Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)
— Вот и пришли! — радостно говорит жена Ключареву.
И верно — пришли. И Майя шепчет:
— Только, Витя… не давай языку воли. Ты же знаешь свою слабость. К тому же в последнее время ты что-то нервничаешь.
Звук открываемой двери поторапливает ее слова и глушит их.
* * *День рождения Наташи похож на все другие вечера, не хуже и не лучше. Ну, может, чуть только поярче за счет процедуры подарков. Да еще сама Наташа хороша, как никогда.
И невольно, на порыве, Ключарев шагнул к ней с поздравлениями и объятьями. И Логинов тоже.
— А ну, притушите глаза, — прикрикивает на них Наташа, подмигивая Майе. — Бессовестные, нельзя так смотреть!
— При мне можно, — смеется Майя.
Веселье за столом идет вовсю. И рюмки хороши. И вино тоже. А в самом конце вечера Ключареву дают научную работу на отзыв. Статью какого-то милого молодого человека.
— Да ты помнишь его, помнишь! — кричит через стол Наташа. — Он был у нас раза два…
— Я запоминаю только с третьего, — смеясь, упрямится Ключарев.
Наташа протягивает статью Володику, а он — через стол — Ключареву. Володик при этом сокрушается и заявляет, что не переживет. Возможно, он и в самом деле слегка завидует тому, что именно Ключарев окажет какую-то услугу, а не он, не Володик. Что делать, у каждого, кроме личных качеств, есть, так сказать, свой вес. Ключаревский «вес» как раз в том, что он кандидат наук и работает в достаточно известном и звучном НИИ.
— А я-то, идиот, с самой юности связался с этими тупицами историками. Жизнь им отдал. И вот теперь никому не нужен! — нарочито убивается Володик, веселя окружающих.
Володик вдруг заводит речь о теории Пиаже (воспитание ребенка — и потому к теме равнодушных нет), и уже через пять минут они с Ключаревым схватываются, как на ринге. Володик явно в форме. Ключарев, выложив локти на стол и слегка сбычившись, обороняется, пропуская один удар за другим. И уж слишком тема трепещуща. Ну хоть бы кто-нибудь тост предложил — передышка, а там, глядишь, случайная обмолвка Володика, а там контратака. Ключарев внимательно следит за речью и пока отступает на коротких тычковых фразах.
Приходит Хоттабыч, как всегда припозднившись. Он садится к столу, прислушивается и улыбается:
— А-а… Юные Макаренки.
* * *А через неделю — и это тоже вечер после работы — Ключарев звонит Наташе Гусаровой и сообщает, что статья милого молодого человека оказалась никудышной.
— Как?.. Совсем плохая?
— Кое-что, Наташа, там есть. Но мизер.
Наташа обижена. Ключарев спешит сказать, что он, ясное дело, попытается еще что-нибудь в этой самой статье выискать. Но едва ли найдет. Найти он не обещает — нет там ничего.
— Понимаешь, Витя, — голос у нее подавленный, — я не представляю, как мы с тобой оправдаемся… Ну, вообще. Перед нашими… Неловко.
— А я не знал, что перед кем-то надо оправдываться, — говорит Ключарев и зевает, он утомлен работой, вечер.
Он собирается смягчить и сказать, что ладно, посмотрим, пораскинем мозгами. Но вот тут-то и сказалась та самая фраза.
— Не перед кем мне оправдываться, Наташа, — говорит Ключарев неожиданно для самого себя и довольно размашистым тоном.
То есть он тут же и почувствовал, что и фраза не его, во всяком случае не вполне его, и этакий тон. Но кто ж знает, как иной раз залетают в речь интонации и обороты. Это ж неведомое и, в сущности, не всегда нами управляемое.
А он еще и повторил ей:
— Не перед кем мне оправдываться, — и побыстрее закончил разговор, не желая пикироваться. Так что фраза случайной была. От усталости, видимо.
* * *Четыре грузовика натужно вывозили грунт. А больше других бегал и суетился Сысоев, по прозвищу Хромой Кирщик.
— Дров мало! — кричал он. И опять: — Дров будет мало!
Его время еще не пришло. Он готовил вар — заливать и обмазывать подходы труб, которые закладывались вместе с фундаментом. Но пока от него отмахивались — куча дров, неужели мало?.. Медленно, как лоснящийся крупный зверь, прохаживался Калабанов в своей кожанке. Он поигрывал скулами или вдруг часто гонял желваки и, расставляя людей, говорил негромко, властно:
— А ты стань сюда… Не надо толпиться.
Отец Ключарева уже копал. Он влез в какую-то ячейку и ровно, моторно бросал землю — и Ключарев-мальчик помнит, как отец уже из углубления, снизу вверх, подмигнул ему.
Работали самые разные люди — нервничали, меняли лопаты и не сразу находили место. Зинка Тюрина была в ватнике, вся со спины в глине, и в белой кокетливой косыночке; бойко швыряла землю, поминутно оглядываясь, и все поправляла свою белую косыночку. Был еще пяток солдат, выпрошенных Калабановым из недалекого гарнизона. Плюс пяток татар из татарской деревушки. А в основном работяги Поселка и их жены — это довольно большое, мощное скопище людей, и сам Калабанов тоже был уже в грязи, в глине. Шел мелкий моросящий дождь.
Был тут и Джордж Миша Аблеухов. Штамп американского инженера тех времен: расхаживал в клетчатых брюках, подобранных у ботинок, и курил сигару. Он неплохо знал по-русски (кровь бабушки) и что-то говорил Калабанову, а тот вежливо выслушивал, но махал рукой:
— Не беда.
Земля — уже с большой частотой — комьями взлетала из углублений, как бы гроздьями черного жирного салюта.
— Эй-раз! Эй-два! — начал выкрикивать дядька Ваня, скаля зубы.
Хаотичные и случайные взмахи превратились в ритм. Все ускорилось. Грязь. Глина. Взмахи рук. Эй-раз, эй-два!.. Косыночка Зинки Тюриной съехала на спину, и дождь тут же мелко ее припечатал.
И тут раздался крик Хромого Кирщика: «Даю огня! Даю огня!» — о Кирщике как-то забыли. А вар уже был нужен. В то примитивно-строительное время «кирщик» — это была не совсем профессия, а как бы искусство. И вот артист своего дела, колченогий и ярый, метался, прихрамывая, из стороны в сторону и кричал:
— Даю огня!.. Да что же вы, дьяволы! Дров мало!
Под огромным чаном с глыбами застывшей смолы и точно поплыл дым. Затем огонь. Пламя усилилось, стало метаться, дрова прогорали в одну минуту. Спешно несли заготовленные доски и чурбаки. Дядька Ваня, хрипло кликая на помощь, в одиночку волок рассохшиеся сани, брошенные здесь еще зимой. Кто-то нес кадушку. Наконец, как выход, прибыл грузовик со старыми шпалами. Огонь гудел. В сумраке пламя металось и приковывало глаза. Люди столпились у огня. Грязные, не меняя одежды, но уже изменившиеся в отблесках — другие люди. Они молчали. Багровые. Яркие. И лица были в той самой вековечной торжественно-трагической окраске. Хромой Кирщик, как трудяга черт, то спрыгивал, то опять влезал и, помешивая варево, колдовал в своем чану. Все остальные стояли завороженные. И маленький Ключарев беспричинно притих, смотрел на это язычество.
* * *И вот — второй разговор. И опять же по телефону. И друг друга в эти дни они не видели.
— Понимаешь, Наташа, — говорит Ключарев. — Это ведь даже не статья, а…
— Понимаю, — подхватывает она с иронией. — Статеечка.
— Именно так, — объясняет Ключарев. — Это могло бы сойти в качестве, например, дипломной работы. Не больше. Скажем, статья студента пятого курса.
— Да, — говорит она. — Может быть, четвертого?
— Нет. — Ключарев слышит ее скрытую злость и тут же слышит свою злость: — Нет. Пожалуй, все-таки пятого.
И он повторяет, что написать хороший отзыв он никак не может.
— Наташа, работа у него слишком слабенькая. Я могу подсказать ему, что и как доработать. Могу дать совет. Могу даже позаниматься с ним. Хотя времени у меня… — Ключарев вдруг закашливается, такого обязывающего «позаниматься» он сам боялся, и вот оно уже сказалось.
Наташа молчит.
— Чего ты молчишь? — спрашивает он, ощущение отвратительное: сейчас ему на шею посадят какого-то милого болвана, и Ключарев будет писать за него работу. — Чего ты молчишь?
— Я чувствую — ты не хочешь написать отзыв.
А это уже делает промах Наташа — ей бы ловить минуту, хватать момент, когда Ключарев согласился «позаниматься». Но она ведь тоже нервничает, торопится в словах и… упускает мгновение. И упрямо настаивает:
— Я чувствую — ты не хочешь написать отзыв.
— Ты чувствуешь правильно.
— Если ты не помогаешь нам, то ведь ты нам тоже не нужен.
— А-а, — говорит Ключарев. — А я-то, грешным делом, думал, что тебе интересно, когда мы с Майей в гости приходим. Я думал, что тебе это приятно. Мне казалось… — И Ключарев уже умышленно откашливается, отчасти давя и отчасти пряча волнение. — Мне казалось, что, приходя к вам, я иной раз рассказываю остроумные вещи.
— Ты преувеличивал. Ты думаешь, мы приглашали тебя и твою жену из-за твоих умненьких высказываний?
— Вот именно, — говорит Ключарев. — Надо ж было мне так ошибиться.
— В следующий раз не ошибайся, — говорит Наташа, ставя точку.
