Людмила Петрушевская - Богиня парка (сборник)

И он клюнул на эту приманку, даже обрадовался, он отдал все, как король Лир, оставшись жить в однокомнатной квартире вместе со своим инженером-женой, а что касается его детей, то тут обошлись следующим образом: удалая Сталинка поставила условие, тут же семейный обмен с нею самой, она предложила им свою квартирку из трех комнат где-то в далеком подушкино-петровском микрорайоне, а сама Сталинка с семьей прописывается к матери, ура.

И дети, посоветовавшись с родней, согласились.

Видимо, та родня (выгнанная ранее беременная бывшая невестка плюс ее очень немолодые родители) считали, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, а на обман не пошли — т. е. прописаться в красавицу квартиру и больше ни на что не соглашаться, никуда не уезжать и перехитрить могучую Сталинку.

Видимо, во-первых, та родня не была способна на мелкие подлости, т. е. подмахнуть бумаги с серьезным видом, а потом умыть руки.

Во-вторых, все вокруг считали мамашу Грозную совершенно бессмертной и не надеялись дождаться ее исчезновения с лица земли, чтобы получить вожделенные 100 метров.

Мало ли существует, к примеру, на Кавказе долгожителей, пока всех их перехоронишь, сам помрешь.

А прописываемый парень был как раз тот, рожденный вьюжным зимним вечером по дороге из одного дома в другой с заездом в роддом.

Все наконец получило завершение. Довольны были Сталинка с мужем, сын, маленький Грозный, и его бабки-дедки с той стороны: все ликовали.

И мечты Грозной сбылись. Во-первых, с нее было снято старое обвинение, что она кого-то там выгнала. Во-вторых, она теперь сидела одна в квартире, независимая, хозяйка положения и в то же время все посвящено любимой дочери, все, вся жизнь в мыслях о ней и о внучке.

И в то же время любимая дочь отсутствует и особенно отсутствует лопоухий пьющий зять, полная свобода, ура.

Счастье пришло в дом Грозной.

Так что справедливость восторжествовала, с одной стороны, и тот, кого выперли еще не родившимся, вернулся, а затем получил ни с того ни с сего трехкомнатную квартиру; а тот, кто —

— тот, кого выперли уже сейчас, уже не молодой Грозный-сын, остался жить на территории жены, она его сгоряча прописала, однако теперь все время задавалась вопросом: почему это я вдвоем на восемнадцати метрах, а Грозная опять одна на ста?

(Сталинка тут же убралась за бугор).

И почему все делается для них и ничего для нас?

Короче, началась эра притеснений для новоявленного короля Лира, который отдать-то отдал все, но живет, и живет на чужой площади.

Как говорится, нам ничего не надо своего окромя чужого.

При этом дело дошло разумеется, до развода, т. е. король Лир был постепенно оттеснен на кухоньку, где спит поджавши лапки с ощущением, что никому в мире не нужен.

Тем не менее его экс-жена жалуется, что у нее исчезает из холодильника масло, и переносит холодильник в комнату, нанимает парня-грузчика из гастронома за бутылку, все в отстутствие короля Лира, такая новоявленная Гонерилья, и страдает при этом, т. к. в комнате уже и так тесно от книг и растений, и Гонерилья запирает все свои богатства на ключ.

Что касается Сталины, то она оказалась на родной территории, т. е. прописалась наконец на вожделенные сто метров к матери, мечты сбылись, хотя некстати — какой толк с этой квартиры в Москве, когда живешь в другой стране, ни сдать ни продать при наличии матери.

Грозная теперь была полностью защищена от угрозы со стороны старшего сына, ему отдали все, он ничего не мог требовать, больной, с разрушенными почками, с ничтожными заработками, пьющий и иногда плачущий (сведения передавались от бывшей невестки-инженера через ее однокурсницу одним знакомым), плачущий, что надо уезжать, а куда.

Он что-то хлопотал, куда-то носил анкеты, чуть ли не в греческое посольство, но особенно его терзал его день рождения, на который не приходили его дети, те, кому он все отдал, тоже хороши Гонерильи.

Они уже поделили жилплощадь и использовали ее для зарабатывания денег, т. е. не жили там.

То есть полный результат, однако нет места отцу, нет места, опять та же песня.

А ведь в свое время он был красив как Давид с пращой, талантлив как Эдисон, как-то разобрал сломанный телевизор и собрал его, на полу осталась кучка деталей, однако телевизор заработал.

С блеском защитил диссер.

Водил все виды машин вплоть до поливальной (как-то ночью попросился) и мебельного погрузчика в магазине (таскал мебель с бригадой, прибился к таким же пьющим мужикам, но это уже потом).

Любил, как слепой щенок, своих отца и мать и своих деточек.

Куда-то это ушло, в какие-то закрома Вселенной, где хранится мировой разум, куда улетает все, что мы когда-то думали в священные минуты, туда, где витает совесть мира.

Но это он потерял, ладно, как мы все теряем нашу молодость, нашу веру, ладно.

Это уже не важно.

А важно то, что именно этот сын преданно и верно, дважды изгнанник из родительского дома, преданно и верно, повторяем, ухаживал за свалившейся как-то однажды у себя на паркете Грозной, уже не грозной, когда она упала и сломала шейку бедра.

Она очнулась, доползла до телефона и позвонила соседям, те в панике вызвали нашего короля Лира, который добыл ключи у одной подруги Сталинки (все-таки существовал такой провальный вариант и в мыслях Грозной, раз она запаслась выходом из положения и ключом на стороне, чтобы не лежать не гнить брошенной, как нам рассказывают судебные хроники).

Он отнес ее на кровать, вызвал врача, он ее переодел в ночную рубашку и выстирал ее замаранные штаны, как она когда-то стирала его собственные, когда он лежал в отключке на полу, но она его проклинала и стирала только для того, чтобы не было запаха в квартире, они с отцом с огромными трудами сволакивали с лежащего на паркете всю одежду.

Что касается короля Лира, то он стирал терпеливо, как когда-то застирывал пеленки деткам.

Когда Грозная пришла в себя после укола «Скорой помощи», она попросила его принести свою сумку и молча протянула ему ключи от квартиры, а также кошелек с небольшими деньгами, и после этого отключилась опять.

На следующий день надо было везти ее на рентген, и впоследствии он оправдывал свои поступки тем, что не было денег на дорогой частный рентген, не было даже денег на такси туда и обратно (не забудем, что речь идет о слабом, пьющем человеке), поэтому пришлось по долгом размышлении класть ее в больницу, днем сидеть с больной было некому, и пошел-поехал тот эскалатор, при помощи которого, раз вставши туда, человеческое существо оказывается глубоко внизу: и «скорая помощь» бесплатно оттащила маленькую покалеченную Грозную к месту ее последних мук, она поехала из приемного покоя на каталке, грозная и гневная, в концлагерь, как она выразилась, но это был еще не конец, поскольку, явившись через день навещать свою мать, сын узнал, что мать выступила насчет черных котят, что по полу бегают черные котята, — и с этими черными котятами на знамени Грозная и была торжественно водворена в сумасшедший дом, в отделение для тяжело больных и умирающих.

Другое дело, что мы ведь не знаем, каково приходится больным и умирающим ждать любимых к своему ложу, ждать и не дождаться.

И душа идет на помощь и разворачивает свои крылышки, топчется и улетает, уходит раньше смерти бабочкой в пространства, чтобы не знать, как предали и забыли.

А окружающие волокут человека в дом печали, а проще говоря, в психушку, куда же еще.

Там, в этой скорбной обители, страдалицу Грозную, кстати, полюбили соседки, одна не говорящая все приходила к ней и гладила ее по голове, по плечам, ободряла, у нее был обет молчания и болезнь почек, такой диагноз.

А Грозная уже не возражала, как она всю жизнь возражала против всеобщей любви, ее ведь все хотели любить, это правда, и дети, и студенты, и братья с сестрами — теперь, потеряв разум, она не противилась, только иногда подымала с кровати обе руки вверх, точно ребенок, но взять ее на руки уже никто не мог.

Сын все ходил к ней, перестилал, неловко поил и все твердил знакомым и родственникам, что какая-никакая, а другой матери у него нет.

Он очень привязался к ней, урча и приговаривая пеленал, говорил с немой уже Грозной, которая таращила на него свои слепенькие голубые глаза и послушно ела пустяковые больничные супы (своего он не мог принести ей ничего, домашнего у него не водилось).

Ту же фразу (что другой матери не будет) он говорил и после похорон — он говорил, что остался теперь совсем один, раньше жил с оглядкой на мамашу, все противоречил ей, все жил назло, вопреки, а теперь все, как-то надо жить совсем одному.

Кончилась жизнь Грозной, кончилась черными котятами, а вот сын ее все твердил, что на самом деле она просто почти ослепла, и эти черные котята были черными пятнами на линолеуме, пятнами от железных ножек кроватей, он проверял.