Олег Маловичко - Тиски
Мы чокаемся, выпиваем, а потом все вокруг сливается в радужное пятно.
Я иду в туалет и падаю, а Вернер смеется и поднимает меня, подныривая под мою руку и подставляя плечо, а потом они с Таей раздевают меня и бросают на диван в гостиной, укрыв сверху пледом. Я пытаюсь поблагодарить их и не могу, потому что язык отказывается подчиняться. Оставив бесполезные попытки преобразовать мысль в слово, я глупо улыбаюсь им и позволяю уложить себя, погружаясь в мешанину снов.
В одном из них дверь в гостиную открывается среди ночи, в комнату проскальзывает девушка и, откинув плед, ложится рядом со мной. И мы любим друг друга – не потому, что одержимы желанием и возбуждены, а просто – хочется поговорить. Хочется поделиться. Хочется быть с кем-то, кто понимает и прощает.
Утром я почти не чувствую похмелья – лишь в движениях проскальзывает медлительность и неуверенность. Тая мелькает в коридоре, и, когда она смотрит на меня, в глазах ее бегают чертики.
– При-вет! – Значит, это все-таки был не сон. Чтобы сказать мужчине вот такой «при-вет», надо иметь веские основания. – Тебе что на завтрак? Игорю я яичницу делаю с ветчиной, ты как?
И мы завтракаем. Я не успел даже умыться и почистить зубы, потому что одна ванная была занята Вернером, а во второй вчера сломался кран, и она осталась без горячей воды.
На легком плетеном столике уместился кофейник, сахар, джем, чашки, тарелка с тостами. Тая суетливо разбрасывает по тарелкам чуть пережаренную яичницу с ветчиной. Вернер отламывает от тоста небольшие кусочки, макает их в желток и перемалывает челюстями, запивая кофе и косясь в гостиную, где по телевизору идет обзор матчей английской премьер-лиги.
Я в семье.
– Я в ваши дела лезть не буду, – говорит Вернер в один из тех промежутков, когда Тая убегает на кухню, – получится у вас, не получится – сами разбирайтесь, не маленькие. Только поаккуратней с ней. Сам видишь, какая она… нервная.
Тая ходит окрыленная, Игорь не считает нужным возвращаться к вчерашней теме, и утро наполнено короткими бытовыми фразами, столкновениями на пути в ванную, обсуждением погоды и праздностью. Почему-то ситуация с Дудайтисом уже не кажется такой страшной. Поживем – увидим, спокойно и отстраненно решаю я.
На мобильном – четыре пропущенных звонка от Маши. Последний – в семь утра.
Приехав домой, застаю Машу спящей. Автоответчик пуст, как и моя голова, и я снова ложусь спать, чтобы избавиться от остаточных эманаций похмелья. Стянув одежду, влезаю под одеяло и прижимаюсь лицом к теплой спине спящей Маши. Господи, как я люблю ее.
Через пару часов телефонный звонок отрывает меня от подушки. Это Тая. Позвонила просто поговорить. Узнать, как я.
Девочка, у тебя нет на меня никаких прав, хочется сказать мне ей. Я читаю тебя, как букварь, – этот твой звонок «просто так» преследует цель пометить меня как свою собственность, но у тебя – смотри выше по тексту, там, где насчет твоих прав.
Я не то чтобы открыто хамлю Тае, я просто отвечаю на все вопросы буквально, отказываясь поддерживать ее игру. Да, в глубине души мне хочется довести ее. Болтая с Таей, я осматриваюсь, пытаясь понять: где же Маша? А потом вижу выведенное пальцем на пыльной пластмассовой крышке проигрывателя «ВСЕ». И я чувствую, что разваливаюсь на куски, потому что понимаю, это «ВСЕ» – окончательно.
Через два часа приезжает ее отец и пакует Машины вещи, а я с потерянным видом стою у стены, словно гость в собственном доме.
– Я не хочу тебя больше рядом с ней видеть. И она не хочет, – говорит Виктор, пока нанятые им помощники с лицами потомственных алкоголиков выносят ящики с Машкиными вещами и их шаги теряются внизу по лестнице.
– Она вернется. – Я пытаюсь придать голосу уверенность, но не преуспеваю, на последнем слове в горле что-то ломается, и я заканчиваю фразу подростковым фальцетом. Мне приходится прокашляться.
– Может быть. – Виктор пожимает плечами, и я впервые вижу в нем не бизнес-акулу, а усталого мужика за пятьдесят. – Просто ей очень тяжело сейчас. Никогда ее такой не видел. На хрена вам вместе быть, если вы только кровь друг из друга пьете?
– Откуда вы знаете? – Я понимаю его правоту, но мне обидно, что эти слова говорит чужой человек.
– В последнее время она домой плакать приезжала. Запрется с матерью, сидят – час, два, а выходит – глаза припухлые и красные. Они мне ничего не говорили, ни она, ни мать. Маша характером в нее, упертые обе, ты знаешь… Знали, что я тебя не люблю, и боялись… ну…
– Что вы мне сделаете что-то?
– Вроде того. Хотя я по-другому сейчас думать начал. Эти деньги, карьера, положение – ерунда. Будет голова на плечах и воля – все остальное придет. Главное, чтоб вы жили нормально. Я просто не могу больше видеть, как она плачет. Поэтому и прошу – оставь ее в покое. Как мужик мужика, в конце концов. Пожалуйста, Денис.
И он протягивает мне руку. Этот кремень стальной, несгибаемый, Машин папа.
Когда он уходит, я звоню ей. Она не берет трубку, потом отключает телефон.
Я приезжаю к ней в институт, но ее нет на занятиях. Уже несколько дней. Пытаюсь поговорить с ее подругами, но они смотрят на меня как на чумного и отделываются ничего не значащими короткими фразами. Я начинаю понимать, что вчерашний день был последним. Маша звонила в надежде на откровенный разговор, чтобы поставить все точки над «i», но не смогла меня найти. А за сегодняшнее утро обрубила все концы.
Я приезжаю к ней домой, но Маши нет и там. Она просчитывает и упреждает каждый мой шаг.
Мне больно. Я не могу присесть. Оказавшись дома, хожу из угла в угол и беспрестанно курю. В конце первой пачки начинает тошнить. Прокашлявшись, через силу, на характер, я закуриваю следующую сигарету. И все это время говорю с ней. Со стороны я похож на умалишенного – хожу по прокуренной комнате и, отчаянно жестикулируя, разговариваю сам с собой, представляя, что она стоит передо мной. В конце концов мой голод по Машке становится таким сильным, что я отправляю ей эсэмэски одну за другой – в них я обвиняю, прошу прощения, пытаюсь что-то наладить и тут же снова ломаю.
Ехать в клуб в таком состоянии я не могу и звоню Пуле, назначая его главным. Мой взгляд спотыкается о календарь, и я вижу, что завтрашний день обведен в кружок толстым фиолетовым маркером. Обводила Маша, это не мой цвет. Я медленно подхожу к календарю, молясь, чтобы помимо кружка там была еще какая-то информация. Что-то, что позволит мне увидеть Машу.
«Выст.». Красивым Машкиным почерком – свистящий обрывок слова. «Выст.». Как я мог забыть. Выставка молодых фотографов. На открытой площадке пафосного кафе в центре. Завтра она там будет. А значит, буду и я.
Чтобы уснуть, я использую методику, которой поделился со мной Терьер. Следует забить штакет чистым планом, не растабачивая, и выдуть все в одно рыло. Тут же, следом, полирнуть крепким алкоголем, обязательно залпом. Я шлифую траву ста граммами водки. А теперь очень важно угадать момент, вспоминаю я инструкции Терьера. Если передержишь и опоздаешь – начнешь блевать. Поэтому закури и, как только почувствуешь, что голова начинает кружиться, а затылок окунается в холодок – моментально падай, накрывайся одеялом и старайся ни о чем не думать. Если не обрыгаешься в первые пять минут – на шестую заснешь. А утром проснешься как огурчик.
* * *Я сижу в парке напротив кафе, укрывшись под сенью липы от немилосердно палящего солнца. Мимо прогуливаются собачники и мамаши с колясками. Вывеска на двери кафе оповещает, что выставка откроется в пять, значит, до появления Маши осталось меньше часа. Мне кажется, я не высижу его. На языке теснятся миллионы фраз, которые я хочу сказать Маше, от невинных и покаянных до хлестких и грубых. Чтобы занять себя и успокоиться, я переключаюсь на работу. Несколько звонков – и где-то там, далеко от меня, начинается движение: Крот выдает шнырям два килограммовых кирпичика гашиша, отщипнув ногтем от каждого по грамму «чисто на вечер, пацаны»; а Пуля едет в Штеровку, чтобы снять выручку с двух тамошних реализаторов.
Звонит Дудайтис. Завтра он будет ждать меня в «Приволье», около четырех. Нужно пройти через задний двор в уже известный мне кабинет. Если майора не будет, я должен подождать.
У кафе останавливается Машкина «Пежо». Она без отца – первый плюс. Двое официантов помогают ей вынести из багажника какие-то свертки – видимо, снимки.
Я только сейчас понимаю, какая она красивая. Когда ты рядом с человеком, ты через какое-то время перестаешь видеть его красоту.
А сейчас я смотрю на нее через окно кафе и понимаю, что потерял.
Я сижу на лавочке еще около полутора часов, хотя это стоит мне больших трудов. Даю Маше время успокоиться. Появись я сразу, когда она поглощена расстановкой снимков, налаживанием света, еще черт-те чем – я только создам сумятицу.
Меня ожидает сюрприз. В Машином уголке, на половине из двадцати представленных снимков – я. Люди узнают меня.
