Антон Соя - Порок сердца
Они переместились в спальню. Катя разделась и при свечах села у трюмо — медитировать на ежедневном психотренинге.
— Я Катя, Катя Дроздецкая…
Григорий подошел к балкону, чтобы рассмотреть непрекращающийся салют. В этот момент дверь балкона с грохотом распахнулась, и в спальню, вместе с холодом и снежинками, ввалился раскрасневшийся Павлов, весь в снегу, с перекошенным лицом и пистолетом в руке. Быстро оценив ситуацию, он ударил стоящего рядом Григория рукояткой пистолета по голове. Тот схватился за голову и со стоном осел на пол у балконной двери, где и замер надолго, почти потеряв сознание. Когда он попытался подняться, Павлов вновь замахнулся на него пистолетом.
— Тихо, доктор нах, а то порешу ее раньше времени.
Катя, замерев от страха, замолчала, сидя на своем месте, вжалась всем телом в кресло, боясь даже повернуться к налетчику. Почти все свечи в комнате погасли от ворвавшегося ветра. Полумрак озарялся яркими вспышками салюта.
Павлов обратился к Кате, оставив Григория в покое:
— Ну привет, Лена. Я пришел.
Она, так и не обернувшись на голос, сидя перед зеркалом, поежилась от жуткого холода.
— Я Катя, Катя… Гриша, скажи ему!
— Хороша сучка, — Павлов подошел поближе к Кате и заглянул ей в лицо, — если б не знал, поверил бы, что Петрова. Пластика, мать ее нах. Так, хирург?
Ответа Григория не последовало, он так и сидел, обхватив голову. Только Катя опять начала свою молитву:
— Я Катя, Катя…
— Что, заело? — Павлов зло оборвал ее на полуслове. — Чертова кукла! Кончай косить под дуру нах. Один раз развели, как лоха, второй раз не получится нах.
— Прекрати орать, придурок, — от крика Павлова Григорий пришел в себя, — она больна, ничего не помнит благодаря тебе.
— Да? Ничего не помнит нах? А кто меня со шконки сорвал? Мне еще восемь лет было чалиться. А кто с ее счета деньги два месяца назад снял — номер счета только она знала.
— Бред какой-то. — Григорий поморщился.
— Молчи, гад! — снова заорал Павлов, размахивая оружием и тыча пистолетом в шею Кате. — И ты молчи, сука-Ленка, заладила нах!
За окном рассыпался гроздьями очередной залп салюта, который окрасил комнату яркими красными всполохами.
— Катя-Катя, — Павлов мило улыбнулся Кате в зеркале, — ты ж сама ее и завалила нах.
— Что, что ты сказал? — Григорий попытался приподняться.
— Я Катя, Катя, Катя! — Женщина еще сильнее сжалась, не мигая глядя в зеркало, обхватила голову руками, от резкого движения с ее головы упал парик.
— Да, крепко я тебя приложил нах! Только шрамами меня не разжалобишь. — Павлов поднял с пола ее парик и надел его на место, затем быстрым движением сорвал с нее бюстгальтер.
Катя резко прикрыла груди руками.
— Не тронь ее, гад! — Гриша рванулся к Павлову.
Но тот опять пригрозил ему пистолетом.
— Очень надо! Ну что, Лена? Лицо сделали, как у Катьки, — не подкопаешься нах. Ты на сиськи свои посмотри! На левой — втянутый сосок так и остался нах. Ты ребенка-то не кормила? Ну и правильно, она ж не твоя дочь — Катина нах.
— Что ты несешь, гад?! — Григорий потерял терпение и вскочил на ноги.
Павлов моментально опрокинул его обратно:
— Да подожди ты, док, думаешь — все знаешь, умный очень нах? Лежи и вникай нах. Ленка, ты на вторую сиську посмотри — там у тебя замечательное родимое пятно, черт шельму-то пометил. Я ж его чаще, чем икону, целовал нах.
— Я Катя, мой муж — Гриша, моя дочь — Аня… — Катя пребывала в полном ступоре.
— Ладно. Я, короче, как в себя пришел тогда, проклял все. Что мне тюрьма — я жить не хотел. Любил я тебя — суку нах. Гад какой-то письмо подсунул, что весь город, кроме меня, знает, кто отец твоего ребенка. Вот планка-то и упала, а на зоне так тоскливо было, так по тебе скучал — как вспомню, что убил, — волком вою нах. Вены перегрыз — докторишки откачали. Тогда думал — зачем? Сейчас знаю, чтоб вернуться и добить тебя гадину. Ты ж вот она — живая, с докторишкой. Любишь докторишку, Ленка?
Павлов потряс пистолетом перед Катиным носом.
— Я Катя, — тихо, но упрямо произнесла Катя.
— Я ее люблю, — тихо, в унисон Кате подал голос Григорий.
— Это хорошо. Вот и расскажи, какая она Катя нах, а то ее, похоже, и правда перекосило от страха, контуженую. Мне она в сознании нужна, чтоб понимала за что.
— Пошел ты, ты хоть знаешь, что она тебе ребенка рожала, хотя ей врачи сказали, что она от этого почти наверняка умрет.
— Не знал нах. И знать не хочу. Брехня это все нах. Один раз развели… Опять на жалость пробиваете. Ты ж тоже, похоже, не поверил, когда я сказал, что она Катьку твою грохнула, а зря нах. Ладно, Айболит, делаем так — я рассказываю свою историю, что из попа вытряс, а ты — как сердце пересаживал, лицо перекраивал да в Москву увез нах нашу любимую, может, у нее мозги на место встанут. Ты, кстати, ведь тоже свою благоверную на тот свет отправил. За это свой крест несешь. Я и это знаю нах.
— Господи, да что это?… — Катя снова схватилась за голову. — Я Катя, Катя Петрова…
— Ни хрена ты не знаешь, киллер хренов. — В голосе Григория звучали горечь и тоска. — Никого я не душил, Лена мою Ким задушила, я это точно знаю и простил ее, потому что люблю, а тебе этого не понять.
— О как все плохо! Тогда по-простому нах.
Павлов приставил пистолет к голове дрожащей крупной дрожью Кати.
— Нет! — Гриша закричал и кинулся к Павлову.
— Рано, — бандит толкнул Григория на пол, — я выговориться хочу нах. Мне как Белка про встречу со странной Катей, которая не своим голосом говорит и мизинец на фото, как Ленуська, отгибает, рассказала, меня, как молнией шибануло нах. Я с Белки спрыгнул — и бегом в два ночи к Пантелеймону домой. Вломился, с постели попа поднял, ты что ж, гад святой, натворил, говорю. Ну-ка правду и только правду нах! Ну а он… восемь лет готовился, похоже, к этой встрече — запел свою аллилуйю — Гриша и Катя — понятное дело — святые нах, Лена, Божьим чудом спасенная, — тоже теперь святая, меня, видать, тоже нах святым духом выпустили…
Ты, говорю, часом со святой Леной нах за моей спиной не поролся ли? — А он мне — по морде, рука тяжелая нах — думай, что говоришь. В школе-то я его всегда побивал нах. Ну, мне терять нечего — я пистолет достал и на него, попадья — в крик, дочки проснулись — скис мой поп. Адрес жены, говорю, давай — навестить хочу, давно нах не виделись! Стреляй, говорит, не дам. Я, говорит, тебе расскажу, все как было — какая Лена была, какая стала — и ты иди подобру-поздорову. Ну что делать — не стрелять же в него — рассказывай, говорю нах. Ну, он и рассказал…
ГЛАВА 2
Коламск. Дом Пантелеймона 13.01.1999 16:00
Перед тем как войти, она какое-то время помедлила у дверей, еще можно все исправить и пойти по другому пути. Надо просто развернуться, сесть в машину и дать газу. И гори все огнем. Но почему-то ноги ее не слушались. Она еще постояла и решительно сделала шаг вперед.
В комнате было очень слабое освещение, горели только лампадки у образов. Свет еле проникал в небольшую щель между штор. Когда она вошла, вообще не могла ничего разобрать, пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Отец Пантелеймон жестом пригласил присесть.
— Вот, значит, собралась с духом и пришла. Страшно мне, Паня.
— Молодец, что пришла. Ничего не бойся, говори, что наболело.
— Рожать мне скоро, а с сердцем все хуже и хуже. Дроздецкий говорит — шансы, пятьдесят на пятьдесят, но я все равно буду, решила.
— На все воля Божья, верю я, что спасены будете-и ты, и дитя. И ты, Лена, верь.
— Ой, хочу верить, только грехов на мне, как на собаке бездомной блох. Боюсь я.
— А ты покайся, облегчи душу, все, что гнетет тебя, что мучает, — все расскажи.
Все расскажи! Как будто она знает, с чего начинать. Ладно, все так все.
— Тогда с Москвы начну. Провалилась я в универ — с кем не бывает, решила — в Коламск не вернусь. Снова через год буду поступать, а пока в школу моделей пойду. Название у нее хорошее было — «Фламенко». А я — красавица, жгучая испанка, как нам было разойтись?
— Вернуться тебе надо было, — отец Пантелеймон не сдержался и прервал рассказ, — Москва — трясина известная — засосало тебя бедную.
— Ну да, так и было, — согласилась с отцом Пантелеймоном Лена и ответила на замечание вопросом. — А к кому возвращаться? Павлов в тюряге был, ты в семинарии, да и планы у меня другие были — Париж, Мадрид, Нью-Йорк. Отучилась я, деньги кончились, а типаж мой что-то непопулярным оказался: хожу на кастинги, как дура, не берут никуда, так, в паре клипов снялась, и все. Ничего, кроме интима, не предлагают, а кушать хочется. В общем, согласилась на сопровождение. Название красивое, а на самом деле обычная проституция — только рангом повыше. Покатилась я под откос.
