Дэвид Митчелл - Облачный атлас
Смок с силой бьет по тормозам. Он выбирается на прохладный воздух и вдыхает запах горелой резины. Сзади, шестьюдесятью или семьюдесятью футами ниже, передний бампер «фольксвагена» исчезает в пустынном море. «Если она не сломала себе спину, то через три минуты утонет». Билл Смок оглядывает повреждения бортовой обшивки своей машины и чувствует, как у него пропадает весь запал. «Анонимному, безликому убийству, — решает он, — недостает волнения человеческого контакта».
Американское солнце, заведенное на полную мощность, провозглашает зарю нового дня.
Страшный Суд Тимоти Кавендиша
Однажды, в светлых еще сумерках, четыре, пять, нет, о боже, шесть лет назад, я в благодушном настроении прогуливался по какой-то гринвичской авеню, где растут зрелые каштаны и поддельные апельсиновые деревья. Эти дома времен Регентства числятся среди самой дорогой недвижимости Лондона, но если вам, дорогой Читатель, случится унаследовать один из них, продайте его, не живите в нем. Подобные здания таят некую темную магию, сводящую их владельцев с ума. Один из тех, кто стал их жертвой, бывший начальник полиции Родезии, в тот вечер, о котором идет речь, выписал мне чек, кругленький, как и он сам, чтобы я отредактировал и напечатал его автобиографию. Мое благодушное состояние возникло отчасти благодаря этому чеку, отчасти благодаря шабли 1983 года из виноградника Дюрюзуа, магическому снадобью, растворяющему наши несметные трагедии, обращая их в простые недоразумения.
Ко мне, словно растягивая рыболовную сеть по всей ширине тротуара, приближалась троица юниц, выряженных на манер проститутки Барби. Я ступил на мостовую, чтобы избежать столкновения. Но когда мы поравнялись, они сорвали со своих бурых эскимо обертки и просто побросали на землю. Мое чувство благополучия было покороблено. Ведь напротив стояла урна! Возмущенный гражданин Тим Кавендиш воскликнул, обращаясь к своим смертельным обидчицам:
— Знаете, вам бы надо их поднять!
Глянув мне в спину, одна из них фыркнула:
— А чо ты буишь с ними делать?
Чертовы обезьяны!
— У меня нет ни малейшего намерения делать с ними хоть что-либо, — заметил я через плечо, — я просто сказал, что вам…
Тут колени мои подогнулись, и по щеке меня хрястнула мостовая, встряхнув раннее воспоминание о происшествии с трехколесным велосипедом, которое занимало меня, пока боль не стерла всего, что не было болью. Острое колено вмяло мое лицо в лиственный перегной.
Я ощутил вкус крови. Мое шестидесяти-с-чем-то-летнее запястье было задрано назад под углом в девяносто градусов страдания, и браслет моего «Ингерсолл солар» расстегнулся. Помню импровизированный коллаж из непристойностей старинных и современных, но, прежде чем эти проныры добрались до моего бумажника, колокольчики фургона с мороженым, игравшие «Девушку из Ипанемы»,[118] заставили налетчиц броситься врассыпную — они разбежались, как вампирши за минуту до рассвета.
— И ты на них не заявил? Вот олух! — сказала мадам X. на следующее утро, посыпая искусственным сахаром отруби — свой завтрак. — Ради бога, позвони в полицию. Чего ты ждешь? Следы-то простынут.
Увы, я уже приукрасил правду и сказал ей, что ограбили меня пятеро здоровяков с выбритыми на черепах свастиками. Как мог я теперь подать заявление о том, что со мной без всяких усилий разделались три неполовозрелые пигалицы-сладкоежки? Чего доброго, парни в синей форме подавятся своими бисквитными пингвинчиками. Нет, мое ограбление не прибавилось к нашей национальной криминальной статистике, всегда с такой готовностью пополняющейся. Не будь мои похищенные часики, мой «Ингерсолл», любовным подарком из более солнечной эры нашего брака, ныне арктического, я вообще промолчал бы об инциденте.
Так о чем, бишь, я?
Странно, с какой легкостью в моем возрасте приходят в голову истории не по теме.
Нет, это не странно, это до чертиков страшно. Я собирался начать рассказ с Дермота Хоггинса. Вот в чем проблема, когда пишешь мемуары от руки. Невозможно изменить уже написанное, не напортачив еще больше.
* * *Видите ли, я был редактором Дермота «Кастета» Хоггинса, а не его психиатром или чертовым астрологом, так что откуда мог я знать, что было уготовано сэру Феликсу Финчу в ту злосчастную ночь? Сэр Феликс Финч, министр культуры и диктатор в «Трафальгарском книжном обозрении», как сиял он в небесах масс-медиа, как прекрасно он виден невооруженным глазом даже теперь, годом позже! Потребители таблоидов читали обо всем этом на первой странице; читатели широкополосных газет позволили убежать своей овсянке, когда по «Радио-4» сообщили, кто упал и как. В этом птичнике со стервятниками и синичками — «обозревателями» — сначала прощебетали дань памяти Ушедшему Королю Искусств, а потом и вообще стали его превозносить.
В отличие от них я до сих пор сохранял горделивое молчание. Должен, однако, предупредить занятого читателя, что послеобеденное мятное полоскание Феликса Финча — всего лишь аперитив для моих собственных страданий. Меня, если вам угодно, больше занимает Страшный Суд Тимоти Кавендиша. Ну что ж, вот и оно, хлесткое название.
То был вечер вручения Лимонной премии,[119] в «Звездном баре Джейка», пышное повторное открытие которого состоялось на верхнем этаже здания в Бейсуотере заодно с садом, устроенным на крыше для вящего великолепия. Вся чертова цепочка издательской системы пищеварения поднялась в воздух и взгромоздилась у Джейка. Одержимые писатели, творцы знаменитостей, свита, недоедающие книготорговцы, свора щелкоперов и фотографов, которые воспринимают фразу «Чтоб ты сдох!» как «Премного благодарен!». Позвольте мне заклеить скотчем рот коварному слушку, намекающему на то, что приглашение Дермота было-де моих рук делом; о да, Тимоти Кавендиш знал, что его автор вожделеет высокопробной мести, а следовательно, вся трагедия была рекламным трюком. Вздор, измышления завистливых конкурентов! Никто до сих пор так и не признался в том, что послал приглашение Дермоту Хоггинсу, да и теперь трудно на это рассчитывать.
Так или иначе, был объявлен победитель, и все мы знаем, кто получил тогда премию в пятьдесят тонн. Меня развезло. Прожженный Джон познакомил меня с коктейлем под названием «ЦУП[120] — майору Тому».[121] Стрела времени превратилась в бумеранг, а майоров у меня стало столько, что я сбился со счета. Джазовый секстет наяривал румбу. Я вышел на балкон, чтобы подышать, и слышал доносившийся изнутри гомон. Литературный Лондон в действии напомнил мне высказывание Гиббона об эпохе Антонинов: «Облако критиков, компиляторов, комментаторов омрачило чело образования, и за упадком гения вскоре последовало развращение вкуса».
Дермот нашел меня с неумолимостью дурной вести. Позвольте мне повториться: нежданная встреча с Папой Пием XIII[122] изумила бы меня меньше. Собственно, Его Непогрешимость вписался бы туда лучше — мой мятежный автор поверх шоколадной рубашки с галстуком на резинке напялил банановый костюм. Мне вряд ли требуется напоминать любопытному читателю, что «Удару кастетом» еще только предстояло взять книжный мир штурмом. Ему еще только предстояло поступить в книжные магазины, если не считать лавки премудрого Джона Сэндоу в Челси и этого злополучного газетного киоска, сначала еврейского, затем сикхского, а ныне эритрейского, что расположен в Ист-Энде, в приходе братьев Хоггинсов. В самом деле, Дермот жаждал обсудить в саду на крыше именно вопросы рекламы и распространения.
В сотый раз объяснил я ему, что книгоиздательские учреждения, подобные нашему, просто не могут разбрасываться деньгами на причудливые каталоги и разнузданно-роскошные уик-энды, во всех смыслах спаивающие авторов и книготорговцев в одну команду. Я объяснил, опять-таки не впервые, что мои авторы черпают чувство исполненного долга, даря свои прекрасно переплетенные тома друзьям, близким и потомству. Я, в незнамо который раз, объяснил, что рынок гангстерских воспоминаний перенасыщен — и что даже «Моби Дик» при жизни Мелвилла с треском провалился… хотя, конечно, я не пустил в действие именно этот глагол.
— Твой мемуар по-настоящему занимателен, — заверил я его. — Дай ему время.
Дермот, в пьяной печали, глухой к доводам разума, глядел поверх перил.
— Все эти трубы. Долгонько падать.
Эту угрозу я счел чисто умозрительной.
— Успокойся.
— Когда я был маленьким, мама водила меня на «Мэри Поппинс». Там на крышах трубочисты танцуют. И по видео она это крутит. Снова и снова. В своем доме для престарелых.
— Я помню, когда это появилось на экранах. Застал то время.
— Так-так. — Дермот нахмурился и через французское окно ткнул внутрь бара. — Это кто?
