Наталья Рубанова - Короткометражные чувства
А о чем собственно разговор, спросите вы, и будете правы: каждый ведь может спросить, какого такого весеннего месяца Нисана его грузят. Но мы — нет: мы не грузим. Предупреждаем только: ножку сюда — ямка-с. А ну — «Ам!» — и вас уже нет, съедены с потрохами: здравствуйте, будьте любезны, как вы добры, спасибо, пожалуйста, не стоит благодарности, было приятно, погода чудо как хороша, до свидания, всех благ, всех благ. Аминь, да простит нас осилящий. Впрочем, все уже было.
Итак…
Скользить по побережью холодного моря. Скользить по неровной, шероховатой поверхности. Чувствовать каждый камешек. Каждый коридор — голым сердцем пятки. Каждое лязганье чужой пасти. Знать, что все это будет покруче Аристотелевой логики. Изучать многозначные логики, делить на ноль, считать трубы органа во время службы, если вы — как бы католик. Или святых на иконостасе, если вы — как бы православный. Или пить вонючий чай с маслом, если вы — как бы буддист.
— Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу лла-хи! — скажет мусульманин. — Нет никакого бога, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник Аллаха! — и переведет снисходительно — «неверному».
А мы отойдем в сторонку. Мы ничего не станем комментировать, ведь мы привели «шахаду» лишь в качестве грамматического примера, поэтому она считается недействительной.
— Где, где сердце? — не может понять Скользящая по побережью холодного моря. — Украли, сердце украли! — такое с ней впервые.
Скользящая пытается заткнуть дыру на груди тряпьем, но не может найти тряпья и потихонечку истекает кровью. Впрочем, это не такой уж быстрый процесс: нам хватит времени до конца текста.
Скользить по побережью холодного моря… Не помня имени… Да-да, не помня имени… Самое главное — не помнить его: имя всегда — маска, под которой потеет душа: истаивая, сочась — у кого как — нелепыми полосками чересчур жирного грима (импортного или дешевого «Ленинградского»), наложенного с удовольствием или — кое-как, по нужде.
— Жир! Жир! — шипит особа, которую мы и не пытаемся онемечить. — Кругом одни разводы! Жир! Жир! — она действительно развелась и считает, будто событие оное приблизит ее к тому идеальному состоянию свободы, когда женщина может…
Стоп: со свободой надо — или предполагается — что-то делать. Поэтому наша героиня, как тысячи и тысячи других, едет к морю. Еще не зная, что оно холодное, несмотря на теплое течение — так бывает. Таким вот образом она и начинает скользить по побережью. И если, следуя математической логике, принимать «альфу» за конъюнкцию — соединение, равноценное только что употребленному союзу «и» («И шло бы оно все лесом»), вот этот знак, «V», как дизъюнкцию — разделение («…или раком»), стрелочку, направленную вправо — как импликацию («Если он мне изменял, значит, я не разрешу ему видеться после развода с детьми»), тильду — как отрицание («Неправда, что он мне не изменяет»), а знак равенства — как эквивалентность («Брак — то же, что и недосоленный суп»), то мы можем позволить себе выстроить — для экономии места, ведь количество символов существенно сократится — контуры силуэта особы, скользящей по побережью холодного моря, беря ее за руку, итак: ее 0 =…
Уфф! Какое длинное предложение у нас получилось! Предложение и то быстрее делают! А по сему, из уважения к даме, мы никому не расскажем о том, чему же на самом деле равен ее нуль. Литературная персонажка, по чьей-то нелепой идее — предположительно — должна заключать в себе некую загадку. А что станет с персонажкой, если мы тотчас выведем ее формулу? Никакой загадки не останется! К тому же что вытворит с нами сюжет, бездарно опошлившись? Нет, мы определенно — определенно! — против того, чтобы решать с помощью Скользящей критические уравнения с неизвестными лауреатами, читающими вслух — на публику — свои нетленки: нам скучно, мы хотим танцевать. И пить вино. И веселиться! Так что мы пока, пожалуй, пойдем. Туда, где все это есть в изобилии.
Но мы отвлеклись. Итак, особа, скользящая по побережью холодного моря (и у которой даже нет имени), отчего-то понимает (наверное, это вредное влияние книг), что в основе любой логической системы лежат некие очевидные, но все же недоказуемые, аксиомы. Увы! Логика эта до печали двузначна и на большее не способна: «истинное» и «ложное» всегда подается в ней под бесполутоновым соусом. В этой логике всего 4 закона — о ужас! Всего 4 закона, и все они жутко не нравятся Скользящей по побережью холодного моря.
В законе тождества p=p, помнит она. Но, кроме этого примитивного равенства, Скользящая скользит и по контексту алетических модальностей (не будем уточнять, что это такое, дабы не усложнять текст) — и в этих самых модальностях чует равенство фраз «Наверное, я никогда не изменю тебе» и «Наверное, когда-нибудь я изменю тебе». Увы! В этой модальности — уточним: типе отношения высказывания к реальности — наша персонажка не видит никакого противоречия, ведь только в обычной логике, не ее, эти утверждения станут Северным и Южным полюсами! Эти банальности — «Наверное, я никогда не изменю тебе» и «Наверное, когда-нибудь я изменю тебе» — так сложно привести к усмиряющему гнев общему знаменателю!
Персонажка наша ото всего этого чрезвычайно расстраивается, продолжая, однако, скользить по побережью холодного моря. Она пробует — то да сё — исключить кого-то по закону третьего лишнего: либо — правда, либо — ложь, третьего — не дано… Но… Ах! Как ограничено применение закона этого множеством отвратительных, отталкивающих прямо-таки, объектов! Особа, скользящая по побережью холодного моря, никак не может исключить третью фигу из своего брака; Бермудский треугольник кажется ей куда более простой загадкой, нежели своя собственная. Простим же даме эту слабость, ведь она — всего лишь дама, так часто противоречащая сама себе! Именно поэтому мы можем с уверенностью констатировать следующее: неверно, будто ее очень эмоциональные высказывания могут быть одновременно как истинными, так и ложными. И — мы понимаем, вам давно скучно — но, все же: согласитесь, в каждом из суждений имеется «субъект» и «предикат». Соответственно, предикатные свойства могут быть у всех субъектов данного множества или только у некоторых из них. Смотрите-ка: «Муж может изменять» означает, что определенное количество мужей (из всего бесконечного множества живых, конечно) может изменять…
— Ах! Перестаньте! Перестаньте же вы меня мучить!! — особа, скользящая по побережью холодного моря, трет виски, смотрит в воду, но топиться благоразумно не решается.
— Но, — говорим мы, сохраняя полное спокойствие, — существуют еще и свойства, характерные для всех мужей — все они обладают…
— Ах, перестаньте!! Перестаньте же вы меня мучить!!!
Тут уж даже нам становится определенно жаль даму, и все же мы позволяем себе цитату из Витгенштейна: «Если вы знаете, что у вас есть руки, дальнейшее гарантируется».
Скользящая по побережью холодного моря опускает руки, не оценив тонкости сказанного. Смотрит вдаль. А вы бы что сделали на ее месте? Да будьте, будьте, черт с вами, на своем! Увы! — ход нашего мышления определяется тривиальными законами логики, о которых здесь никто никогда ничего не хотел слушать…
Тем временем глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит бокренка.
Скользить по побережью холодного моря. Дыр бул щир у бе щур. Не помня имени. Самое главное — не помнить. Скум высобул эз… Не откликаться, когда зовут. Ведь та, что скользит сейчас, могла бы быть, к примеру, Эльзой или Катариной. Если немка. Или Люси. Паскаль, Франсуазой. Если француженка. Нуриёй, Фаридой. Если татарка. Еленой. Если она — Остров.
А ведь она, пожалуй, Остров! Со всех сторон окружает ее холодное море, поэтому остров всегда — существительное женского рода единственного и неповторимого числа. Этакая «номерная» бутылка; хорошо, когда та наполнена — пустая же никому, кроме собирателя, не нужна. А Елена пуста сейчас, как никогда. Елена — это остров, в прибрежных водах которого обитает много морепродуктов.
В суши-баре не принято орудовать ножом и вилкой; бывшие живые не любят — после убийства — повторного вторжения железа в свои расчлененки. Океаническая трупотерапия считается у двуногих полезным делом; эта пища богата белками, йодом и еще черт знает чем.
Елену рвет в туалете. Осьминожья деликатесная часть отправляется в подмраморную муть унитаза. Елена вспоминает — да, когда-то у нее был токсикоз, но чтобы так… Она не может остановиться; ее тошнит минут пятнадцать подряд без малейшего продыха — кажется, ее собственные сердце, печень и почки отправятся сейчас в белоснежную пасть поглощающего экскременты чуда. «Сортир — это их горло, — думает Елена, не переставая блевать. — Сортир — их лицо, их гордость. Они до блеска надраивают унитазы, забывая…»
