Ионел Теодоряну - Меделень
— А вот и Ками-Мура! — радостно объявил Герр Директор, отбрасывая карты.
В ожидании Дэнуца, которое несколько затянулось, Герр Директор сыграл несколько партий в ecarte[41] с господином Деляну.
— Что с тобой, Ками-Мура?
— Ободрал колено, дядя Пуйу.
— И в подарок получил повязку… Молодец! Ну, садись.
Герр Директор пододвинул свой стул поближе к Дэнуцу… Ольгуца, которая терпела муки вынужденного молчания, уперлась подбородком в стол и настороженно всматривалась. Господин Деляну уставился в потолок. Моника опустила глаза.
— Мама сказала тебе, зачем я тебя позвал?
— Нет.
— Очень хорошо. Тогда поговорим как мужчина с мужчиной… как двое друзей: да?
— Да, — произнес Дэнуц, крепко сжимая ладонью коробку с шоколадом.
— В твоем возрасте — сколько тебе лет? Двенадцать?
— Неполных, — с сожалением сказал Дэнуц и покраснел.
— Не важно! В двенадцать лет ты уже не дитя. Ты громадный детина! Таким ты, по крайней мере, должен быть.
Голос Герр Директора звучал решительно и властно. Дэнуц приготовился к многочисленным «да».
— Ты ведь знаешь, Дэнуц, что дядя Пуйу тебя любит… как и мама и папа…
— Да.
— …и желает тебе добра, только добра…
— Да.
Ольгуца умирала от любопытства.
— Хорошо, Дэнуц. Посмотрим, любишь ли ты дядю Пуйу так, как он любит тебя…
Дэнуц только моргал глазами. Столько слов, обращенных к нему, и только к нему, кружили ему голову. Ему казалось, что между его головой и ногами пролегли километры. Голова поднялась высоко, высоко, вместе с потолком; ноги опустились глубоко, глубоко, вместе с полом. И над пропастью между головой и ногами все мчался и мчался оглушительный поезд из слов…
— Скажи-ка, Дэнуц, ты хочешь когда-нибудь стать, как дядя Пуйу?..
— Да.
— Зарабатывать — сколько угодно, тратить — сколько хочешь, иметь автомобиль, носить монокль, одним словом, быть самому себе хозяином, а это значит, что стоит тебе сказать одно слово, и другие будут трепетать перед тобой, слушаться тебя и подчиняться тебе, словно королю…
— Да.
— В таком случае, Дэнуц, ты должен поступить так, как тебе скажет дядя Пуйу.
— Хорошо.
— Но поскольку ты большой, умный, образованный и послушный мальчик…
Безотчетный страх словно молния пронзил Дэнуца.
— …Дядя Пуйу хочет, чтобы ты сам решил… И решение, которое ты примешь, будет свято. Как ты скажешь, так мы и поступим. И папа, и мама, и дядя Пуйу послушаются тебя, как если бы мы все были твоими детьми… Но ты, Дэнуц, должен серьезно взвесить все и ответить, как подобает мужчине. Если ты сделаешь так, как думаем мы, мы полюбим тебя еще больше и будем относиться к тебе, как к взрослому и умному человеку, а не как к ребенку… Договорились?
— Да, — одними губами ответил Дэнуц.
— А теперь слушай внимательно…
«Солдат, израненный в сраженьях…» Что же случилось?
— Начиная с этого года, — потому что ведь каникулы уже кончаются…
Дэнуц еще крепче сжал коробку с шоколадом.
— …ты будешь учиться в гимназии… Эге! Ты даже не представляешь себе, Дэнуц, что значит быть гимназистом! Что такое начальная школа? Пустяк! Это для маленьких детей!.. Гимназия — совсем другое дело! И папа и я — мы были гимназистами. И как нам жалко, что мы уже не гимназисты!..
Дэнуц покосился на Ольгуцу, но встретил только печальные и удивленные глаза Моники.
— Теперь ты будешь всегда носить длинные брюки со стрелкой! Слышишь, Дэнуц? Длинные брюки. Как папа и я. Что же еще человеку нужно?
Дэнуц начал внимательно слушать.
— Но вот в чем дело: мы все хотим, чтобы ты получил от жизни все самое лучшее… И поскольку в Яссах нет ни одной порядочной гимназии, нам бы хотелось, чтобы ты учился в бухарестской гимназии. В столичной гимназии, Дэнуц! В том городе, где живет король! По воскресеньям я буду брать тебя домой, и после… обеда у Энеску, где ты сможешь заказать себе все, что тебе вздумается, мы с тобой будем ездить гулять на шоссе в коляске с вороными рысаками… И может случиться, Дэнуц, что извозчик, которого я выберу, обгонит королевскую карету! Гей-гей! Бедный король! Мы с тобой впереди, рысью, а за нами он следом… Ты ведь знаешь, дядя Пуйу в этом разбирается!.. А через год — после того, как ты хорошо его закончишь, чтобы не осрамить дядю Пуйу — мы оба поедем за границу. Поездом и на пароходе!.. А когда вернешься, зная много языков, Ольгуца только рот раскроет от удивления, — пошутил Герр Директор, подмигивая Ольгуце. — Так вот, Дэнуц, что предлагает тебе дядя Пуйу: или ты останешься в Яссах — в обшарпанной гимназии, где учатся одни оборванцы и где нет даже порядочной гимназической формы, — или вместе с дядей поедешь в Бухарест, в сказочную гимназию, в город, где живет король, в город, где по воскресеньям мы будем пировать в ресторане и откуда, как только наступят каникулы, мы с тобой — прыг в поезд и поехали в дальние края… А теперь подумай хорошенько и выбери… Ты сам знаешь, что лучше и чего хочет дядя Пуйу. Решай.
— Пойдем, Моника. Нам здесь делать нечего.
Дверь хлопнула… Герр Директор раскурил сигару… Дэнуц обвел взглядом комнату… Господин Деляну хмуро смотрел в потолок, как будто там было изображено предательство Иудой Иисуса.
Взгляд Дэнуца остановился на бритой голове Герр Директора, на его шраме; испуганно уперся в буфет… Бедный буфет! Когда Дэнуц был маленький, он прятался в буфет… А теперь он стал большой!.. И мамы в столовой не было…
Он судорожно глотнул, снова глотнул… Сидит он на стуле, один-одинешенек на всем белом свете… И надо ответить «да».
Он посмотрел на Герр Директора. Взгляд его выражал покорность.
— Не торопись, Дэнуц, — ободрил его Герр Директор. — Подумай хорошенько.
В голове Дэнуца звенело.
Рука сжимала коробку в кармане… Прилетевшая в комнату оса жужжала перед самым его носом. Он тряхнул головой, отмахнулся от осы руками. Оса опустилась на виноград. Рука Дэнуца снова судорожно вцепилась в коробку.
«А!.. Так вот почему мама…»
И папа и Ольгуца! Все знали, один только он не знал!.. Его изгнали из дома… Все его бросили… Никому не было до него дела… даже маме! Даже маме!.. У Дэнуца никого больше не было…
Он закрыл увлажнившиеся глаза… И вдруг котомка Ивана приоткрылась. Из нее стремительно выпрыгнули — точно гигантские тени из пустынного мира — Барбара Убрик, Женевьева Брабантская, Золушка, все несчастные царевны и царицы… и среди них собака солдата, погибшего на войне, — пес Азор.
«Так вот оно как! Вот как!..»
По щекам Дэнуца покатились две слезы и упали в толпу жалких теней… Дэнуц рукой яростно вытер глаза… Потому что из Ивановой котомки вдруг вышел Фэт-Фрумос из слезы, с черными, развевающимися на ветру кудрями, с горящими глазами, с палашом в одной руке и булавой — в другой.
Дэнуц вытащил из кармана коробку с шоколадом и положил на стол.
«Она мне не нужна! Раз так, пусть!.. Погодите, я вам покажу!..»
Громко, необыкновенно звонко и решительно Дэнуц произнес великие слова:
— Да, дядя Пуйу, я поеду с тобой в Бухарест. Я так хочу.
— Браво, Дэнуц, браво! Вот это я понимаю! Иди, я тебя поцелую.
— Дэнуц! — вскрикнула госпожа Деляну, которая заглядывала в полуоткрытую дверь, но не решалась войти, точно ожидала результатов операции.
«Что я сделал?»
Подобно утренней росе, Фэт-Фрумос растворился в потоке слез, хлынувших из глаз Дэнуца.
— Алис! Иди сюда, Алис! Дело сделано! Да здравствует наш Дэнуц! Бутылку котнара!
— Ничего, ничего, родной мой, все будет хорошо, — утешала сына госпожа Деляну, обнимая его так, как, вероятно, обняла бы на перроне темного вокзала, услышав гудок паровоза, который должен был увезти его на войну.
* * *В один миг столовая полностью преобразилась. Профира, получив соответствующее приказание, живо сняла со стола скатерть с пеплом и крошками, подмела пол, недружелюбно поглядывая на шуструю Анику, которая приносила и уносила тарелки и столовые приборы, постукивая ими, словно кастаньетами. Другая скатерть, белая, вышитая, покрыла стол, придав ему воскресный вид. Герр Директор помогал госпоже Деляну, с галантным видом поправляя края скатерти.
Господин Деляну спустился в погреб. Дэнуц, сидя неподвижно на стуле, с серьезным и отсутствующим видом наблюдал за всей этой суетой, точно статист за сменой декораций пьесы, в которой он тоже является декорацией.
— Алис, бьюсь об заклад на икс килограммов засахаренных каштанов, что у тебя не найдется бисквитов к шампанскому.
— Ты думаешь? Вот, полюбуйся…
На верхней полке буфета, рядом с традиционной корзинкой мускатного винограда и миндаля, горой высились посыпанные сахарной пудрой бисквиты, словно желтые весла в праздничной ладье.
— Я проиграл. Приказывай!
