Джошуа Феррис - Безымянное
Не могу.
— Ты цепляешься за колесо фортуны. Я возношусь на ангельских крыльях. Ты кружишь спиралью. Я грежу о старых возлюбленных с младыми улыбками.
Прости, дружище, мы связаны накрепко.
— Докажи! — прокричал Тим.
Что такое крылья? Что такое улыбка?
— Нечего тут умничать. Умничать могу только я.
«Я развиваюсь», — ответил второй.
Позади круглосуточного магазина выстроились у рукотворного котлована, словно динозавры в музее, кран, трактор и несколько экскаваторов помельче. Обогнув котлован, Тим уселся в кабину трактора и съел пару хот-догов. И сумел удержать их в желудке — скорее всего, благодаря хитрому расчету второго, знающего, сколько калорий понадобится для очередного перехода.
— Хитрожопый! — обозвал его Тим.
На дороге, ведущей из города, с неба свалился дрозд. Второй шмякнулся прямо на плечо Тиму, третий — на крайнюю левую полосу, за ним посыпалась остальная стая. С глухим стуком они шлепались на асфальт, усеивая все шоссе. Потом наступила темнота, но Тим уже снова был в пути.
Обойдя по кромке небольшую рощу с закованными в оранжевую пластиковую сетку стволами, он взобрался на пригорок, возвышающийся рядом с шоссе, и пересек пустырь, не представлявший никакого интереса для инвесторов, кроме демаркационного. Спустившись, он свернул в сторону от шоссе к недостроенному коттеджному поселку в тюдоровском стиле с гигантскими участками. На улицах, усеянных строительным мусором, стояли контейнеры для отходов, а на подъездных дорожках высились груды розового щебня, подчеркивая своей невостребованностью запустение этого мертворожденного квартала. Ледяной дождь промочил фуфайку с рогом изобилия насквозь, и теперь она стояла колом. Тим выбивал зубами дробь, обливался потом и сам рвал и метал, как этот ливень, обвиняя второго во всех своих страданиях. Его угрозы носились эхом по городу-призраку под барабанную дробь круглых, как шарики соли, градин. Вскоре одевшийся в леденцовую глазурь поселок остался позади, проводив гостя хрустальным перезвоном веток.
Под козырьком дорожного центра отдыха к нему подошел человек с мусорным мешком. Черный полиэтиленовый мешок для уличных контейнеров, такой старый, что уже протирался на побелевших складках, особенно у горловины, за которую придерживал его владелец, перекинув через плечо. Поставив мешок на землю, человек уселся рядом с Тимом на каменную скамью.
— Что у тебя с пальцами? — поинтересовался он.
Тим сидел, сложа руки на коленях. Негнущиеся покоробленные пальцы смотрели вверх. Волдыри уже пропали, но кожа приобрела темно-багровый оттенок, переходящий в угольно-черный на концах. Тим взглянул на свои руки. Они напоминали скрюченные трупным окоченением лапы какого-нибудь стервятника.
— Хитрожопый он.
— Кто? Твой кореш?
— Он мне не кореш.
— У тебя нет друзей?
Тим покачал головой. Они посидели молча.
— Разлагаешься? — спросил наконец человек.
Вопрос повис в воздухе.
— Разлагаюсь?
Человек посмотрел на него пристально. Потом кивнул.
— Все будет хорошо, — произнес он наконец, вглядываясь в плохо различимую от дождя с градом даль. Видно было только людей со шлангами, стоящих у своих автомобилей на заправке «Мобил». — Тебе бы хорошо устроиться в благотворительную лечебницу на Макадамса. Отлови волонтера, пусть он тебя запишет, — посоветовал человек на прощание.
На старом шоссе водитель дребезжащего пикапа притормозил на обочине метрах в двадцати перед Тимом. Когда тот поравнялся с грузовиком, водитель окликнул его, высунувшись в правое окно. Белесое, как рыбье брюхо, небо предвещало скорый снегопад.
— Вы, кажется, ранены? — спросил водитель. — Помощь нужна?
Тим остановился у окна. Из решеток веяло горячим воздухом, который жег онемевшие руки. Тим отступил на шаг.
— Вы очень сильно хромаете, — продолжал водитель. — Вы, часом, не ветеран?
Тим не ответил.
— Я служил в Третьем батальоне Девятого полка морской пехоты в Первую войну в Заливе, — пояснил водитель. — А теперь помогаю в одном заведении, это что-то вроде приюта. Мы всех кормим и всем даем ночлег.
— Разлагаетесь?
— Разлагаюсь? — переспросил водитель, озадаченно глядя на него через открытое окно. — Первый раз слышу такую формулировку. Наверное, да. Если даже кто-то будет утверждать обратное.
Тим открыл дверцу и залез внутрь.
— Не сочтите за труд, — попросил водитель, заводя машину, — поднимите стекло с вашей стороны.
Тим послушно завертел рукоятку негнущейся когтистой лапой. Кабину тут же наполнила невыносимая вонь.
— Боже! — Водитель открыл свою дверь и выскочил наружу. — Простите. Не в обиду вам, но этот запах…
— Это от ноги, — объяснил Тим и осторожно закатал штанину, демонстрируя.
— Ого! Вам срочно нужно в больницу.
Тим вышел из пикапа, а водитель уселся обратно за руль, торопливо опустив стекло со своей стороны.
— Ни за что! — заявил Тим с обочины. — Никаких больниц.
— Да, я понимаю. Сам не любитель. Но у вас явное заражение, так и умереть недолго.
Тим закрыл дверцу.
— Никаких больниц, — повторил он в окно.
— Вы погибнете.
— Никто вас не просил ради меня останавливаться, — отрезал Тим.
В конце концов он добрался до территории местной старшей школы, где вырубился на бейсбольной площадке прямо за основной базой. Там он то приходил в себя, то опять отключался. Очнулся он под хлопьями первого снега. Отыскав в себе силы снять одежду, он уселся под зимним небом в одних трусах-боксерах, и снежинки испарялись с легким шипением на его раскаленной от жара коже. Близость физической смерти вызывала упоение. Альтер эго почти совсем затих. Никаких больше жалоб на голод и холод. Тим не помнил, когда последний раз ему удавалось удержать съеденное внутри. Победа близка! Он никогда прежде не задумывался о небесах, но теперь точно знал, что Всевышний существует. Без Всевышнего плоть одержит верх, а это невозможно. Он — это одно, а его плоть, его тело — совсем другое, он хочет отделиться от тела и уйти в вечный покой, а этот пусть остается страдать и гнить в земле.
Потом ему пришлось встать и идти.
Под крепчающим ветром и лихорадочно пляшущим снегом он вошел в какой-то городок. Он тащился по обочине, подволакивая ногу, босиком, полуголый, со вздутым от несварения животом. Никто меня не видит, никто меня не остановит, никто мне все равно ничем не поможет. Они просто вызовут………, но будет поздно. Вот только ……… жаль. Она будет дальше пить кофе. Было время, когда я пытался найти средство от этой напасти и перепробовал все, чтобы перестать ходить, даже бросил……… Запах щекотал………Я любил выпить……… на………, вроде как говоря ……… своей……… после очередной проведенной вместе……… Сейчас я бы сказал ей, что все хорошо, если не считать заражения. Все хорошо, если не считать того, как я скучаю по ней и …………?
…………?! Я всегда был плохим…………
Холмистая улица вывела на последний пригорок напротив многоуровневой парковки и дворика с фонтаном в окружении нескольких офисных зданий. Интересно, где закончится его путь? В каком сквере, на задворках какого здания, в какой подворотне или, если повезет, в каком незапертом туалете или на заднем сиденье он обретет свой вечный покой? Но тут второй вышел из ступора и увидел открывающиеся перед ними двери.
Тим повалился на колени на резиновый коврик.
— Ты, сволочь! Ты жульничаешь!
Медсестра при виде его выскочила из-за стойки.
— Он жульничает! — закричал Тим, к которому уже бежала бригада «неотложки».
Неужели ты решил, что я и вправду дам тебе нас убить?
В отделении интенсивной терапии он лежал под именем Ричард Доу, как не имеющий документов. У него обнаружили почечную недостаточность, увеличение селезенки, пониженное в связи с заражением крови давление и повреждения клеток сердца. Еще «траншейную стопу»[3] и дизентерию. Ему требовались вентиляция легких и антибиотики внутривенно. Он не просыпался ни днем, ни ночью.
Второй вызывал у него непроизвольные звуки. Например, «вуф!» А еще «а-а-а, а-а-а». Они вели нескончаемые разговоры, которые часто возникают в бредовых снах.
В: Кем ты работал?
О: Я был ………
В: Юристом?
О: Да. Это что, допрос?
В: Простое ведь слово — юрист. Почему ты его не помнишь?
О: У разума есть пределы. Знание во всей своей полноте не определяет глубину человеческой……………
В: Чего?
О: Ну, сам знаешь. Человеческой ……………
В: Души?
О: Да, точно, души.
В: Ты уверовал в душу?
О: Да.
В: Я и не думал, что тебя такое волнует.
О: Обычно не волновало.
В: Тогда откуда этот внезапный уклон в мистику?
О: Без Господа верх одержишь ты.
Язвить нехорошо, однако ведь альтер эго первым продемонстрировал склонность к жульничеству. Но как? Получается, второй исподтишка ворует у него память и речь? В прошлой жизни на нервах перед предстоящим процессом Тиму иногда снились перекрестные допросы, в которых свидетель рассказывал о замысловатых технических приемах — анализе почерка, например, или сложных бухгалтерских расчетах. Обе роли, и ведущего допрос, и дающего показания, диктовал он сам, но четко мог лишь спрашивать. Когда же доходило до ответа, рожденный его подсознанием специалист что-то невнятно бормотал, иногда проглатывая целые слова.
