Дуглас Кеннеди - Покидая мир

Я кашлянула, призывая аудиторию к тишине, поздоровалась и вернулась к обсуждению «Американской трагедии», а точнее, к мрачной сцене, предшествующей казни Клайда за преступление, которого он не совершал. Завладев вниманием студентов описанием казни на электрическом стуле, я задала вопрос, знает ли кто-нибудь, какое произведение искусства вдохновило Драйзера на написание романа. Никто не ответил. На одном из последних рядов Лорри Квастофф хотела было поднять руку, но испуганно ее опустила. Я заметила это движение.

— Мисс Квастофф, — обратилась я к ней, — мне показалось, вы хотите что-то сказать.

Едва я произнесла «мисс Квастофф», как Майкле, повернувшись к приятелям, скорчил обезьянью рожу. Когда он это проделал, Лорри вдруг решительно поднялась. Слишком громко, пронзительно она заговорила:

— Достоевский. Вот ответ. Драйзер любил «Преступление и наказание»… и тоже обратился к теме угрызений сов… сов… сов…

Лорри застряла на этом слоге и продолжала его повторять. Из угла Майклса и его «дружины» явственно доносилось хихиканье. А когда я услышала, как он передразнивает Лорри («Сов… сов… сов…», — повторял он громким шепотом), то не выдержала и взорвалась.

— Мистер Майкле, — крикнула я, — будьте любезны встать.

Воцарилась тишина, и Майкле с недовольным видом повернулся ко мне.

— Я сказала, встаньте немедленно.

Майкле неохотно поднялся, сверля меня глазами: его пристальный взгляд должен был, видимо, меня устрашить, но я лишь покачала головой.

— Что вы только что сказали? — спросила я.

— Ничего я не говорил.

— Неправда, и вы это знаете. Вы передразнивали мисс Квастофф.

— Нет, не было этого…

— Я слышала вас очень отчетливо, мистер Майкле. Вы стали повторять «сов… сов… сов», когда у мисс Квастофф вышла заминка. Кто-нибудь еще слышал, что мистер Майкле передразнивал мисс Квастофф?

— Я слышала, — ответила Лорри Квастофф. — И он всегда так делает, постоянно меня дразнит. И называет меня «придурок» или «урод». Он грубиян и задирает меня, чтобы похвастаться перед своими друзьями.

— Да ладно, извините, если я… — начал Майкле.

— Вы уже просили прощения после того, как нагрубили мне во время моей лекции, — оборвала я, — и я пошла вам навстречу. Только поэтому вы сегодня находитесь здесь. Но вы не успокоились, хуже того, позволили себе публично издеваться над человеком, испытывающим проблемы… после такого вам не обойтись простым извинением. Я повторно включу вас в рапорт, мистер Майкле, и на сей раз это закончится для вас временным исключением. А теперь убирайтесь из аудитории.

Майкле в этот раз не стал искать поддержки у дружков. Он устремился к выходу, но задержался и, обернувшись ко мне, выкрикнул:

— Если думаете, что это вам сойдет с рук, вы ошибаетесь.

После этого он с силой хлопнул дверью.

После занятия я попросила Лорри Квастофф задержаться. Когда остальные студенты вышли и аудитория опустела, она подошла к моему столу. Девушка была возбуждена и покачивалась вперед-назад.

— Теперь они меня достанут. Точно достанут. Они мне отплатят. Зачем только вы меня вызвали?..

Ее раскачивание усилилось, и мне пришлось положить ей на плечо руку, успокаивая:

— Лорри, я вам обещаю, вас не тронут, только сделайте то, о чем я вас попрошу.

— А если я не сделаю то, о чем вы попросите?

— В общем-то, тоже не конец света. Но так мы могли бы положить конец всем издевкам. И мы этого добьемся, поверьте.

— Его исключат до конца семестра?

— Непременно — я сумею настоять на своем.

— Вы хотите, чтобы я что-то написала?

— Вы меня опередили.

— Как Достоевский опередил Драйзера.

У себя в кабинете я не мешкая написала рапорт куратору. Лорри — я попросила ее сделать все в течение часа — не подвела и подсунула под мою дверь письменное заявление, после чего поспешно скрылась. Я высунула голову наружу, но не успела даже окликнуть девушку — та уже завернула за угол. Я подняла листок. Текст был написан удивительно живым и выразительным языком и обстоятельно описывал, как Майкле и его компания издевались над девушкой и преследовали ее на протяжении полутора семестров. Я тут же исправила заключительный абзац своего рапорта. Теперь он гласил:

Из письменного заявления Лорри Квастофф явствует, что в университете Новой Англии попустительствовали неприкрытой и затяжной травле молодой женщины с затруднениями в учебе из-за медицинских проблем. Мистеру Майклсу, атлету и спортивной звезде, позволено было безнаказанно преследовать блестящую студентку, страдающую расстройством психологического свойства. Сам этот факт может быть истолкован общественным мнением как тревожный симптом того, что университет больше озабочен спортивными успехами, нежели защитой прав и достоинства студентки, мужественно преодолевающей свое врожденное нездоровье. Я убеждена — не в интересах университета получить такое обвинение, тем более что, уверена, на самом деле подобное противоречит всем принципам университета.

Я была уверена, что последними строчками сумею нанести сокрушительный удар по своим недоброжелателям, ведь в них содержался намек на то, что происшествие может просочиться в прессу и получить крайне нежелательную огласку. Закончив рапорт, я перечитала его, подписала, а потом позвонила профессору Сандерсу, чтобы ввести его в курс дела.

— Oh, merde,[56] — были первые его слова, а затем: — Но если то, о чем вы пишете в рапорте, нельзя опровергнуть…

— Это нельзя опровергнуть.

— Об этом предстоит судить другим, потому что бумага непременно окажется на столе у Теда Стивенса. — Сандерс говорил о президенте университета. — Если интуиция меня не обманывает, он постарается замять это дело в течение двадцати четырех часов. Сомневаюсь, что он встанет на сторону Майклса, потому что никто не захочет, чтобы по университетской территории забегали журналисты из «Бостон глоб» и «Нью-Йорк тайме». Поймите, однако, что после такого вы приобретете здесь репутацию Тифозной Мэри.[57] Публично руководство примет вашу сторону, но при этом многие затаят на вас злобу, потому что все это слишком дорого обойдется университету. Хоккей в нашем заведении — штука важная.

Тем более что президент университета, Тед Стивенс, был страстным хоккейным болельщиком, настоящим фанатом. Он сам сообщил мне об этом, когда пригласил к себе на другой день, чтобы «обсудить» ситуацию. Он оказался подтянутым, спортивным мужчиной лет пятидесяти пяти, в классическом костюме и репсовом галстуке. Фотографии на стене возле письменного стола запечатлели Стивенса рядом с Джорджем Бушем-старшим. На вид он походил на топ-менеджера высшего звена (а беглый взгляд на книжные полки подсказал мне, что их владелец — явный сторонник принципов корпоративного управления). В кабинете собрались куратор студентов Альма Керью (афроамериканка, ближе к сорока годам, жилистая, энергичная), заведующий кафедрой физического воспитания Бад Холландер (коренастый коротышка в скверно сидящем коричневом блейзере и рубашке в клеточку) и профессор Сандерс.

— Итак, если верить пылкому и весьма авторитетному защитнику мистера Майклса, — начал Тед Стивенс, — тот начал передразнивать мисс Квастофф, потому что вы его на это спровоцировали.

— При всем уважении к вам, сэр, это просто нонсенс.

— Наше уважение взаимно, профессор, однако слова Майклса подтверждают и другие студенты, присутствовавшие в классе.

— И все из окружения мистера Майклса? — осведомилась я.

Мой вопрос очень не понравился Теду Стивенсу.

— Не все, — коротко ответил он.

— Что ж, я уверена, если вы поговорите с мисс Квастофф…

— Мы уже разговаривали с мисс Квастофф. Точнее, с ней говорила куратор Керью.

В разговор вступила Альма Керью:

— Лорри сказала, что не поднимала руки, а вы все же ее вызвали отвечать.

— Я вызвала ее, потому что задала вопрос, и никто из студентов даже не попытался ответить. Лорри Квастофф великолепно отвечала утром на семинаре по американскому модернизму, и к тому же я увидела, что она знает ответ на мой вопрос.

— Как вы могли это увидеть? — спросила Альма Керью.

— Она собиралась поднять руку, хотя и колебалась.

— Лорри Квастофф отрицает это и говорит, что вообще не двигала рукой. Она утверждает, что это была ваша инициатива.

— А какое вообще имеет значение, поднимала мисс Квастофф руку или нет? — вступил профессор Сандерс. — Очевидно же, что профессор Говард имеет полное право вызвать любого студента, какого захочет. Поскольку никто в аудитории не мог ответить на заданный вопрос, она вызвала студентку, которую уже знала как знающую и способную…