Паоло Джордано - Одиночество простых чисел
— Эту ночь я проведу у родителей, — сказал он как о чем-то уже решенном, и она ответила:
— По мне, так можешь оставаться там и завтра, и вообще сколько хочешь.
Разобравшись с этим сложным обстоятельством, Фабио добавил:
— Али, мне жаль…
Аличе повесила трубку, не добавив: «Мне тоже».
Она никогда больше не отвечала на его звонки. Настойчивость Фабио длилась недолго, и однажды, в приступе жалости к самой себе, она так и сказала: «Ну, видела?»
Расхаживая по квартире босиком, она собрала попавшиеся на глаза вещи мужа, документы, одежду, сложила все в большую коробку и поставила ее у входа. Через пару дней, вернувшись вечером с работы, она обнаружила, что коробки нет. В шкафу висело еще много его одежды, но на полках книжного шкафа в гостиной теперь зияли пустоты, которые свидетельствовали — распад начался. Увидев их, Аличе впервые поняла, что их с Фабио разрыв — это свершившийся факт.
С некоторым облегчением даже она позволила себе махнуть на все рукой. Ей и раньше казалось, что домашними делами она занимается только ради мужа, а теперь, оставшись одна, она позволила себе ничего не делать. Времени у нее было предостаточно, но в конце концов она перестала делать и самые простые вещи. Белье для стирки грудами копилось в ванной, по углам собиралась пыль, однако подняться с дивана было выше ее сил. Вернее, она и хотела бы сделать это, но для ее мышц ни один довод не казался убедительным.
Сославшись на простуду, она перестала ходить на работу. Спала больше необходимого, спала даже днем. Жалюзи не опускала, но вполне достаточно было просто закрыть глаза, чтобы не замечать света, удалить из сознания окружающие вещи и забыть про свое ненавистное тело. Груз последствий никуда не делся и давил, давил, навалившись на нее.
Он давил даже тогда, когда она погружалась в глубокий, тяжелый сон, полный кошмаров. Если пересыхало в горле, она просыпалась от того, что задыхается. Если затекала рука, долго лежавшая под подушкой, ей казалось, что руку кусает овчарка. А когда замерзали ноги, не укрытые одеялом, она снова оказывалась по шею в снегу, там, в горах. Однако ей не было страшно. Парализованная, она могла пошевелить языком и, высунув его, лизать снег. Снег был сладкий, и ей хотелось съесть его, как мороженое, но она не могла повернуть голову. И тогда она просто ждала, пока холод поднимется по ногам, заполнит живот, разойдется по венам и остудит в них кровь.
После пробуждения Аличе поднималась только в самом крайнем случае и медленно отходила от путаницы сновидений, оставлявших в ее сознании болезненный, мутный след. Стараясь вернуть ясность мысли, она бродила по тихой квартире, пугаясь собственного отражения в зеркалах. Иногда она думала, что ее психика не справится. Но это ее не огорчало. Напротив, она даже улыбалась при мысли, что наконец-то у нее есть выбор: либо по ту сторону, либо по эту.
По вечерам она жевала листья салата, вытаскивая их прямо из пластикового пакета. Хрустящие листья были неживые, бледные, и вкус у них был соответствующий — вкус воды. Ела она их не для того, чтобы наполнить желудок, а только ради привычного ритуала: поужинать, занять время, которое некуда было девать. Она жевала салат, пока не начинало тошнить от этой искусственной, бесплотной еды, и освобождалась от Фабио, от самой себя, от всех тех напрасных усилий, которые совершила, чтобы прийти к этой вот самой минуте, ничего не обретя.
С отстраненным любопытством она наблюдала, как вновь дают о себе знать ее слабости, ее наваждения. На этот раз она дала им полную волю, сознавая, что и раньше поступала так же. Характер — это судьба, говорила она себе, вспоминая школьные годы и тот день, когда уехал Маттиа, а потом вскоре ушла и ее мать. Они отправились в разных направлениях, но в одинаковой мере были далеки от нее.
Маттиа… Вот о нем она думала часто. Опять. Это была как бы еще одна ее болезнь, от которой, по правде говоря, она и не хотела излечиваться. Можно ведь заболеть воспоминанием, и она заболела — тем солнечным днем, когда они сидели с Маттиа в машине напротив парка и она приблизила к нему свое лицо, чтобы заслонить то место, где клубились его кошмары.
Ей хотелось вытащить из памяти какой-нибудь случай, связанный с Фабио, чтобы так же сильно сжалось сердце, чтобы желание ощущалось всей кожей, а не только промежностью. Хотя… Однажды, когда они ужинали у Риккардо и его жены — в тот вечер они много пили и смеялись, — она, помогая Алессандре мыть посуду, порезала большой палец о рюмку, разбившуюся у нее в руках. Уронив ее, она воскликнула «Ах!». Совсем тихо, скорее даже шепотом, но Фабио услышал и бросился к ней. Осмотрев палец под настольной лампой, он наклонился и высосал немного крови, чтобы остановить ее, словно это была его кровь. Держа палец во рту, он поднял на нее свои прозрачные глаза, взгляд которых она не выдерживала почти никогда. Потом он закрыл ранку своей ладонью и поцеловал Аличе в губы. Она ощутила в его слюне вкус собственной крови и представила, как та будет циркулировать по телу мужа, а потом снова вернется к ней, чистая, как после диализа.
Возможно, были и другие случаи, но она о них не помнила, потому что любовь того, кого мы не любим, остается на поверхности и быстро испаряется. В том месте, куда Фабио ударил ее ногой, осталась лишь небольшая краснота, да и была ли она вообще?
Иногда, особенно по вечерам, Аличе размышляла над его словами: «Я больше так не могу!» Поглаживая свой живот, она пыталась представить, что там, внутри, кто-то плавает в ее холодной жидкости. «Объясни мне, в чем дело?» Но объяснить она ничего не могла. Не находила причины или, быть может, причин было несколько. Все дело только в ней — она никого не хотела иметь в своем животе. Наверное, надо бы сказать ему это.
Тогда она брала мобильник и пробегала по алфавиту до буквы «Ф». Добравшись, долго терла кнопку большим пальцем, словно надеясь нажать ее случайно. Но она так и не нажала ее. Вновь видеть Фабио, говорить с ним, восстановить все — для этого, казалось ей, требовались нечеловеческие усилия, и она предпочитала оставаться там, где находилась, наблюдая, как мебель в гостиной с каждым днем покрывается все более толстым слоем пыли.
39
Маттиа почти никогда не смотрел на студентов. А если встречался с их ясными глазами, устремленными на него или на доску, всегда ощущал себя раздетым. Поэтому он писал на доске расчеты и давал пояснения, как будто доказывал что-то самому себе.
Аудитория была чересчур большой для той дюжины студентов четвертого курса, которые слушали его лекции по алгебраической топологи. Обычно они рассаживались в трех первых рядах, занимая одни и те же привычные места и непременно оставляя рядом пустые. Он и сам так поступал, когда учился в университете, но ни в ком из посещавших лекции ему не удавалось обнаружить самого себя.
В тишине Маттиа услышал, как в глубине аудитории открылась дверь, но не обернулся, пока не закончил доказательство. Шагнув от доски к столу, он перевернул страницу своих заметок, в которых вряд ли нуждался, выровнял стопку листов и только тогда краем глаза заметил новую фигуру. Это была Надя. Она сидела в последнем ряду, положив ногу на ногу, в белом платье. И она не поздоровалась с ним.
Маттиа попытался скрыть панику и приступил к объяснению следующей теоремы. Но нить рассуждения вдруг прервалась. Извинившись, он поискал формулу в заметках, но так и не смог сосредоточиться. Среди студентов, слушавших его уже четвертый год, прошелестел шепоток: у профессора еще никогда не случалось подобных заминок. Маттиа продолжил объяснение и довел доказательство до конца. Торопливо записывая его, он все больше сворачивал строки вправо и вниз. Последние две записи были сделаны в верхнем углу, потому что внизу не оставалось достаточно места. Некоторые студенты даже потянулись вперед, чтобы рассмотреть цифры и подстрочные знаки, смешавшиеся с соседними формулами.
До конца лекции оставалась еще четверть часа, когда Маттиа сказал:
— О'key, I'll see you tomorrow[13].
Положив мел, он рассеянно проводил взглядом студентов, в некотором смущении покидавших аудиторию. Они с Надей остались одни. Казалось, они находятся очень далеко друг от друга. В тот же момент, когда он направился к ней, Надя поднялась. Они встретились примерно на середине аудитории, но все-таки так и остались на некотором расстоянии.
— Привет, — сказал Маттиа, — не думал, что…
— Послушай, — решительно заговорила она, глядя ему в глаза, — мы ведь даже не знакомы. Мне неловко, что я заявилась прямо сюда.
— Нет, но… — попытался возразить он, однако Надя опять прервала его.
— Я проснулась и не нашла тебя, но ты мог хотя бы… — Она замолчала.
Маттиа пришлось опустить голову, потому что у него щипало в глазах, словно он не моргал больше минуты.
