Виталий Владимиров - Закрытый перелом
Во дворе дома, как косой, размахивал метлой на длинной белой деревянной ручке дворник Слава.
— Привет начальству, — сдернул он серый блинчик своего берета в ответ на приветственный взмах Виктора и оперся на метлу.
Пока Виктор сметал листья, прилипшие к капоту и лобовому стеклу своих "Жигулей", они побеседовали со Славой о том, что погода стоит, как по заказу, что в прошлом году бабье лето выдалось позже и было коротким и что в соседнем подъезде кто-то помер, а в пятьдесят второй квартире нынче свадьба.
Виктор сел в машину, прогрел мотор, поправил зеркало заднего вида и плавно выехал из двора дома. Определенной цели, какого-то маршрута у него не было, и он, не торопясь, пересек несколько улиц, выехал на набережную и по ней попал на Ленинские горы. Остановил машину, дошел по шуршащей листве до свободной скамейки и сел.
Та ли это была скамейка, на которой они сидели когда-то с Люсей — почти три года, или не та, Виктор не помнил, да и приехал он сюда не для того, чтобы снова предаваться бесконечным размышлениям о том, что произошло в то время с ним, с Антоном, с Мариной, с Люсей, с Таисьей, с Сергеем — просто Виктор ощутил, что если он и думает о прошлом, то совершенно спокойно, нет, не равнодушно, а как о чем-то далеком, что произошло даже как будто не с ним, а с кем-то другим. И как всегда, в такие моменты Виктор удивился тому, каким же он был когда-то несмышленым, и что повторись эта история сейчас, он бы уже не совершил тех глупостей, которые, увы, не исправишь, а, с другой стороны, может быть, все получилось к лучшему.
Да, конечно, Виктор должен был с самого начала, не таясь, рассказать Люсе всю правду. Это было бы честно, правильно, но неизвестно, что было бы дальше, как бы к этому отнеслась Люся — для женщины вокруг любимого обязательно должен сиять ореол мужества и благородства, впрочем, и для мужчины в женщине должно быть нечто… Так каждый человек тешит себя какой-то иллюзией и, даже зная горькую правду, делает вид, будто она существует, и только время, быстротекущее время, расставляет все по свои местам.
Тогда, когда уже все в прошлом.
И наверное, совсем ни к чему рассказывать обо всем, до конца.
Есть вещи, о которых лучше молчать. Несмотря ни на что.
К числу таких происшествий, подумал Виктор, можно отнести, например, такой случай, который произошел в семье Виктора, когда еще были живы отец и мать.
Как-то к ним приехала погостить из-под Тамбова сестра отца со своим сыном. Двоюродный брат был одного возраста с Виктором.
Тихий, невзрачный мальчик — он ничем не запомнился Виктору. Вскоре после того, как они уехали, тетка прислала письмо, в котором радостно извещала, что ее сынок нашел в вагоне и тут же подарил своей мамочке женские часы. По описанию они полностью соответствовали трофейным часам, подаренным в свое время отцом Виктора своей жене и пропавшим из дома с отъездом тамбовских родственников.
Об этом происшествии Виктор узнал случайно от матери, когда она лежала в онкологическом центре. Сложность семейной ситуации заключалась даже, может быть, не в том, что мальчик взял эти часы и наивно "нашел" их в поезде, а в том, что тетка из Тамбова неоднократно их разглядывала и с завистью восхищалась ими. Сын, скорее всего, хотел сделать матери подарок, мать же также наивно сделала вид, что поверила случайной находке.
Вот так и появилась семейная тайна.
Мать Виктора молчала — попробуй, скажи мужу о случившемся, мальчик так и вырос в полной уверенности, что никто ни о чем не догадался, а его мамочка не удержалась и приехала на пятидесятилетие брата в обновке.
Отец Виктора мгновенно узнал часы, но тоже ничего не сказал, только спросил у жены, где же его подарок. Мать Виктора, закусив до крови губу, отвела глаза, и отец все понял. Вечером он увел сестру в лес — дело происходило за городом, на даче, которую снимали родители Виктора. О чем они там говорили — неизвестно, но когда вернулись, сестра молча протянула часы матери Виктора, но не удержалась и картинно изумилась:
— Все-таки не мог Рудольф этого сделать…
Вот они иллюзии, вот она правда…
Виктор усмехнулся, подумав о том, что тайны семейные имеют аналогии и в общественной жизни. Например, далеко не обо всем, связанном с деятельностью института, в котором работал Виктор, можно судачить с первым встречным. Также и любой поступок имеет свое второе, третье или неизвестно еще какое по счету дно. И для того, чтобы докопаться до этого последнего дна, надо знать все и о человеке, совершившем поступок, и о побудительных мотивах, и о последствиях.
Возможно ли это?
А если и возможно, попробуй-ка возьми на себя роль верховного судьи и, осуждая бескомпромиссным прокурором мелочность чужого эгоизма, не станешь ли одновременно великодушным адвокатом своего собственного "я"? И тогда тебе станет тоскливо, подумал Виктор.
Тоскливо от того, что, ох, как далеко не всегда великие идеалы руководят людьми в их каждодневной суматошной жизни. И от того, что мудрость — результат прошлых ошибок, которые исправить уже нельзя.
Виктор встал, не спеша дошел до машины, посидел у открытого окна и снова тронулся в путь. Спустился вниз с Ленински гор и покатил по набережной, мимо Окружного железнодорожного моста, под насыпью которого, на другом берегу Москва-реки сияли купола Новодевичьего монастыря, пересек реку по Бородинскому мосту и опять двинулся по набережной в сторону Центра международной торговли.
В этом Центре когда-то велись переговоры с одной иностранной фирмой на предмет покупки лицензии на режимы прокатки труднодеформируемых сплавов и в этих переговорах участвовал как специалист Виктор. Переговоры кончились ничем — в конце концов было принято решение закупить партию готовой катаной стали, потому что оказалось, что рассчитать подобный режим могла и лаборатория Виктора — зачем же тогда покупать лицензию — а вот гарантии того, что сталь будет получена с заданными свойствами, не было.
Тогда Виктор убедился, какая же это непростая наука — внешняя торговля. Развеялась его иллюзия, что купить-продать в международном бизнесе — это, примерно, то же, что и сделка на колхозном рынке. При этом Виктор воочию увидел людей, которые ворочали миллионами, получая зарплату вдвое меньшую, чем он сам.
Но до Центра международной торговли Виктор не стал добираться, свернул направо и выехал к зоопарку. Найдя место, где можно было оставить машину, Виктор вошел на территорию зоопарка и присел на скамейку около большого пруда.
Белые и черные лебеди величаво рассекали ставшую от утренних холодов уже прозрачной воду, утки сбивались в стаю и время от времени с треском рвущегося на ветру полотна взлетали, делая два-три тренировочных круга над зоопарком. В середине ж пруда, на небольшом островке, рядом со сколоченным из зеленых досок домиком сидели, спрятав головы под крыло, те утки, которые, очевидно, не собирались подвергать себя опасностям дальнего перелета, а предпочитали перезимовать здесь, за пазухой большого города.
Глядя на этих цивилизованных птиц, Виктор подумал о том, что они изменили своей природе, своему вечному инстинкту и, скорее всего, встали на путь прямого вырождения. Не понимая этого, конечно. Они избрали то, что легче далось сегодня — вот также поступают многие люди. Но люди отличаются от уток тем, что знают, что будет завтра, что завтра их не будет, а сегодня надо трудиться для тех, кто придет на их место завтра.
В этом весь смысл жизни, вся ее диалектика. И если ты не понимаешь этого или начинаешь жить только ради себя, то тогда и возникает та самая двойственность существования от необходимости натянуть маску искренности, благородства, честности на лицо своего эгоизма.
По такой же схеме, подумал Виктор, возник и так долго существовал союз троих: Антон-Марина-Виктор. Союз-маска свободных от каких-либо обязательств людей, единственным принципом которых было: мое желание — закон!
Виктор вспомнил, как он вел планомерную осаду Люси, притворяясь то бесшабашным оптимистом, то убитым горем сиротой, то безнадежно влюбленным, как он предлагал Люсе стать ее рабом, но… только на время их встреч, и как он все-таки добился своего… и жестоко за это поплатился.
В конце такой схемы, по которой существовал триумвират, всегда стоит тупик. Также, как в деле Марчука, который доказывал, что можно повысить производительность агрегатов на тридцать процентов, и нашлись же люди, поддержавшие его идею. Где сейчас этот Марчук? Все давным-давно о нем забыли, а если и вспоминают, то как об анекдоте, а ведь этот анекдот, может быть, составил смысл целой жизни этого человека.
Двойственность начинается с первой лжи, подумал Виктор.
Может быть, не с первой лжи, но с главной лжи, со лжи в главном. А когда же я дрогнул, сознательно солгал себе в первый раз?
В самый трудный момент своей жизни…
