Константин Сергиенко - Самый счастливый день
— Вот в чём дело, — пробормотал я. — Она, видимо, знает. На мои вопросы уклончиво отвечала.
— Вряд ли растолковали ей до конца. Но отсутствие писем, посылок, это ведь говорит о чём-то?
— Ещё бы…
— Так что, Коля, положение непростое.
— А в школе знают?
— Конечно! Рагулькин, да чтоб не знал. Ничтожная личность, флюгер. Осведомитель и личный клакёр Ерсакова, наёмный аплодисментщик. На всех совещаниях после ерсаковских словоречений Рагулькин первый начинает отчаянно хлопать. За то и любим. Подождите, он ещё директором станет.
— У меня такое же подозрение. Дело с церковью раздувает недаром. Но тогда почему молчит о таких родителях?
— Как вы не понимаете, Коля? Факт недостаточно подтверждённый. Указаний из центра нет! Но не волнуйтесь, они не забудут. И пустят в ход, если нужно.
— До чего же всё мерзко…
— И для вас не вполне безопасно. Вы девочку защищаете, поступаете благородно. Но… будьте настороже.
Она коротко, но пытливо глянула на меня. Догадалась? Ночной звонок, внезапная отлучка. «Милый голосок… ключи не забудьте…» Сопоставить нетрудно. Господи, как неуютно, как тесно мне среди этих пытливых взглядов, полунамёков, полудогадок. Даже звезда, что висит по ночам на углу окна, и та рассматривает меня с пристальным, холодным вниманьем.
— Как она вообще живёт? — спросила Вера Петровна. — На какие средства?
— Остались сбережения бабушки, мамы. Я думал об этом как раз. И даже предлагал, деликатно, конечно, какие-то деньги. Она наотрез отказалась… Лучше всего было бы перейти ей в другую школу. Но Рагулькин об этом слышать не хочет.
— Это понятно. Она нужна ему самому. Ещё бы отыскать пару замеченных в церкви, вот и открытый процесс. Неладны в школе дела, директор летит вверх тормашками.
— Неужель всё так просто?
— Да, милый, да. И вас заодно турнут. Такие, как вы, Рагулькину не нужны.
— Ну это ещё посмотрим! — храбро сказал я. — Как бы сам не слетел!
Вера Петровна залилась хохотом, затем посерьёзнела:
— Если услышу что-нибудь новенькое, шепну.
Я получил зарплату и направился в «коммерческий». В остальных магазинах с продуктами было скудно, здесь же время от времени появлялись, правда весьма дорогие, колбасы, сыры, паюсная икра и крабы. На этот раз были даже конфеты в больших красных коробках с золотыми бантами. Пересчитав наличность, я решил, что куплю не только конфеты, печенье, шампанское, но и бугристый замечательно пахнущий круг колбасы совокупно с увесистым треугольником сыра в серебряной упаковке. Не хватало цветов, но в этот глухой ноябрьский день они росли только на небе. Ядовито-оранжевые цветы, исторгаемые трубами химзавода, вперемешку с папоротниками вечнодымящего Потёмкина.
Я шёл на Святую почти открыто. Старался только не смотреть по сторонам. Взгляд упирался в грязный разбитый тротуар, сменявшийся время от времени бездорожьем. Что же, пусть смотрят. Пусть целой толпой идут следом. Мне всё равно. Я хочу видеть её. Хочу пить чай в её доме. Мы даже в церковь пойдём. Да! Возьмём и пойдём в церковь, там так красиво поют. Мне наплевать на Рагулькина, на его исполнителя Маслова. На эту надменную Гончарову и ничего не понимающую Феодориди. На весь комитет с его играми в комиссии и разоблаченья. Будь что будет. Я улыбался. Перед самой калиткой я поднял голову, посмотрел в безразличное небо и глубоко вздохнул.
Но в доме не было никого. Я долго стучал, сначала в дверь, потом в окна. Мной овладевало беспокойство. Вдруг она так больна, что не может подняться? В конце концов просто ударил плечом, и дверь отворилась.
— Леста, вы здесь?
Нет ответа. Вошёл в комнату, пусто. В кухне и во второй никого. Где хозяйка? Где ты, моя беззащитная странная девочка? Мой тихий свет.
Долго сижу на кушетке, рассыпав вокруг красивые вкусные вещи. Красную коробку с золотыми бантами, печенье, серебряный сыр, тяжёлый сосуд с парадной наклейкой. Оцепененье. Я ни о чём не думаю. Я смотрю в угол. Туда, где в полусумраке укрыта икона. Богоматерь с младенцем. И лесенка в правой руке. Зачем эта лесенка, на небеса, что ли, лезть? Я усмехаюсь собственной глупости. Господи, до чего же я бестолковый, неосновательный человек. Ещё собрался учить. Проповедовать истины. Но какие? Образ Онегина, образ Печорина, образ Болконского, Рахметова, наконец. А там Корчагин, Олег Кошевой… Сыры засижены, цены снижены… Красивые какие конфеты, да и печенье… Но зачем всё-таки лесенка?
Голоса на улице, стук в дверь. Я вздрагиваю. Снова стук. Дверь-то открыта! Эта мысль пронзает, как молния. Стоит им так же, как я, принажать плечом… Кто за дверью? Но кто бы там ни был, хорошенькая предстанет картина. Учитель с шампанским в комнате ученицы. Я поднимаюсь, глазами ищу укромное место. Не под кушетку же лезть? Коробки быстренько под подушку. На цыпочках в коридор. Ага! Закуток за вешалкой, занавеска. Втискиваюсь в тёмный, пропахший плесенью угол. Тяну на себя занавеску. За дверью голоса.
Голос Маслова:
— Нет её, Розалия Марковна.
Голос Розалии:
— Называется, девочка болеет.
Маслов:
— У неё особые права.
Розалия:
— А Николай Николаевич не собирался её навешать?
— Он уже навещал.
— Мне показалось, я видела его. Он шёл с конфетами.
— Прямо сюда?
— Не могу утверждать.
— Давайте ещё постучим.
Стучат. Проклятая Розалия! Роза ветров, Розамунда! Шпионка. Вот тебе и образ Наташи Ростовой. Вот тебе и пушкинская Татьяна.
Голос Маслова:
— Нет, Розалия Марковна, Николай Николаевич с конфетами не пойдёт. Он человек неглупый. Тем более среди бела дня. Тогда бы его могли обвинить в пристрастии.
— А разве он не пристрастен? Везде выгораживает.
Маслов солидно:
— Это не доказательство.
Ай да Маслов! Розалия:
— Вам нравится, как он ведёт уроки?
Маслов:
— В общем и целом неплохо. — Дипломат!
— А к кому Николай Николаевич мог идти в эту сторону?
— Затрудняюсь ответить. — Понизив чуть голос: — Может, к Лии Аркадьевне?
Тоже понизив голос:
— Она ведь не тут живёт.
— А если кружным путём, вдоль оврага?
Розалия задумчиво:
— К Лии Аркадьевне не криминал…
Они вновь понижают голоса и шепчутся, как заговорщики. Эх, недотёпы! Вам и всего-то нажать на дверь. Порыскать, пошарить. Приподнять подушку, конфеты найти. А потом и занавеску отдёрнуть. Ах, Николай Николаич? Какая приятная встреча!
Скрип, скрип. Тот, топ. Уходят. Я ещё долго стою. Вцепившись рукой в занавеску. Втягивая запах плесени. Уставившись в точку. Если можно назвать точкой всю темноту…
А потом появилась она. Загорелся свет. Я вышел деревянной походкой из своего укрытья. Она не удивилась ничуть.
— Где ты была?
— В саду. Я знала, что ты придёшь, и оставила дверь открытой.
Меня трясёт.
— В сад не пускают. Там сада нет.
— Часовня ещё стоит. Я знаю одну лазейку.
— Часовня стоит?
— Они боятся её сносить.
— Боятся?..
Мы долго смотрим. Глаза в глаза. А потом приникаем друг к другу.
В учительской, кроме меня, было трое. Розалия Марковна, преподавательница химии Рак и математик Конышев. Я проверял тетради, Розалия читала газету, Анна Григорьевна остро отточенным карандашом делала пометки в учебнике. Павел Андреевич был занят привычным делом, сморкался. Кроме того, он печально поглядывал на прохудившийся валенок.
В этот день Потёмкин опять «накрыл» город, нездоровый воздух тянулся в учительскую.
— Николай Николаевич, будьте любезны, закройте форточку, — попросила Розалия.
В это мгновение радостно грянул репродуктор над шкафом.
— Внимание, внимание! Говорит школьный радиоузел! Поздравляем учащихся с выходом первой радиогазеты!
— Наконец-то, — Розалия отложила газету.
Конышев торопливо сморкнулся, чтоб больше уже не мешать, а Химоза замедлила движение карандашом.
Хлынула бодрая музыка. Голоса дикторов, девичий и мальчиший, столь же бодро затараторили о школьных событиях. Восьмые классы посетили местный театр. Юннаты получили в подарок кроликов и морскую свинку. Ученик такой-то победил на предварительном этапе городской олимпиады. А вот школьные шахматисты подвели, проиграли соседней школе. Зато молодцы волейболисты, поедут в область на соревнования. С успеваемостью в школе неплохо, хоп, есть недостатки. Но пока держим первое место, знамя у пас. Привет школе через радиогазету шлют бывшие ученики, студенты столичных вузов такая-то и такой-то. В гости к школьникам обещал прийти старый партизан Василий Иванович Белокопытов. Школьные шефы, рабочие цеха номер три химзавода, прислали фанеру и пластик, будут изготовлены разнообразные стенды.
Пятиклассник прочитал стихотворение «Родина моя», а восьмиклассница рассказ «Как мы провели каникулы на реке Соже».
