Галина Таланова - Бег по краю
Осторожно разделась, ёжась от влажного ночного воздуха, и по лунной дорожке, раскатанной серебряным ковром, вступила в воду, чувствуя, что грусть, будто вода, подступает всё выше и выше, нежно обнимая и обволакивая её со всех сторон… Неожиданно она вспомнила, что такое ночное купание уже было в её жизни когда-то в её студенческой молодости… И вот её снова закинуло в ту же точку пространства спустя море лет, как ей тогда казалось, и она не понимала ещё, что никакая это не прорва лет, а пока только горсть воды, набранной в ковши ладони, медленно утекающей сквозь не плотно сжатые пальцы…
По поверхности озера, будто оторванная голова подсолнуха, плыла луна… Фёдор стоял на берегу и смотрел, как она качается на воде. Вдруг он неожиданно нагнулся, поднял с земли камушек и запустил в подсолнух. Светящееся отражение задрожало и разлетелось на десятки мелких осколков, закачавшись на воде оборванными лепестками, что постепенно, словно магнитом, начали медленно стягиваться друг к другу. И вот снова растерзанный было подсолнух, целый и невредимый, застыл в воде, облитый завораживающим светом. И опять тишину раскололо взрывом воды – сполохи света брызнули Лиде в лицо и разбросанные ударной волной заколыхались на воде, будто кувшинки, вокруг чёрной воронки, наполненной тенями дурных предчувствий. Белые осколки мотались обрывками разорванного письма, подталкивая друг друга, кружились в немом танце и не могли найти себе прибежища и собраться в гладкие строки, возвращающие в сердце гармонию и покой. Теперь Фёдор, как заведённый, зачем-то бросал и бросал камни один за другим, не давая осколкам света собраться в целое, – и они, потянувшись было друг к другу, тотчас отшатывались и разлетались перьями из вспоротой подушки. Было в этом что-то магическое, словно Фёдор хотел разбить гармоничный мир, застывший блестящей ёлочной игрушкой из фольги на глади её семейной жизни.
* * *
Ну продержись, тепло, хоть чуть!
Дай насладиться ветра лаской,
Что продолжает дуть и дуть,
Грозя обрушиться развязкой.
…Так было…
В душную грозу
Осокорь –
В три почти обхвата –
Сломался в небе на весу:
И половина сада смята…
Осокорь рос годами в синь,
И набирали силу корни.
И на него – кто взгляд ни кинь –
Потом его годами помнил:
Он мощь вселял, былинный дух,
Казался глыбой вековою.
…Когда скрипел,
То чуткий слух
Не озадачился бедою.
Вот так и мы:
Стремимся ввысь,
Как чёлку с глаз,
Смахнём печали.
Но молодцом как ни держись,
Ты не удержишь жизнь в начале.
* * *
Жизнь прошла так быстро и нелепо,
С верой: будет счастье впереди.
Слушалась советов добрых слепо.
Времени, казалось, пруд пруди,
Чтобы жизнь сложилась,
Как мечталось…
Выйду в августовский звездопад.
Тьма желаний всё-таки осталась –
Выбирать придётся наугад…
Лунный свет
Опять тревожит душу,
Словно чёрный кот из темноты.
Я пока ещё не очень трушу,
Чуя холод вечной мерзлоты.
Дыбом шерсть,
Вся выгнулась дугою.
Веер искр –
Бенгальским бьёт огнём.
Млечный путь
Течёт большой рекою
И мельчает суетливым днём.
63
С того августа понеслось, будто кубарем с горы, какое-то бесшабашное время. Осенью Василиса пошла в детский сад, а Лидочка на работу. Встречались почти всегда в обед. Иногда просто прогуливались по шумным улицам, разговаривая обо всём, или сидели в полутьме кафе, вглядываясь в первые ниточки морщин, бегущие от глаз, будто бы трещины на стекле от брошенного камушка. Лидочке было странно самой, что с Фёдором она почему-то обсуждала даже какие-то житейские и бытовые проблемы, которые постоянно возникали у них с Андреем. Скажем, как лучше ободрать с окон старую краску, похожую на обгоревшую, облупляющуюся кожу, перед их покраской или какие лучше занавески купить к обоям в их комнате. Но, когда она в очередную их прогулку начинала его спрашивать о том, как же лучше переставить мебель в их комнате для того, чтобы купить и поставить кровать подрастающей Василисе вместо её детской, напоминающий звериную клетку, всё было так органично и естественно, будто иначе и быть не могло, только вот так: во всём советоваться с близким другом, видящим их дом со стороны и знающим его, как свои пять пальцев.
Иногда сбегали с откоса вниз к реке, подальше от чужих глаз. Смотрела в запрокинутое небо и думала, что всё-таки жизнь удивительна! По небу плыли облака, меняющие ежеминутно свои очертания – ветер гнал их, словно тополиный пух по асфальту. Бескрайность неба была перечёркнута тающим следом от реактивного самолёта, будто бы асфальт разлинован школьным мелом, что быстро стирался с тротуара шагами спешащих прохожих. След от лайнера на глазах становился всё шире, точно река на географической карте, и всё прозрачнее…
Они бродили с Фёдором средь битого стекла, то тут, то там изумрудно подмигивающего, словно кот из темноты, и среди окурков, которые почему-то напоминали Лидии свёрнутые лотерейные билетики в воскресном парке её детства… Взявшись, как дети, за руки, уходили всё дальше по набережной, чтобы перемахнуть через бетонный парапет там, где начинается серый, цвета нездоровой кожи песок. Корявые ивовые кусты одиноко торчали на грязно-зелёных островках запылившейся травы, почти подметая побуревшими листьями песок, будто своими козлиными бородками задумчиво щипавшие траву животные. Фёдор властно тянул её за руку к маячившему впереди островку зелени. Ноги в туфлях на каблуках неуклюже подвёртывались и проваливались в почву, осыпающуюся под ногами. Туфли снять она почему-то не решалась, боясь испачкать ноги или вообще поранить ступню о битое стекло или ракушки, выброшенные на берег волной от проходящих мимо судов. Она буквально ковыляла позади Фёдора, тащилась, словно заглохший автомобиль на тросе, вихляющийся из стороны в сторону от всех встретившихся на дороге ухабов и рытвин. Было в этом их движении что-то символическое, напоминающее тридцативосьмилетний путь израильтян через пустыню в Ханаан во время их исхода из Египта. Вот и она тоже ждёт от Бога манны небесной и думает, что всё равно всё предрешено свыше. Сопротивляться налетевшей стихии бесполезно, всё равно она подхватит своим широким крылом смерча – оторвёт от земли и унесёт, если на то будет воля и желание неземных сил...
Потом Фёдор отводил её сбившиеся волосы с запутавшимися в них песчинками, будто мальками в тине, за ухо и она чувствовала себя маленькой девочкой, защищённой от темноты за окном, в которой бродит Баба Яга с корявой метлой. Глубоко вглядывался в её потемневшие глаза, пытаясь разглядеть на дне колодца её ускользнувшую от всех и от себя самой душу; крепко прижимал к своей груди – и она слышала обострённым слухом, как неровно, будто перегревшийся двигатель, колотится её сердце…
64
Внезапно пришла зима. Пришла сразу и бесповоротно. Ещё вчера она думала, что бабье лето на редкость щедро и август затянулся, так не бывает, – и вот всё в одну ночь оборвалось, будто струна у гитары лопнула. И сразу лёг на землю снег по колено, и снежный покров всё рос и рос, точно тесто на дрожжах, прибывал. Город стал белым, будто хирургическая операционная… С работы пришлось идти пешком, так как город к зиме был не готов и его мгновенно парализовало. Она шла по узенькой, уже протоптанной пешеходами средь вырастающих сугробов тропинке… Оступалась через каждый шаг в рыхлый снег, ноги тут же проваливались так глубоко, что снег заглядывал в сапог и трогал ногу своей колючей седой щетиной, и думала почему-то о том, что это её путешествие по первому снегу напоминает ей её прогулки по намывному зыбучему песку: и утонуть не утонешь, и не выбраться. Выкарабкаться из него можно только медленно и плавно, не делая резких движений. Лечь на спину, широко раскинув руки, и потихоньку выплывать, будто из сна в выходной, когда спешить некуда.
Вся её жизнь – наверно, тоже такой зыбучий песок. Снег рано или поздно, но всё равно растает, унося с весело журчащей водой всё оседавшее тяжёлой мутью день за днём на новой поверхности, когда старое зарывалось всё глубже. А песок, он держит крепко, и надежды, что лучи мартовского солнца всё переменят, нет никакой.
