Джимми Баффетт - Соленый клочок суши
Молодой штурман в резиновой лодке прощупывал глубину невидимого канала под нами и выкрикивал цифры и время третьему помощнику, который записывал их в непромокаемом журнале.
Строго придерживаясь пути, который указывал нам маяк, мы на холостом ходу двинулись к рифу. В какой-то момент его надводная часть оказалась не больше чем в десяти футах от левого борта – мы ясно видели ее в луче прожектора. Но под нами по-прежнему было двадцать футов воды.
– Отметь это, – крикнула Клеопатра помощнику.
За десять минут мы проплыли по каналу, и шум волн, разбивавшихся о торчащие из воды верхушки кораллов, раздавался уже позади шлюпки. Мы прошли по каналу так же, как это делали майя.
– Сработало! Будь я проклята! Сработало! – пробормотала Клеопатра, глядя на окна башни, сияющие на фоне темного утреннего неба.
– Точно, – согласился Соломон.
– Мистер Соломон, давайте сделаем это еще раз.
– Зачем еще раз? – не понял я.
– Не беспокойся, сынок. Ты выиграл пари. Мы везем тебя домой, но прежде мы проплывем по каналу на «Лукреции».
– Срань господня! – Иначе я не мог ответить на заявление Клеопатры. Всю дорогу я надеялся найти канал, и когда это наконец свершилось, мне казалось логичным вернуться на «Лукрецию» и позавтракать. Потом мы не торопясь обогнем риф с юга и выйдем из нормального, размеченного канала, по которому шхуна приплыла на якорную стоянку. Мне даже в голову не приходило, что Клеопатра задумает вести «Лукрецию» по пути майя.
Мы подплыли к стоящей на якоре шхуне, но команда едва заметила нас. На палубе полным ходом шли приготовления к отплытию. Все это было для меня очень волнительным, но в то же время чуждым и жутковатым.
Переместить «Лукрецию» – 142-футовую шхуну с двумя мачтами более 100 футов высотой и 11 000 квадратных футов парусности – из одного места в другое – это что-то новенькое. С таким я еще не сталкивался. Я приготовился наблюдать со стороны, дабы не путаться под ногами.
Как только мы пришвартовались, Соломон и Клеопатра поднялись на борт, а к нам спустились двое матросов и прицепили тендер к шлюпбалкам, висевшим за кормой.
– Мистер Марс, – крикнула Клеопатра. – Ваше место наверху, у штурвала. Поторопитесь.
Я передал по рации, чтобы Гектор не гасил факелы, пока я не скажу, и перебрался из шлюпки к штурвалу «Лукреции».
Не успел я туда добраться, как на судне воцарилась непривычная тишина. Грот и фок были распущены и готовы к поднятию. Большая часть команды стояла рядом и держала фалы, которые с минуту на минуту поднимут эти гигантские куски парусины. Несколько человек суетились вокруг капитана, готовясь поднять якорь в ту же секунду, как от штурвала донесется приказ.
Высоко на такелаже раздавался скрип и стоны. Корабль оживал. Большой американский флаг, развевающийся на гафеле грот-мачты, показывал, что бриз по-прежнему дул с юго-востока и начинал крепчать. Узкая полоска розового неба подсвечивала пушистые серые облака на востоке.
– Мистер Марс, могу я отвезти вас домой? – спросила Клеопатра.
– Есть, капитан, – сказал я.
– Не одолжите мне на секундочку вашу рацию?
Она взяла у меня рацию, вызвала Гектора в башне и объяснила, что сейчас произойдет. Гектор взволнованно ответил, что готов.
– Мистер Соломон, пусть Роберто заберется на мачту и прихватит с собой очки ночного видения. Мы поднимем грот, кливер, фок и фок-стаксель – в этом порядке. Как только все будет готово, возьмем курс на риф и пройдем по каналу майя до рассвета.
– Есть, капитан, – ответил Соломон и зычным голосом повторил команду Клеопатры, прибавив: – Навались, лукречане!
Судно пробудилось. Якорь подняли, и шхуну развернули против ветра. Роберто быстро карабкался вверх по такелажу. Поставили паруса. Они заполонили собой небо и скрыли утренние звезды. Несколько секунд они вяло подрагивали на ветру, но стоило Клеопатре отдать приказ «лево руля», как они надулись и распрямились. Шкоты и брасы подтянуты, лебедки защелкнуты. То тут, то там раздавались непонятные мне слова. Те, для кого эти непонятные слова были приказами, мгновенно их выполняли. Я почувствовал, как смещается вес моего тела – судно мягко накренилось на левый борт, и пейзаж начал меняться. Мы двигались.
Небо посветлело, мы развернулись и пошли обратно на север. Только сейчас я понял, что имела в виду Клеопатра, когда приказала третьему помощнику поставить отметки. На волнах подпрыгивали три пары флуоресцентных буйков, отмечая полосу глубокой воды.
Заметив, как я вытаращился на буйки, Клеопатра улыбнулась и сказала:
– Просто для подстраховки, мистер Марс. Вдруг Гектор замечтается о старых добрых шестидесятых.
Под бдительным надзором капитана Соломон поставил корабль в двух сотнях ярдов от берега.
– Разверните по курсу ноль-шесть-пять, мистер Соломон.
Я крутанул штурвал, и шхуна мгновенно начала поворачивать. Как только мы взяли курс, скорость ветра почти сразу увеличилась на десять узлов.
Я теребил в руках раковину Листера и смотрел на Клеопатру. Все ее ощущения и инстинкты сосредоточились на шхуне. Она смотрела то на небо, то на море, то на свет в башне.
– Сейчас стояние прилива, мистер Соломон. Течение слабое, ветер усиливается. Думаю, мы можем обойтись кливер-топселем и шпринтовым парусом.
По команде два паруса взмыли вверх, безупречно вписавшись в такелаж, словно кусочки мозаики. Шхуна накренилась еще больше, и я схватился за скамью справа, чтобы не упасть.
– Не волнуйтесь, мистер Марс. Она умеет носить паруса.
Корабль как бы сокращался, словно гигантская мышца. Он то вздымался на гребне волны, то падал вниз. Вода с шумом прокатывалась по корпусу. За кормой тянулся гладкий след.
– Девять узлов под килем, – сообщил Соломон.
– Мы идем галсом и рассекаем канал надвое. Я уже вижу глубокую воду впереди. Вот такой и должна быть первая поездка. Ослабьте грот.
Я взглянул на башню. Освещенные окна были выстроены в линию, точь-в-точь как тогда, в тендере, но теперь, кроме света, из башни лилось еще кое-что. Над водой бриз нес музыку из магнитофона Гектора, и «Лукреция», казалось, мчалась не только на волнах. Будто песня подгоняла ее вперед. Команда гарифуна мгновенно почувствовала это и начала отстукивать ладонями ритм на палубе, мачтах и рангоутах. А я начал подпевать Джимми Хендриксу:
А будет ветер помнить хоть когда-тоТе имена, что в прошлом он шептал?И вот с клюкой своей, сей мудрый старецТак тихо скажет: «Твой черед настал…»[85]
Юнги из Америки дружно подхватили припев, и в следующий такт гарифуна, потомки рабов, индейцев и пиратов, полили этот психоделический пирог собственной глазурью. Пока мы все пели «Ветер плачет: „Мэри…“», шхуна плыла подревней тропе майя. Под гитару Джимми Хендрикса мы шли мимо буйков, расставленных Клеопатрой, прочь из канала на глубокую, глубокую воду.
– Двенадцать узлов, – выкрикнул мистер Соломон.
– Ведите ее, мистер Марс. Это ваш канал, – приказала Клеопатра.
Я испугался, но сейчас явно не место и не время вежливо отказываться. Это было не приглашение, но приказ. Иногда ты просто должен встать на базу.
Я вручил Клеопатре свою раковину и принял штурвал.
– Откуда у тебя раковина Листера? – спросила она. – Я их не видела с тех пор, как последний раз была в Калькутте.
Я взглянул на девяносто футов палубы впереди – палубы шхуны, мчащейся через узкий канал, освещенный вычислениями майя, которые, хочется верить, проведут нас через коралловый риф. Нет, сейчас явно не время для рассказа про Джонни Красную Пыль.
– Потом расскажу, – сказал я.
– Насколько я понимаю, это талисман, приносящий удачу? – спросила она.
– Да, мэм.
Уголком глаза я видел, как Клеопатра потерла раковину между ладоней.
– Тогда будем надеяться, что удача в ней не кончилась. Просто следи, чтобы бушприт был под прямым углом к горизонту, и не налегай на штурвал.
Я сделал, как сказала Клеопатра. Штурвал оказался удивительно послушным и отвечал на малейшее прикосновение. «Лукреция» знала, куда ей плыть, и я просто составлял ей компанию.
Ветер дул прямо в траверс, паруса изогнулись, и скорость увеличилась до четырнадцати узлов. Держась за штурвал «Лукреции», я вдруг понял, что переживают астронавты в открытом космосе.
Четырнадцать узлов – это немного меньше двадцати миль в час. По меркам суши, на такой скорости разрешено ездить по территории школы. Вроде бы не так уж быстро, но раньше в мире не существовало транспортного средства, способного обогнать ее.
Казалось, прошли секунды с тех пор, как Клеопатра предложила мне взять штурвал. Свет Эль-Кастильо затмили лучи восходящего солнца, и штурман объявил, что от бухты «Потерянные мальчишки» нас отделяет меньше часа пути.
Я так мало времени провел на борту «Лукреции»… Меньше суток прошло с тех пор, как я покинул «Потерянных мальчишек», но я будто успел слетать на луну и обратно. Как астронавты, я не хотел возвращаться домой. Но у меня не было выбора.
