Манфред Грегор - Мост
Потом начались танцы. Притоптывая ногами по неровному полу, мужчины двигались под музыку и вдруг расступились, образовав широкий круг. Музыкант встал, растянул мехи гармоники, и сразу же послышалась веселая зажигательная мелодия.
Мелькнула фигура женщины. Альберт узнал француженку, батрачку, ту, что работала в хлеву.
Она стояла в середине круга босая, в светлой юбке и огненно-красной кофте, с высоко поднятыми руками.
И вдруг она начала кружиться, все убыстряя темп, пряди черных волос упали на лицо. Вихрем неслась она по кругу, то приближаясь к мужчинам, то увертываясь от протянутых к ней рук, открывая в хищной улыбке два ряда жемчужных зубов. А в глазах её был манящий блеск.
Наконец музыка оборвалась. Женщина, шатаясь, подошла к хороводу и упала в объятия мужчины, стоявшего ближе всех к ней.
Парень опять заиграл на гармонике, мужчины запели. После минутного отдыха француженка снова вышла на середину с сигаретой в руке. Она запела какую-то грустную песню, слова которой были непонятны Альберту.
Потом музыкант заиграл что-то веселое, быстрое, женщина бросила сигарету, наступила на нее босой ногой и пустилась в пляс.
Она кружилась, юбка взлетала высоко вверх, и мужчины, облизывая пересохшие губы, пялили глаза на ее голые ноги и стройные бедра. Альберт почувствовал, что общее возбуждение передалось ему, и поспешил уйти. В дверях он задержался и оглянулся еще раз, словно желая запомнить всю эту картину: плясунья в кругу изголодавшихся по женщинам мужчин.
В эту ночь Альберт не мог уснуть. Он понял теперь, что имела в виду мать, когда говорила: «Это приходит к каждому, придет и к тебе!»
Все увиденное будоражило и одновременно отталкивало его. Особенно отвратительными казались ему мужские лица. Спать он не мог. В конце концов он оделся, сел на велосипед и поехал. Он ехал вдоль ручья, и ему в голову пришла мысль искупаться. Он оставил велосипед в канаве, разделся, бросился в холодную воду и нырял до тех пор, пока его не стал бить озноб. Тогда он вернулся в усадьбу.
Проходя мимо комнаты, где жили батрачки, он увидел в окне свет. И заглянул туда как раз в тот момент, когда женщина, танцевавшая на гумне, стягивала с себя рубашку. «Она очень хороша, — подумал он, — лучше, чем я предполагал. — И мысленно добавил: — А купанье-то не помогло». Но стоило ему лечь в кровать, как он почувствовал вдруг страшную усталость и быстро уснул.
На. следующий день Альберт уехал домой. Дома его ждала приятная неожиданность: Траудль при встрече снова ответила на его приветствие, была, мила и любезна, как раньше, до всей этой истории с бассейном. Вечером они пошли в театр.
Заезжая труппа давала «Ифигению». Траудль с увлечением следила за игрой, в то время как Альберт немного скучал. Когда на сцене произносились значительные и возвышенные тирады, он всё поглядывал на девочку. Потом проводил её домой.
Они ехали рядом, и Альберт думал, что иногда велосипед бывает помехой. Перед подъемом, который он обычно брал легко, Альберт сошел с велосипеда, но Траудль не поняла его; быстро перебирая ногами, она въехала наверх и остановилась там, поджидая, пока он подойдет.
«Никакого чутья, — подумал Альберт, — но я все равно ее поцелую!»
У главного входа в парк это, наконец, свершилось. Он осторожно коснулся ее губ. Она не сопротивлялась. Совсем легкое, как вздох, мимолетное прикосновение. И все же как это много!
Альберт почувствовал что-то нежное, воздушное и вкус какого-то крема на губах, когда прикоснулся к ним языком.
«И все-таки что-то не то, — подумал он. — Это не настоящий поцелуй!» Пока он размышлял, Траудль, стоя в воротах, уже протягивала ему маленькую холодную руку. Он машинально пожал ее и долго смотрел вслед девочке. Потом вдруг окликнул ее. Траудль обернулась и снова подошла по усыпанной гравием дорожке к воротам. Он прислонил велосипед к столбу и быстро вошел в сад.
— Я забыл одну вещь, — пробормотал он и, крепко сжав ее голову руками, поцеловал. Теперь это продолжалось довольно долго, до тех пор, пока Траудль не ударила его по щеке.
— Пошляк! — крикнула она и убежала.
Альберт, изо всех сил нажимая на педали, запел:
В окопах на сырой земле я растянусь, усталый!
Его чувство к девочке было таким сильным, что ему и в голову не приходили какие-нибудь глупости. Да и она держала его на почтительном расстоянии, так что о случайном приключении не могло быть и речи. И все же однажды он оказался близок к этому.
Как-то вечером Альберт и Траудль уговорились поехать на велосипедах к маленькому озеру. Там они отвязали одну из лодок, сели в нее и поплыли. Звезды усыпали небо. Вечер был теплый. Нигде ни шороха. И вдруг он понял, что любит ее. Они лежали на дне лодки, прижавшись друг к другу. И в тот момент, когда Альберт поклялся Траудль в вечной любви, завыла сирена.
В полном молчании подгребли они к берегу, сели на велосипеды и поехали обратно. Уже на полпути Траудль сказала:
— Не сердись, Альберт, я даже рада, что завыла сирена! — Сам он вовсе не был этому рад, но сделал вид, будто согласился с ней.
Дома его ждала повестка явиться в казарму. Всего четверть часа понадобилось ему, чтобы перелистать свой дневник. Он начал вести его несколько лет назад, а потом забросил. Посмеиваясь, с удовольствием перечитал некоторые страницы и швырнул тетрадь в печь. Он оставил только то, что считал самым важным. Остальное сжег. Даже письма Траудль.
Покончив со всем этим, он присел к столу, чтобы написать ей. Несколько раз начинал письмо и рвал. Все не то, звучит фальшиво, напыщенно.
И тогда написал просто:
«Дорогая Траудль! Ухожу в армию и, наверно, долго тебя не увижу. Буду верен тебе. Не забывай! Твой Альберт».
Потом вычеркнул «буду верен тебе», снова переписал, положил в конверт, наклеил марку, дошел до ближайшего почтового ящика и опустил письмо. Дома его уже ждал Эрнст Шольтен.
Прежде Альберт никогда не задумывался над тем, как он относится к Эрнсту. Впервые эта мысль пришла ему в голову только здесь на мосту. И когда они после ухода американцев, пошатываясь, брели на восточный берег, он подумал: «Странно, ведь он мой лучший друг, только он один у меня и остался».
И потом, когда Шольтен сцепился с лейтенантом саперной команды, Мутц почувствовал, что настал решающий момент. Действовать в духе патриотических наставлений учителя истории — значит, пойти против Эрнста, ведь Шольтен бунтовщик, саботажник и предатель.
Но Шольтен его друг!
Шольтен сказал «наш мост»! И Мутц считал, что он прав. Но, с другой стороны, Эрнст, нападая на Хампеля, действовал не совсем логично: если бы они не защищали мост, американцы давно прошли бы по нему и лейтенант Хампель не пытался бы теперь его взорвать.
Раздумывая над этим, Мутц не мог прийти ни к какому выводу. Он ждал, стоя с карабином в руке.
И тут Альберт, цепенея от ужаса, увидел в правой руке лейтенанта пистолет. Дуло его медленно лезло вверх. Эрнст не мог этого видеть, так как стоял спиной к Хампелю.
Мутц все еще колебался. Но вот левая рука лейтенанта быстро оттянула затвор и снова отпустила его. Пистолет опять полез вверх. И в тот же миг все сомнения Мутца улетучились. Он больше не думал ни об уроках истории, ни об измене родине, ни о бунте. Он видел только Эрнста и человека, собиравшегося выстрелить ему в спину.
В одно мгновение Мутц вскинул карабин к плечу и, почти не целясь, нажал спуск. Еще раз. Поставил на предохранитель и, опустив карабин, застыл на месте, не в силах отвести глаз от лейтенанта, который медленно валился вперед и ткнулся, наконец, лицом в землю. «Не убивай, не причиняй страданий! Не делай зла! Так повелел господь!» — услышал Альберт голос матери.
И вот он сам стал убийцей.
XVIIКогда раздался выстрел, Шольтен обернулся. Увидев, что лейтенант лежит, стал искать глазами Мутца. Тот стоял, словно изваяние, слегка наклонившись вперед, с карабином в руке. Он как-то сразу постарел.
«Молодчина Альберт!» — подумал Шольтен. В нем поднялась волна глубокой нежности и благодарности к Мутцу, который всегда оставался настоящим другом. С какой радостью обнял бы он его! Но сейчас для этого не было времени.
Возвращаясь на мост, Шольтен воображал, что стоит ему пригрозить автоматом — и взрыва не будет. Но это оказалось иллюзией. «А мост теперь все-таки нужно отстоять, иначе то, что сделал для меня Мутц, было бы бессмыслицей!» — решил он.
— Проваливайте! — приказал он солдатам. — И поживей! Не то я стану стрелять!
— Заткнись ты, — угрюмо ответил ему один из них. — Видишь, и так уходим.
И солдаты двинулись к грузовику. Только сейчас Шольтен и Мутц заметили, что те безоружны. Все пятеро.
— А теперь мы выбросим эту дрянь в реку, — сказал Шольтен, — и дело с концом.
Он думал только о взрыве, о мосте, об убитых товарищах, о своем друге Альберте. Он совсем не думал о лейтенанте Хампеле. И главное, он не знал, что эти солдаты прошли всю войну со своим лейтенантом, что они вместе строили мосты, взрывали их и нередко делили с ним последнюю сигарету.
