Питер Акройд - Мильтон в Америке

- Меня от него воротит. Проку никакого. Аж зло берет.

- Смолкни, Фердинанд. Вот и наш божественный алхимик.

Тут индейцы испустили вопль, поскольку на деревянные подмостки ступил их соплеменник, одетый как англичанин. На индейце была черная шелковая шляпа, черное одеяние и белый круглый воротник, но Гусперо узнал в нем фокусника, которого видел как-то в палатке Ралфа Кемписа. Ма- киза воспользовался нарядом священника-иезуита и изготовил из лебединых перьев воротник, но черная шляпа не могла скрыть прядь темных волос, а с левого уха свешивалась все та же птичка. Он нес на палке пустую тыкву, и когда он ее тряс, содержимое - камешки или зерна - громко стучало. Он обнял англичан и заговорил на индейском диалекте, какого Гусперо прежде не слышал, однако некоторые слова походили на «дым» и «огонь» из языка пекотов. Внезапно фокусник вскинул левую руку, и от нее заструился то ли туман, то ли облако пыли, которое окутало обоих английских актероь. Когда туман рассеялся, их на сцене не оказалось. Лондонский маг в самом деле заставил людей исчезнуть, и зрители не сводили со сцены удивленных глаз. Гусперо не знал, что и думать, но он поразился еще больше, когда увидел, как англичане покидают таверну, словно бы все время там и сидели. Следующая сцена представляла собой пантомиму: Макиза изображал занятия мага. Он сосредоточенно изучал старинные книги и глобусы, полировал зеркала, наполнял чаши то порошком, то подкрепляющим напитком; было ясно, что поиски алхимического золота ни к чему не привели, и под конец он исполнил обрывок старинного танца, выражавшего злость и досаду. Схватив одну из чаш, он бросил в воздух ее порошкообразное содержимое, и оно, искрясь в вечернем свете, стало падать так тихо, как пыль в косых солнечных лучах, пока не покрыло его блестками с головы до ног. Он вскрикнул, хлопнул в ладоши и исчез. Гусперо стоял рядом с Персивалом Олсопом.

- Знаете, Перси, - сказал он, - сейчас я готов поверить, что звезды сделаны из творога и сыворотки и люди по ту сторону земли ходят вверх ногами. Все стало возможно.

Возвратившись, он описал Мильтону события этого дня, и ему показалось, что слепец встревожился, слушая об индейском волшебнике. «Такого не должно быть, - сказал он. - Это против правил и нравственности». Он ощупал свою ногу и тяжело вздохнул. Именно в ту минуту Гусперо внезапно решился рассказать ему об индианках из Мэри-Маунт - как некоторые из них повыходили замуж за англичан и нарожали детей. Услышав это, Мильтон, с пылающими щеками, вскочил и вышел в сад. До Гусперо донеслись бормотание и стоны, поэтому он испуганно поспешил к окну. Мильтон, на коленях, вдыхал запах цветов, а затем, совершенно внезапно, начал выдергивать самые душистые из них и бросать на тропу. Это были любимые цветы Кэтрин, посаженные ею аккуратно и любовно - и вот они пали жертвой опрометчивой прополки. Гусперо бросился туда, крича, что это нужные цветы.

- Нет, Гусперо, ты ошибаешься. Кэтрин запустила сад. Все это сорняки, - произнес Мильтон с ликующим видом и добавил: - Я созываю торжественное собрание братии.

Гусперо не собирался посещать Мэри-Маунт в ближайшие недели, чтобы гнев Мильтона остыл, однако ему пришлось отправиться туда раньше, чем он рассчитывал. Занемогла его приемная дочь, Джейн Джервис. Она страдала коликами, и в летнюю жару ее недуг так усилился, что Гусперо и Кэтрин начали опасаться худшего. Аптекарь из Нью-Мильтона прописал чемерицу, но ее действие продолжалось всего час или два, после чего боли возобновились. Смирения Тилли и Элис Си- коул громко и часто молились у постели ребенка, но поскольку мольбы о здравии неоднократно дополнялись замечаниями о тщете земного благополучия, Гусперо не был убежден в том, что их рвение пойдет на пользу.

- Вам пора, леди, - сказал он однажды утром, едва встало солнце. - Ребенок пытается уснуть.

Смирения Тилли запротестовала:

- Это делается ради спасения ее души.

- Сейчас меня больше заботит ее тело.

Элис Сикоул прижала ладонь ко рту.

- Вы говорите не то, молодой человек. Тело всего лишь оболочка.

- Опять же ловушка, Элис.

- Его можно опять же отшлепать, дражайшие леди, или вывести за дверь. А теперь, пожалуйста, оставьте нас. - И он начал выпроваживать их на улицу.

- Мистер Мильтон этого бы не одобрил!

- Прочь! Кыш!

- Право слово, Кейт, - сказал Гус, возвратившись, - эта вера скорее губит, чем исцеляет. - И тут ему пришло на ум святилище в Мэри-Маунт, где была помещена статуя Пресвятой Девы. Кемпис рассказывал ему о целительных свойствах тамошней воды, и вот, не долго думая, он взял лошадь и вместе с Кэтрин и Джейн отправился за реку. Его жена никогда не бывала в поселке, слышала только, что это вавилонский рог или новый Содом, и ей страшно было являться туда просительницей.

- Морерод рассказывал мне, - говорила Кэтрин, когда они проезжали поросшую кустарником местность, - что их священникам дают пить кровь.

- Да, да, Кэтрин. А их облачение шьется из кожи мертвецов. - Ее глаза округлились. - А едят они, как дикие ирландцы, окорочка младенцев - так мистер Мильтон говорил.

Поняв, что муж ее дурачит, Кэтрин ущипнула его за локоть.

- Это то самое, что он называл аллегорией?

- Они мирные и приветливые люди, не хуже любых других, Кейт. Я знаю, он обзывает их всякими звериными и рабскими кличками…

- Вчера еще назвал гнилыми объедками.

- …Но они добротой и сердечностью никому не уступят. Я знаю, что братьям не по душе католическая религия…

- Они просто верят тому, что им говорят.

- …Но вреда от нее никакого. Приятно послушать, посмотреть, да и курения понюхать.

Лошадь внезапно дернулась, девочка проснулась и начала плакать. Стараясь ее успокоить, Кэтрин ладонью прикрыла ей голову от солнца.

- Если они сумеют облегчить эти муки, - сказала она, - я стану поклоняться палкам, камням - чему угодно.

Вскоре они достигли Мэри-Маунт и Гусперо, разыскав Кемписа, тут же получил разрешение отправиться с ребенком к священному источнику. Индейский жрец был предупрежден об их прибытии и вышел из своего дома в длинном черном одеянии, сшитом из медвежьей шкуры. Но девочка, судя по всему, не испугалась и не переставала улыбаться, пока индеец вел их к святилищу.

- Хорошо поживаете? - произнес он по-английски. - Хорошо?

- Хорошо, сэр. - Гусперо указал на живот Джейн. - Болит, сэр. Вот здесь болит.

Жрец взял девочку на руки. «Хорошо, - шепнул он. - Ничего». Источник находился в нескольких шагах от святилища, и им было видно, как струится вода, теряясь между плоскими белыми камнями. Жрец положил девочку на берегу, наполнил водой раковину и ласково поднес ей. Она медленно выпила, не сводя глаз со старика в медвежьей шкуре. Затем он набрал горсть воды и, бормоча что-то нараспев, вылил на лоб ребенку. Вскоре девочка заснула, и жрец отнес ее обратно в тень каменного святилища. Он уложил ее к ногам Пресвятой Девы и добавил еще несколько слов на индейском наречии. Кэтрин и Гусперо слышали доносившийся со всех сторон шум леса и крики животных за спиной.

- Надеюсь, - шепнул Гусперо, - Дева Мария понимает индейскую речь.

- Это всего лишь гипс.

- Так мне говорили.

Часом позже Джейн Джервис пробудилась и просияла улыбкой. Боль оставила ее.

Новость, которую я услышал от юноши, потрясла бы и мудрого Соломона. Рассказ об отвратительных нравах Мэри-Маунт преисполнил меня, дорогой Реджиналд, чувством, которое я назвал бы святым и провидческим гневом. Братья собрались на мой призыв, и я без промедления обратился к ним с речью. «Нечестивые язычники сами призывают на свои головы грозное воздаяние, - сказал я. - Среди них есть заклинатель. Они практикуют чернокнижие. - Раздался хор вздохов и стенаний, прозвучавший музыкой для благочестивого слуха. - Но ужас их деяний этим не ограничивается. Я не решаюсь осквернить это священное место, называя их беззакония. Я не решаюсь…»

Но тут я понял, что Господь требует от меня более тонкого плана и расчета. Если, дорогой брат во Христе, мне назначено истребить этих упившихся и ужравшихся супостатов, я должен действовать постепенно и с оглядкой. Я должен нежнейше вскармливать свой народ, прививая ему твердость перед лицом этой похотливой шайки. Прав ли я, дорогой брат? Остается надеяться, что прав. Тут я сменил тон на более спокойный. «Однако дух-просветитель, всегда помогавший мне вершить нерядовой труд, выделяет из их многообразных пороков один. Это, добрые братья и сестры, пьянство. - Я взялся за один из корней греха и мне не терпелось вырвать его из почвы Новой Англии. - Трепещу, произнося это, но паписты пьянствуют ежедневно, безудержно и нена- сытимо. Однако и мы не беспорочны. О нет. Нас тоже не обошла эта порча. Моих собственных ноздрей касался на этих благословенных улицах запах спиртного. А ушей - буйное пение в неурочные часы. Разве я не прав? - Не слишком ли я был суров, мой дорогой Реджиналд? - Кто осмелится опровергнуть мои слова? Кто из вас со мной поспорит?»