Нил Шустерман - Громила

— Но я же не ниндзя, — возражаю я. Кажется, он опять и обрадован, и разочарован.

Потом, немного подумав, он спрашивает:

— Ты сделаешься таким, как дядя Хойт? — и в ожидании ответа смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе. Я понимаю — он пытается найти в моих глазах что-то такое, что он, возможно, видел в глазах дяди; и я лишь молю Бога, чтобы Коди ничего такого там не углядел.

— Я никогда пальцем не трону ни тебя, ни твоего брата, Коди.

— Я не это имел в виду... — Он не опускает взгляда. Глаза маленьких детей, такие невинные, наивные, по временам распахиваются столь широко, смотрят так пристально, что видят то, что незаметно глазам взрослых. Вроде радиотелескопов, которые нацелены в пустое космическое пространство — те тоже долго-долго вслушиваются и вглядываются и в результате находят в бесконечном мраке тысячи неизвестных галактик. Взор Коди проникает в меня так глубоко, что я вынужден отвести глаза.

— Не делайся таким, как дядя Хойт, ладно? говорит он и уходит.

И слава богу, что уходит, потому что мне сразу становится легче на душе. Значительно легче. Даже ещё больше: я чувствую себя словно на крыльях.

В этот вечер я засыпаю с ощущением необъяснимого блаженства и осознанием того, что жизнь удалась. Понимаю, что подобное состояние должно было насторожить меня, но разве вы будете копаться в себе, когда у вас так невероятно хорошо на душе? Вы просто наслаждаетесь этим чувством. Расправа над Оззи кажется теперь такой далекой, такой незначительной... В точности как старые ссоры между мамой и папой. Ну прямо античная история. И все эти негативные последствия — лишь космическая пыль, оседающая мне на плечи.

Умиротворённость. Чувство, к которому быстро привыкаешь.

КОДИ

49) Всякое

Я вовсе не хотел, чтобы это случилось! Просто я не подумал. Нет, неправда, я думал, вот только неправильно думал, не так, как надо было. Дядя Хойт поучил бы меня уму-разуму, увидь он, что я сотворил.

Мы опять были в парке, играли в баскетбол. То есть, это Тенни, Брю и мистер Стернбергер играли, а я — нет, потому что я люблю только то, что у меня классно получается — ну, там, ручной мяч, или бег, да много ещё чего, а всё остальное мне до лампочки. Тенни подарил мне новенького змея, потом отвёл на соседнее футбольное поле — оно как раз было пустое — и сказал: «Валяй, развлекайся напропалую!»

Вот только со змеями никогда не угадаешь — у них вроде как свой ум. Мой новый был сделан в виде ястреба — по-моему, подходяще, потому что всё время нырял к земле, как будто и вправду решил поохотиться.

Короче, я пошёл к баскетбольной площадке — может, Тенни, или Брю, или мистер Стернбергер помогут мне управиться со змеем. Куда там! Игра в разгаре, и на площадке уже целая уйма народу. Брю — прямо совсем как один из них, у него клёво получается. Ну, может, не так клёво, как у меня с плаванием или бегом, но всё равно здорово, он даже кладёт пару мячей в корзину у меня на глазах.

Дядя Хойт никогда бы ему этого не разрешил. То есть, никогда бы не отпустил его гулять вместе с целой оравой чужаков, как сейчас. Он бы заявился прям сюда и отволок Брю домой.

«Тебе нельзя связываться с кем попало, парень! — сказал бы дядя. — Уж таким ты уродился, и сам это прекрасно знаешь!»

И Брю повесил бы голову и пошёл бы домой, ведь он понимает — дядя о нём же заботится.

Но больше Брю оберегать некому, и вот пожалста: носится тут с кучей незнакомых парней и ему хоть бы что, а ведь они незнакомые только сейчас, а скоро могут стать очень даже знакомыми! Дяде Хойту это никак не понравилось бы. Вот, вспомнил о дяде, и стало грустно. Мне его не хватает, вернее, не хватает тех моментов, когда он был нормальный. Вот, наверно, он бы обрадовался и похвалил меня, если бы я сумел запустить змея повыше! Всё, решено — справлюсь сам.

Иду обратно на футбольное поле к своему змееястребу, который такой дурак, что неба от земли отличить не может; иду — и вдруг соображаю, что ветер-то переменился! Он сначала тоже был дурак, никак не мог решить, куда дуть, но вот, наконец, взялся за ум и дует ровно, так что если я побегу ему навстречу, то, может, научу эту глупую птицу летать.

Короче, разбегаюсь, порядочный конец бечёвки оставляю за спиной, и — есть! Змей поднялся в воздух! Правда, вихляется и норовит упасть, но как же, так я ему и дал! Ветер наподдаёт ему в крылья, но они не рвутся — это тебе не мой старый змей. Продолжаю бежать, понемногу отпуская бечёвку, потому что если остановиться, он тут же упадёт, и придётся всё начинать сначала. Загвоздка в том, что поле — оно же не бесконечное. Через минуту я уже домчался до края, и побежал дальше — ну и что, что уже не по траве. Выпускаю ещё немного бечёвки и выбегаю прямо на дорогу. Она тут не сильно загруженная, но машины по ней всё же ездят, а некоторые даже, кажется, немножко слишком быстро ездят, но что прикажете делать? Не бросать же после всех моих усилий!

Ну вот, я, значит, на улице; одна машина резко тормозит, другая успевает увернуться, но это ничего — водители здесь классные; уверен — увидев мальчика со змеем, сообразят, что к чему и будут поосторожнее. Меня же не задавили — только чуть не задавили, а чуть не считается.

Когда я оказываюсь на той стороне дороги, мой ястреб уже жуть как высоко и держится в воздухе сам по себе. А потому как дальше передо мной только склон холма, весь заросший кустами — наверняка там полно змей и прочей гадости — то я поворачиваюсь и бегу по обочине.

Короче, я даже не видел, откуда она взялась — эта дурацкая мачта с проводами, вынырнула из ниоткуда и схватила моего змея своими уродливыми серым лапами. Ястреб теперь болтается там беспомощный, ветер мотает его туда-сюда, словом, ужас. А мачта смотрит на меня сверху вниз, и я, можно сказать, слышу, как она хохочет надо мной: «Бу-га-га!» Знаете, я уверен, что иногда неживые вещи осознают, что творят пакости.

Ну, я этого так не оставлю, не на такого напала! Это же совсем новый змей! Стою и соображаю: мачта — она вроде как дерево, только ветки у неё металлические и растут равномерно. Короче, кладу бечёвку на землю и лезу вверх. А глаз от змея не отрываю, потому что дядя Хойт твердил: «Всегда смотри на приз!», хотя, по правде, я думаю, ему не мешало бы иногда говорить: «Сам приз в руки не даётся, к нему надо стремиться»; ведь ему потому никогда ничего не перепадало, что он и пальцем не шевелил ради приза. А вот я молодец, делаю и то, и другое: стремлюсь за призом и не спускаю с него глаз.

Лезу и лезу вверх, а до змея, кажется, всё так же далеко. Продолжаю карабкаться и, наконец, взбираюсь на ту же высоту, на которой завис змей — и всё равно до него не достать: он болтается на конце одной из этих корявых лап, хвост закрутился вокруг толстенного (гораздо толще, чем кажется снизу) провода; и все провода зудят, как сумасшедшие, точнее, не зудят, а гудят — как будто поют с закрытым ртом. Такой электрический хор.

Меня учили не касаться проводов, если не хочу поджариться; но я-то видел, как птицы сидят на них — и ничего, так что, может, это не так опасно, как нам внушают? А, да ладно, змея-то мне нужно достать? Нужно! И вот я уже потихоньку двигаюсь по железной балке к своей цели, а волосы на руках встают торчком от электричества — их даже ветер не колышет. До змея осталось совсем чуть-чуть, но дотянуться трудновато; он раскачивается, крутится, дразнит меня... Ах, ты так, да? Вытягиваю руку — сейчас я тебя достану...

И тут я бросаю взгляд вниз.

Наверно, если бы я посмотрел туда раньше, я бы сдрейфил, наплевал на змея и спустился бы с мачты, потому что сколько я ни карабкался на деревья, а на такую высоту никогда не забирался. Кажется, я сразу позабыл, как надо лазить по деревьям. Прилип к железной лапе руками, ногами и всем остальным, сдвинуться не могу. И только тут замечаю — а ветер-то холодный, просто ледяной! Змей, который ещё секунду назад дразнил меня, теперь выглядит каким-то потерянным и вроде как бы печальным...

С такой верхотуры всё внизу — как на ладони. Футбольное поле кажется больше, чем с земли, а баскетбольная площадка — наоборот, меньше. На ней уже никого нет — все бегут через поле к моей мачте, даже те, незнакомые, и все вопят: «Смотри, смотри, вон он!», и «О Господи!», и «Держись!», и так далее в том же духе.

Брю добегает первым, Тенни — сразу за ним. Они перебрасываются парой слов, и Тенни куда-то уносится — наверное, за помощью; хотя не пойму, зачем это — вон, целая куча помощников уже на пути сюда. Потом Брю начинает карабкаться на мачту. Он никогда не любил лазить по деревьям, но нужно — значит, нужно, и у него классно получается. А внизу уже целая толпа — миллион человек стоят и пялятся на меня. Можно сказать, не сводят глаз с приза.

На половине пути Брю срывается, но успевает ухватиться за перекладину, его здорово швыряет об мачту, металл звенит, как колокол.