Зоя Туманова - Розы в ноябре
Гостей на свадьбе столько, будто полгорода гуляет, через стол перекликаются: Шухрат, Жаныбай, Юрась, Хачик… А жених с невестой? Таджигани и Златочка наша: работа вместе, и жизнь будет не врозь… Вроде и не примечали за ними, она, по характеру, иной раз на него накричит, а тот помалкивает, улыбается в усы… Мастер упорный, и человек упорный: достучался в девичье сердце…
Сижу я за столом, поглядываю — други вы мои, товарищи! С каждым — сколько всего вспомнить можно! Жизнь, наша кочевая, беспокойная, а мы все вместе, так бригадой и ездим со стройки на стройку, за бригадиром своим.
У всех руки не зря привешены, а Штоколов так сработает — не пройдете, не оглянувшись. И головы на плечах не для того лишь, чтоб шапки носить, а все равно, налаженность дела — за ним. Не по должности, по нутру бригадир; за тебя он, как за себя, болеет. И ни крика, ни зыка; бывало, аж люди смеются, ты чего, мол, голос для консерватории бережешь? Ежели, говорят, самосвал завяз, так ведь его без крепкого слова не вытянешь! Но тут запятая! Спрашивается, а зачем ему вязнуть, если на стройке порядок и подъездные пути в норме? И разговор у нас с бригадиром всегда получается обоюдный, а не то что у других: я говорю, ты слушай!
Вот так сижу я, задумался, а свадьба, между прочим, идет, и смеху, и шуток навалом, а речей! По три на каждый тост: когда и поговорить, как не на свадьбе?
За мастерство пили и за дружбу, и за город, где живем, и за города, где родились: я вот, например, как приехал на ташкентское землетрясенье с Полтавщины, так и прирос к здешней земле…
Растревожили речи душу, встал и я.
— Гости дорогие, — говорю, — дайте и мне слово сказать! И вы, соседи, за фалды не тяните, кратко скажу, да крепко! Люди, — говорю, — не широкая ли у нас свадьба? Будто весь Союз в лице представителей — за столом сидит! Таджигани, друже, Злата, голубонька! Счастья вам — горы, пусть вся ваша жизнь будет такая полная, как это застолье, а ежели кто мне докажет, будто на этой свадьбе чего-то не хватает, то я уж не знаю, что! Галстук свой сжую, не запивая!
Все, конечно, на мою речь смеются, бокалами звякаются, я стою, сам собой довольный: хоть и полтавский, да не из тех, что галушкой подавились, пусть попробует кто поперек моей речи слово вставить!
Вот уж вино к губам поднесли, как вдруг подымается прораб наш, Антипов, мужик в годах, у другого академика в голове столько теории нема, сколько тут скопилось практики!
Сивый ус оглаживает, вызов мой принимает.
— Друзья и товарищи, погодим пить, а то Грицку и вправду приспичит всухую галстуком давиться, потому что знаю я и докажу, чего на этой свадьбе не хватает! Вот чего бы надо к нашему веселью: чтоб старенькая мама сидела себе в уголку, многолюдства смущаясь, да слезу подхватывала в конец платка, чтоб папаша громче всех застольную песню подтягивал! Чья тут вина, что родные наших молодых не дожили до такого дня? Да все от того ж лихолетья военного, что и через годы болью да горем в людях отзывается! Не пропали наши дети, Злата и Таджигани, государство их вырастило, а память о тех, кого война унесла, у кого силы до поры, до время отняла, — память эта святая всегда с нами! Выпьем же за тех, кого на этой свадьбе не хватает!
Притихла шумная свадьба. Выпили молча.
Не знаю, кому что вспомнилось, а мне — фотокарточки в бабкиной хате, черными лентами обвитые. Скрип костылей, что с сорок второго за дедом увязался. Тетку свою вспомнил, вековуху, — девчонкой из эшелона на ходу выпрыгнула, когда в Германию увозили. Стреляли по ней, не попали, а с горбом на всю жизнь осталась…
Пронеслась над душой память, как черная птица ночная… Гляжу, встает бригадир наш, Андрей Штоколов. Волосы рукой отмахнул, выждал, пока голоса стихнут, и сказал так:
— У каждого города — свой обычай. В Ташкенте встречают тебя на вокзальной площади четырнадцать комиссаров. Стоят под знаменем гранитным, далеко — в наш день — смотрят. И вот видел я однажды… Подъезжает «Волга», в цветах и в лентах, выходят жених с невестой — и к памятнику. Поклонились, цветы у подножия положили. В Чирчике, говорят, к журавлям серебряным, что на въезде, вот так же приходят поклониться. А у нас? Есть ведь тоже в камне отлитая память о тех, кто прежде нас в этих краях жил, кто землю эту для нас обустраивал…
* * *Говорливая, шумная, звонкая, выплывает свадьба на улицу. Уже принесли для невесты белый, как она сама, букет. Уже ансамбль из Дворца гитары настраивает, пробует голоса, и кричат им с подначкой: «Алло, вы нашли таланты?»
Двинулась свадьба по городу. А город… В такой вечер на него и смотреть… Осень деревья вырядила, узоры вышила, на газонах, в траве, малые фонтанчики, словно котята, выгнувшие спинки, шевелятся, и на сердце, пускай хоть и от чужой свадьбы, и хмельно, и торжественно-радостно!
Дома вдоль улицы великанами стоят, будто бы ладони у лба держат — козырьки солнцезащитные. Вот и бассейны в мраморных чашах, вот и тот, к кому идем…
Стоит посреди города бронзовый парубок-богатырь. Да не стоит — скалу киркой пробивает. Ударил — и ведь пробил: вырвалась вода из каменного плена, взметнулась крутой струей, стеклянной дугой изогнулась — падает в водоем. А богатырь, возрадовавшись, руку поднял, голову откинул, и лицо его — светится!
Сколько ж веков изнывала душа народная от безводья, сколько годов слезами да потом поливали закаменелую землю, чтоб вот такого Фархада придумать?
Смотришь и думаешь: здравствуй, земляк наш и сотоварищ!
…Летит на скалу Фархада, словно звезда, упавшая с неба, белый-пребелый невестин букет…
И снова песни, смех, кто «Ура!» кричит, кто — «Горько!», а кто-то зычно провозглашает: «Пошли дальше, за город! Душа простора просит!»
…У кого чего душа просит, а мне надумалось вдруг: у людей семьи, у людей свадьбы, а ведь и тебе, Гриц, до трех десятков — всего ничего осталось. И не заметил, как годы набежали. Из города в город, со стройки на стройку, там хорошие дивчины и тут тоже, живешь, ищешь оптимальный вариант, да ведь и они того же ищут!
Оно, конечно, и такие находились, что не мимо, а прямо в очи смотрят. Да и здесь нашлись бы… А вот нанесет судьба такое, чему и сам не рад. Стал, уперся, и душу с места не сдвинешь, и не отговоришь сам себя.
В поликлинике нашей, в регистратуре, работает. Любой зовут. Вся она ладненькая такая, ровненькая, хоть на полочку ставь.
Пробовал кое-кто, голову в окошечко просунув, поточит с нею лясы, то да се, да что вы делаете вечером. Отскакивали: молодая, а строгая.
Я тоже пробовал, между прочим.
Движется свадьба, с песнями, переплясами, веселой перекличкой. Женечка наша, подручная наша веселая, скоро-скоро своими ножками отстукала, да еще и спела:
Повидала сокола,Пострадала около,Дъ Коля, Коля, Колечка,Не любишь ты нисколечко!
Смотрю, Максим на эту частушку насупился: мол, хорошо, ежели этот Колечка для пенья только, а ну как и впрямь? Сник совсем парень, голову набок повесил, будто нос ее перетягивает. Да что им с Женечкой? Молодые, разберутся еще, не опоздают. А вот с собой мне что делать, свою жизненную проблему как решать?
Молодежи все нет угомону. Поют, бренчат, меня втягивают:
— Грицко! Отчего твоего голоса не слыхать? Ты ж с Украины, а там, говорят, народ певучий! Козловский вроде из ваших мест.
— Что ж, — отвечаю, — сами просите, после не кайтесь, когда петь начну! Я, конечно, не Козловский, но в голосе что-то козлиное есть…
Набрал воздуху полную грудь да и завел старинную.
Уж и не знаю, какое-такое чувство, и которое по счету, а чувствую без ошибки: здесь она где-то, невдали, и меня слушает. И так мне пелось, как в жизни раз поется, аж товарищи не удержались, подхватили, поддержали меня сильными голосами своими, хоть и не знали толком ту старую песню про дивчину, что по воду ходила:
Упустила в воду золото ведэрцэ,Та й загубила козаково сердце…
Кончилась песня, ноги меня поднесли к той, что слушала. Глаза ее, вижу, с тихим вниманьем на меня смотрят, словно в первый раз свиделись. Искал я слово, достойное, чтоб ей сказать, а она, Любочка, вдруг сама мне говорит:
— Шла я вчера мимо стройки — красиво работает ваша бригада. Как вы мрамор умеете подбирать!
— Это бригадир у нас, — объясняю, — по его наметкам. Художник-отделочник, наш Андрей Васильевич.
Кивнула она головкой задумчиво, говорит:
— Наметки наметками, а все-таки, чуть ли не в каждом здании узнавать себя, свою руку… Завидую вам, честное слово!
Вот так и начался у нас разговор…
А меж тем свадьба все дальше плывет, уж и городу край.
Выросло небо, убежало ввысь и вдаль. Поглядишь — в темноте огоньки мигают, там газовые промыслы, и дальние они такие, огоньки, затерянные, а назад оглянешься — вот он, город, словно корабли океанские, флотилией плывут дома. И шевельнется в душе: наш! Вот этими руками построенный. Это мы такое отчудачили: поставили город прямо на ладонь к пустыне, сказали: «Держи!» И держит. И нас удержала, откуда ни собрались сюда, а стала эта земля нашей…
