коул из Индианы, — продолжил Джеральд, — сколотил состояние на полезных ископаемых и древесине. Скорее, на спекуляциях — так говорит Коул. Называет его в своей манере «главным богачом Индианы».
— А насколько он богат? — спросил Скотт.
— Коул не назвал точную цифру, а я, разумеется, не спрашивал, но как вам такое: он нанял Сергея Дягилева и всю труппу «Русских балетов» для представления на этом приеме.
Слово «балет» заставило меня вернуться в обсуждение.
— Что за птица этот Дягилев?
— Мы все уже много лет близко общаемся с ним, — сообщила Сара. — Он не знает усталости и так талантлив! В прошлом году ставил спектакль, написанный Джеральдом и Коулом, «По квоте». Джеральд сам создал все костюмы и декорации. Это был замечательный опыт.
— Как хотелось увидеть балет, — вздохнула я. — Я и сама раньше танцевала.
— Человек нанял целую балетную труппу для выступления на вечеринке? — изумился Скотт. — Всю труппу?
Я думала, мы видели достаточно проявлений богатства на Лонг-Айленде и Скотт спокойно воспримет новый пример. Похоже, ошиблась. Для меня это показалось еще одним знаком, подтверждающим, что Эдуард подойдет мне гораздо больше, чем Скотт, изменившийся за последнее время. Эдуард не стал бы, раскрыв рот, слушать о причудах Коула. Эдуарду было бы все равно — разве что он порадовался бы, что кто-то придумал так интересно приобщить людей к высокому искусству. «Ибо в выражении самых подлинных агонии и красоты жизни, — сказал он мне, — ничто не сравнится с танцем».
Все, что говорил Скотт, утрачивало ценность. Все, что говорил Эдуард, ее обретало. Я была одержима.
— Да, всю труппу. — Джеральд нахмурился.
— У него настолько огромный дом?
— Он говорит, довольно большой.
— Как вы сказали, четыре тысячи?
— Скотт, — вмешалась я, — хватит докучать Джеральду расспросами.
— Мне просто любопытно. Видишь ли, в романе я пытаюсь прописать одного богатого персонажа…
— Давай не будем уводить Джеральда от темы, ладно?
Скотт протянул одну руку Саре, вторую — Джеральду.
— Простите меня. Мои энтузиазм и любопытство иногда затмевают голос рассудка.
