Юрий Красавин - Озеро
— А-а! — кричал Размахай во сне. — А-а!
Опять его будили собратья по камере и обещали всяческие страсти, если не кончит орать во сне. А со сном разве совладаешь? Не своя воля.
Его и побили бы, наверно, но на третью или четвертую ночь пришла к нему на помощь царевна-волшебница: она появилась перед растущим до ужасающих размеров катком, вскинула свою тонкую руку ему навстречу, ладошкой вперёд, и он тотчас остановился, будто наткнувшись на препятствие, как тогда на берегу озера бык Митя, и более того, опал разом, будто резиновая лодка, которую бык пырнул рогом.
Укротив каток, она села на нары к Семёну, попросила:
— Расскажи про озеро.
И слушала, поощряя его улыбкой и взглядом, от которых он замирал всем своим существом. Иногда она перебирала его рассказ, спрашивая, к примеру, не видел ли он когда-нибудь «ледяные часы»: лошадиное копыто, отпечатавшееся на льду, и в нем две соломинки-стрелочки, которые двигал солнечный ветер. Семёну никогда часы эти не попадались на глаза, но тут словно осенило: видел! точно, видел! И не раз: даже вспомнилось, как удивился тогда оттого, что время их совпадало с истинным.
Семён рассказывал и про медведицу — как она ловила рыбу на дне озера, а потом выломилась изо льда и влезла по звездному небосклону, где и улеглась в небесной своей берлоге.
Женщина смеялась, и душа Размахая внимала этому смеху, как музыкальным всплескам.
Вспомнил он и про каменную плиту на дне, на самом глубоком месте, похожую на крышку сундука.
— Это не сундук, — сказала она.
— А что же?
Она улыбнулась и на вопрос отвечала уклончиво:
— На том камне рельефные изображения… какого-нибудь зодиакального знака.
— Ты не знаешь, какого именно? — удивился он.
— Они меняются… в зависимости от того, в каком созвездии находится наше солнце, проходя по большому кругу небесной сферы. Сейчас — в созвездии Рака. Через две недели — в созвездии Льва, потом в созвездии Девы.
Семён оглянулся и увидел на стене камеры нарисованного рака; он шевелил усами и почему-то мигал черным круглым глазом: наверно, подтверждал сказанное ею. Ну, бог с ним.
— А зимой? В феврале, например?
— Февраль дружен с созвездием Рыбы.
— Золотой?
— Да.
Конечно, не зря актёр звал ее ведьмой: она умела так глубоко, до самого сердца, заглянуть в человека; отсюда было и Семёново убеждение, что ей ведомо абсолютно все на свете.
— А те знаки на камнях, что возле Панютина ручья, они тоже?..
— Они в согласии с теми, что на дне озера и что у тебя на руке, — понизив голос, сказала она и приложила палец к губам, оглядываясь на спящих сокамерников Размахая — это чтоб он больше не расспрашивал о знаках: тут тайна.
И Семён покорился, только вздохнул:
— Интересно, что было раньше на нашем озере, тысячу лет, к примеру, назад. Или две тысячи.
Сказавши так, посмотрел на нее: неужели и это знает? Но, может быть, тут тоже тайна?
— Прежде всего, что тысячу, что две — одинаково! — отвечала она.
— Одинаково! — изумился Семён. — Целая тысяча лет прошла, и тут ничего не изменилось?
— Ну, вместо одного леса вырос другой, вместо одного кабаньего стада паслось другое, вместо одних синиц да дроздов гнездились уже другие птицы — это ведь не в счет, не так ли?
— Не в счет, — согласился Семён.
— Пробилось несколько новых родничков, а несколько прежних иссякло. Камень упал с неба и долго валялся, пока его кузнец Нестор не подобрал; впрочем, это случилось гораздо позднее, когда здесь уже была деревня.
— А что, наша Архиполовка стоит так давно?
— Нет, люди здесь не жили, потому что большие и малые реки вдали, а значит, и большие дороги тоже, тут как тупичок. И очень буреломные леса вокруг — медвежье царство: то тут медвежий рев, то там, в любую пору дня и ночи. В первый раз появились люди, насколько я знаю… дружина воинов черниговских, они ночевали на берегу.
— Там, где Архиполовка?
— Нет, возле ручья, который ты называешь протокой. С ними был князь Андрей, больной: загноилась на бедре рана.
— От сабли? От пики?
— Нет, от вепря. На охоте упал князь с коня, а стадо вепрей шло напролом… матерый секач задел его, распахнул бедро. Оно зажило, но в пути рана открылась.
— Он потом выздоровел?
— Да. Кстати, здесь, на берегу озера, он потерял серебряное стремя — выпало из перемётной сумы. Оно и сейчас лежит, затянутое илом, в ручье. Ты можешь найти, я покажу место.
— Надо же: явились к нам на Царь-озеро, а тут еще ни души, дикое место. Им понравилось оно?
— Князь не спал всю ночь. Начало лета, очень тепло было, комарно. Рыба играла в озере, и он удивлялся, как она тяжко бултыхает. Крупная рыба. Он был очень печален, тот князь… в разлуке. И еще оттого, что считали его не князем, а просто хорошим воином. Затерялось родство, и он никому не мог доказать, что в его жилах течет благородная кровь. Из-за этого и погиб потом.
— В битве?
— Князя убил свой человек, которого подкупили.
Они погоревали о неведомом черниговском князе Андрее.
— А если заглянуть еще раньше? — спросил Семён. — Далеко-далеко. Что тогда было?
— Это уже более туманно… Кристаллические породы залегают здесь на глубине около двух километров и перекрыты отложениями того периода в жизни земли, который называют каменноугольным — это примерно триста миллионов лет назад. Над ними отложения юрского периода и мелового. Это понятно? Я ведь стараюсь выражаться вашими терминами.
— Слышал по телевизору про юрский и меловой… но не очень хорошо себя представляю. А откуда ты все знаешь?
Она пожала плечами:
— Для меня это как знание языков: могу разговаривать на любом, но тотчас забываю. Сейчас не знаю ни одного, кроме русского. А встречу… англичанина, к примеру, или немца — забуду русский, буду владеть только английским или немецким. Но и их потом забуду! Они где-то во мне… так у нас устроено. И с прочими знаниями тоже.
Семён, дивясь, покрутил головой.
— Сейчас вот достаю из кладовой памяти — сама себя слушаю и увлечена. Так вот, дальше о твоей земле. Тут раньше было море, и на дне его постепенно сформировались известняки. Кстати, если бы ты знал, какие там ракушки лежат до сей поры! Но тебе не добраться. Только в размывах, особенно по ручью, где есть сильные родники, можно найти осколки раковин тех моллюсков, которые жили здесь на дне каменноугольного моря. Позднее был ледник, он оставил морены — отложения, а они перекрыты озерными отложениями — тут было раньше не одно это озеро, а много. Так устроена твоя земля. Главная ее особенность: в толще известняков — карстовые явления, вроде котловин, провалов, пещер. Но это на большой глубине. Туда уходит Царь-озеро.
И сказавши так, она сама отдалялась, уплывала.
— Ты придешь еще раз? Завтра ночью, а?
Она грустно покачала головой: нет, мол.
— Но меня опять будет давить этот гад-каток!
— Есть прекрасное средство: читай то стихотворение, как молитву. Помнишь?..
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.Белый пар по лугам расстилается…
И растаяла. А Семён Размахаев счастливо спал в эту ночь.
На другой день в камере появился новенький, который, едва переступив порог, закричал Семёну:
— Здорово, командир! И ты здесь?
Это был тот кривошеий лесоруб, что вел просеку неподалеку от Семёнова озера и хотел загнать пастуху по дешевке только что спиленные ели.
— За что тебя? — спросил Семён.
— Да, понимаешь, вели мы линию электропередачи… ну, ту самую, что идет мимо твоей деревни. Это значит, такие вот металлические опоры ставим высотой с десятиэтажный дом. Так я две опоры, это самое, пропил.
— Как пропил?
— Ну, загнал налево.
— По бутылке за опору?
— Не-ет, у них же четыре ноги. Значит, за каждую ногу по пузырю, итого четыре за всю опору.
— Да кому они нужны?
— В хозяйстве всё пригодится! Дачный кооператив взял… он из этой арматуры теплицы решил построить.
Чем дольше живешь на свете, тем больше чудес.
Этот шустрый малый тоже плохо спал по ночам, тоже кричал: «А-а!».
— Ты чего, дурдом? — будили его.
— Да, понимаешь, замучил сон, один и от же: покупаю бутылку, только от прилавка отойду — дзеннь! — выронил из рук, разбилась. Беру ещё одну, на последние деньги, и снова — дзеннь!
Кривошеему сочувствовали единодушно, если не считать Семёна, который на это не отзывался никак, лежал и бубнил в полудрёме:
— Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.Белый пар по лугам расстилается.По зеркальной воде, по кудрям лознякаОт зари алый свет разливается…
— Ты чего бубнишь? — спросили у него.
— А вот послушайте: что ни строка, то картина, и рисовать не надо — всё перед глазами, как живое: звёзды меркнут и гаснут… белый пар по лугам… свет заревой на воде.
