Пенелопа Лайвли - Фотография
Внезапно над тарелкой цыпленка тикка масала он умолкает. Непослушная прядь волос, которая некогда то и дело закрывала ему один глаз, тоже куда-то делась. Оливер осознает, что шевелюра его приятеля изрядно поредела. Без той непослушной прядки его лицо кажется… голым.
Ник поднимает глаза. Откладывает вилку, берет свой бокал пива и делает большой глоток.
— Меня кое-что беспокоит, — грустно сообщает он.
И смотрит на Оливера. Теперь он похож на пристыженного старшеклассника: из-под опухших век на него глядит шестнадцатилетний подросток, которого наказали на глазах у однокашников.
— А… — нарочито небрежно произносит Оливер, и ждет, что же последует за этими словами.
— Элейн жутко разозлилась из-за одной фотографии. Помнишь, то старое фото нас с Кэт?
Оливер рассматривает содержимое своей тарелки с ягненком под соусом корма.
— Да, — говорит он наконец.
Ник отодвигает свою тарелку:
— Это самое ужасное.
— Я знаю, — произносит Оливер.
— Знаешь?!
Оливер вздыхает. Ну, и к черту.
— Ко мне приходил Глин.
Теперь на лице Ника — настоящая паника.
— О, господи. Что ему было надо?
— Хотел знать, имела ли Кэт склонность… Словом, с кем еще она спала.
— И что ты сказал?
— Что понятия не имею. А ты бы что ответил?
Ник медлит. Кажется, он погружается в раздумья, а Ник, которого знал Оливер, редко отвлекался на подобные вещи.
— То же самое.
Оба смолкли.
— Вот незадача-то, — говорит Оливер. И снова принимается за еду. Наверняка он захочет заплатить — так чего пропадать хорошей еде?
И тут Ника точно прорывает. Из него исторгается сплошной поток бессвязных, неразборчивых жалоб. Конечно, у Кэт должны были быть еще любовники, говорит он, вокруг нее вечно кто-нибудь увивался. Она же была такая… хорошенькая. Но не ради этого самого, нет. Она не была легкомысленной. Не больше, чем я. Не знаю, что тогда на меня нашло. И на нее тоже, если уж так. Безумие. Глупость. Но факт в том, что прошло сто лет, так что к чему теперь… Я хочу сказать, так нечестно. Элейн ведет себя… Я не стал бы об этом говорить, но, кажется, у меня скоро случится нервный срыв. Кто-нибудь должен что-нибудь сделать.
Оливер едва слушает его. Он думает о Кэт. Которая за это время успела стать некой мифической фигурой, все вертят ей, как хотят, чтобы она вписалась в их рассказы. Каждый обходится с ней по-своему, каждый полагает, что именно он знал ее такой, какой она была на самом деле. Ему кажется нечестным, что посреди этой заварушки ее саму лишили права голоса.
Он перебивает:
— Ты любил ее?
Ник мгновенно умолкает. Он явно шокирован вопросом:
— Ну, я, конечно… — начинает он. — Естественно, надо… я хочу сказать — если ты замешан в таком, что… — Он тянется за тарелкой и берет вилку.
Нет, грустно думает Оливер. Не любил. Ник приходит в себя — настолько, насколько это возможно в его случае.
— Дело вот в чем: думаю, неплохо было бы, если бы ты поговорил с Элейн.
Оливер ошарашенно пялится на него:
— О чем?
Ник вздыхает — нервно, судорожно, раз и навсегда решившись сделать признание:
— Она выгнала меня, Олли, вот, собственно, и все.
Вздрогнув от неожиданности, Оливер принимается обдумывать услышанное. Подобная реакция Элейн удивила его. В свое время он считал, что Элейн скорее махнет на грешки Ника рукой. Да уж, вот это новость.
— Я хочу домой, — хнычет Ник, точно капризничающий малыш.
Оливера охватывает отчаяние. Ему бы рявкнуть на Ника, что он не семейный психолог, но раздражавшее еще со времен издательского дома Хэммонда и Уотсона чувство ответственности его останавливает. Но, боже ты мой, он ведь уже давно не отвечает ни за Ника, ни за его действия и поступки.
— В конце концов, — говорит Ник, — это ты сделал ту фотографию.
Оливер так и подпрыгивает на стуле.
— Нет! — кричит он.
Сидевшие за соседним столиком оборачиваются и смотрят на него.
— Как — нет?
— Я хотел сказать — нет, я не хочу, чтобы ты обвинял меня во всей этой истории.
— Тебя я и не виню, — ласково говорит Ник. Теперь он кажется совсем успокоенным. И начинает с аппетитом уплетать еду. — Я просто хотел сказать, что и ты в этом замешан, — вот и все.
— Да не замешан я, — сухо отвечает Оливер.
— Элейн ты всегда нравился.
— Я ее сто лет не видел.
— Она всегда хвалила тебя за спокойствие и уравновешенность. Которых нет у меня. Думаю, иногда ей казалось, что лучше бы ей было выйти за тебя, чем за меня. — Ник широко улыбается. — Все нормально. Я всегда прекрасно мог с ней договориться.
Вот и займись этим сейчас, кисло думает Оливер.
— Но это совсем выбило ее из колеи. Все, что ей надо, — чтобы кто-нибудь усадил ее рядом с собой и по-дружески поговорил. Ты, Олли.
Оливер сердито воззрился на него.
— Надо всего лишь убедить ее в том, что я этого не заслуживаю, — жалобно говорит Ник. — Верно? Я хочу сказать: да, это было глупо и неправильно, но все уже давно закончилось. То есть нет смысла так злиться. Глин рыщет, как коршун. Элейн ведет себя так, как будто бы я ограбил банк.
— Нет.
— Что «нет»?
— Нет, я не стану разговаривать с Элейн.
Ник молча смотрит на него через столик. Вид у него делается великодушно-укоризненный.
— Как знаешь. Тебе решать. Просто подумалось, что ты должен чувствовать… свою причастность, что ли. Не бери в голову. Проехали.
Доедали молча, лишь изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Когда приносят счет, Ник все еще пребывает в мрачном молчании. Оливер оплачивает его.
У выхода из ресторана они прощаются.
— Приятно было увидеться, Олли, — говорит Ник.
Ему удается показаться великодушным и всепрощающим; вот он уходит.
Оливер испытывает досадное чувство вины и возмущения.
Оливер и Сандра
— Так что стряслось у твоего приятеля? — спрашивает Сандра.
— Да так, ничего особенного, — отвечает Оливер.
— Ладно тебе. Что я, не вижу, когда у человека проблемы?
Они в постели. Путей к отступлению нет.
— Он всегда таким был.
— Сначала этот Глин, — задумчиво говорит Сандра. — Теперь этот Ник Хэммонд. Твой прежний партнер, верно? А Глин был женат на сестре жены Ника? Ну, той, что умерла?
Куда деваться. Оливер признался: да, это так.
— И тут вдруг им всем разом понадобилось тебя видеть. Вскрылась какая-то история?
На мгновение Оливеру захотелось рассказать ей все. Мол, видишь ли, вся заварушка началась из-за того, что Глин нашел старое фото, которое сделал я, при взгляде на него ясно, что у Ника одно время был роман с женой Глина, Кэт. Он тут же понимает, что ничего рассказывать не станет. Голые факты лишь искажают и пародируют правду. Да, они повествуют о том, что случилось, но также сбивают с толку, путают. Ибо не расскажут, каким был Ник, каким был Глин и, самое главное, какой была Кэт и как она жила. Без необходимого балласта сведений о каждом, о том, как тогда обстояли дела, голые факты дают лишь скудную картину и вызывают естественную реакцию. Он точно знает, что по этому поводу скажет Сандра.
Она ждет. Видимо, это — один их редких случаев, когда Сандра решает-таки порасспрашивать Оливера о его прошлом. Он заметил ее целеустремленность.
— Просто им надо кое-что прояснить, — говорит он. — Уточнить кое-какие даты и тому подобное.
— Это как-то связано с издательством? — спрашивает Сандра. — Деловой вопрос? — Тон ее делано безразличен.
Оливер не умеет и не любит лгать. Вот и теперь он дергается:
— Ну, в определенном смысле, да… Если честно, не совсем. Косвенно, иными словами.
Воцаряется многозначительное молчание.
— Ясно, — говорит Сандра. Затем: — Этот Глин — весьма примечательный мужчина. И обаятельный. Говоришь, ученый?
— Ага, — Оливер притворно зевает. — Слушай, любимая, я устал, как собака. Наверное…
— А его жена, — продолжает Сандра. — Ну, та, которая умерла. Кэт, кажется? Она не произвела на меня никакого впечатления, кроме того, что была удивительно красива. Значит, вы были близко знакомы?
Теперь Оливер понимает: хватит. Чтобы успокоить, умиротворить ее, он кладет ей на бедро ладонь и отворачивается с притворным усталым вздохом, в надежде, что подействует. Спустя несколько мгновений Сандра отворачивается и умолкает.
Оливер еще долго не может уснуть. Они толпятся у него перед глазами — Ник, Глин, Элейн. А более всего — Кэт; он видит и слышит Кэт ясно и отчетливо. «Привет, Оливер! — говорит она, влетая в его кабинет-сарай в старые добрые времена. — А где все?» Она сидит на подоконнике в доме Элейн и заплетает Полли косу. Вот она рядом с Ником на той злополучной древнеримской вилле, и он поднимает фотоаппарат. И когда он постепенно пересекает грань между бодрствованием и сном, она все равно не уходит, но теперь она очень молода — девочка-Кэт, которую он не знал, — и говорит о любви. Он не может разобрать ни слова.