Бриттани Сонненберг - Дорога домой
Разумеется, едва наш самолет сел, стало очевидно, что, несмотря на звуки бамбуковой флейты в зале прилета аэропорта, на напиток из нефелиума, которым нас встретили в отеле «Четыре сезона», она присутствует столь же явно – я имею в виду мучительное осознание ее отсутствия, – как это было в Сингапуре, если не больше. Я видела это по опущенным плечам Ли, вымученной улыбке Криса, напряжению в собственном голосе.
Вы можете самодовольно кивнуть и сказать: «Конечно… а чего вы ожидали? Что побег в тропический рай все решит?»
И на это я ответила бы: «Попробовать стоило». Совершив восемь переездов за восемнадцать лет совместной жизни, мы с Крисом очень хорошо научились изворачиваться, когда приходилось туго. Но так туго еще никогда не было.
В просторном, пахнущем ротангом вестибюле отеля «Четыре сезона» я выпила приветственный напиток, а потом еще порцию, и ни слова не сказала, когда Ли взяла коктейль, не предназначавшийся для детей. Ваше здоровье. Если в пятнадцать лет ты теряешь сестру, то автоматически становишься старше двадцати одного года, я так считаю. Кроме того, у меня не было сил бороться с ней. Если немного рома поможет ей избавиться от этого полного ужаса взгляда, даже на пять минут, оно того стоит.
Мы втроем проследовали к бассейну, пока портье в мерцающих тайских одеяниях незаметно унесли наш багаж. Я страдальчески улыбнулась им – «Простите, что он такой тяжелый», а Крис дал чаевые.
Мне было интересно, как нас воспринимали отдыхающие, расположившиеся на шезлонгах вокруг бассейна-инфинити и читавшие разные европейские издания «Вог». Они украдкой бросали на нас взгляды из-под темных очков и широкополых соломенных шляп. «Американцы», – вероятно, думали они, отмечая ослепительно белые кроссовки Криса. «Избалованная единственная дочь», – могли затем решить они по мрачному настроению Ли. А я? «Профессиональная жена заграничного служащего», – приметив мой французский маникюр, темный загар, который я приобрела, гуляя вокруг Американской школы с Жаннеттой Лолесс (еще одной южанкой, учительницей математики в средних классах и моей новой лучшей подругой) и, по возможности, наблюдая за Ли во время ее футбольных тренировок, делая при этом вид, что внимательно слушаю рассказ Жаннетгы о СДВГ[42] ее сына.
Четыре месяца назад, после потери Софи, я ощутила потребность, которой не испытывала с тех пор, как Ли была новорожденной: не отпускать от себя свою старшую дочь. Я видела, что свожу Ли с ума. Даже сейчас, когда она сказала нам, что идет погулять, и удалилась, слишком худая даже для своей худой фигуры, мне захотелось позвать ее назад, убаюкать, закричать, что не может же и она покинуть нас сейчас. Любой, у кого был ребенок-подросток, знает, что именно этого я не должна была делать.
Однако, разрываясь между стремлением обнять Ли и желанием прижаться к Крису, как детеныш сумчатого животного, я жутко хотела сделать нечто противоположное: я хотела убежать от них обоих.
Особенно с Берндом Пинкером. Знаю, знаю, дурацкая фамилия. И ужасно глупая идея: как может человек, потерявший дочь, даже думать о романе? За месяцы после смерти Софи в наших отношениях с Крисом появилось больше доброты и нежности друг к другу, чем за многие годы. И тем не менее. Бернд Линкер был единственной причиной, по которой я хотела утром встать с постели. Я познакомилась с ним на учительском собрании, посвященном новым факультативам, когда начала преподавать в Американской школе. Во второй половине дня он вел занятия по управлению стрессом. Я задержалась в классе, чтобы представиться, когда все остальные вышли. Такое количество переездов научило меня в течение тридцати секунд определять, кто мне нравится, а кто – нет, с кем из незнакомых людей я подружусь, а с кем – нет. Я не тратила время на разговоры с людьми, несимпатичными мне с первого взгляда, и старалась познакомиться с привлекательными. Мама умерла бы со стыда, услышав от меня подобные речи. С другой стороны, ее мать следовала еще худшим правилам: не доверяй людям с зелеными глазами, например, или не одалживай никаких вещей людям с маленькими ушами. После смерти Софи мой критерий надежности стал более суровым, и многие мои прежние друзья по нему не прошли. Например, любой говоривший, что для Софи настало «время уйти», немедленно исключался из числа таковых.
Все в сингапурской Американской школе удивились, что я не бросила работу учителя, вернувшись в Сингапур после похорон Софи в Штатах. Директор школы пытался отговорить меня от возвращения. Но что мне было делать дома целыми днями? Организовать клуб игры в маджонг? Петь дуэтом со щелкающим гекконом? Выстроить буддийский храм в честь Софи с ее шиповками и любимыми сказочными романами из серии «Рэдволл»? Стать алкоголичкой и наркоманкой? Нет уж, спасибо. Через неделю после приезда из Штатов я вернулась в школу, как и Ли.
Бернд был консультантом у старшеклассников (слава Богу, не у Ли) и единственным коллегой, не опускавшим голову при виде меня в учительской столовой и не говорившим, что Софи была ангелом. Бернд был английским атеистом, верившим только в психоаналитика Жака Лакана. Бернд был худым и тщедушным, как будто болел в детстве (не болел). Бернд любил артхаусное кино. Бернд тоже проводил Рождество на Кох Самуи, живя в том же отеле со своей противной женой Ребеккой, работавшей в «Би-Пи», или «Британских Пачкунах», как называл эту компанию Бернд.
Мы с Крисом уже обдумывали рождественский отдых на Кох Самуи, задолго до того, как я случайно услышала, что Бернд говорит Дэну Фоссету, учителю химии, об их с Ребеккой планах. Но должна признать, узнав о намерениях Бернда и компании тоже туда поехать, я начала серьезно ходатайствовать в пользу «Четырех сезонов». Крис две недели держался за сафари в Танзании, потом сдался. Ли было все равно, куда мы едем, ледяным тоном проинформировала она нас, глядя в окно гостиной, словно хотела, чтобы мы исчезли.
Я еще не призналась Жаннетте о своем увлечении Берндом. Но знала, что она ответит. Это было до смешного очевидно, не так ли? Я использовала Бернда в качестве убежища от своего горя – точно так же мы сбежали на таиландский остров, чтобы отрешиться от сингапурской печали. Но в отношении Бернда разница заключалась в том, что это работало. Не то чтобы в его присутствии я не грустила из-за Софи. Но мне не приходилось с этим бороться.
Мы стали иногда вместе обедать, поскольку во вторник и четверг у нас совпадали свободные часы. Во время одного из первых ланчей, когда моя влюбленность была еще неясной, зарождающейся симпатией, я ни с того ни с сего расплакалась. В кафетерии подавали роти чанай, блюдо, которое Софи терпеть не могла. Мои губы тронула улыбка, когда я представила ее гримасу при виде жареной лепешки и карри, но улыбка застыла при воспоминании, что нет больше Софи, чтобы ненавидеть роти чанай. Это не имело смысла – это же не было ее любимой едой, блюдом, вызвавшим бы приятный, окрашенный печалью образ, как она наслаждалась им в ресторане, – боль возникла от того, что я забыла, всего на секунду – она ушла.
Я машинально заплатила за взятый квай теов[43] и направилась прямо к выходу из кафетерия, а не налево, к учительскому залу. Я спустилась по лестнице с подносом в руках, кивая детям, кричавшим: «Привет, миссис Кригстейн!» Дошла до зрительской трибуны у футбольного поля, поставила поднос с обедом и заплакала.
Бернд пришел следом за мной. Тихо сел рядом на металлическую трибуну. Он не стал рассказывать о смерти своей матери или раковом заболевании отца, не сказал, что Софи прожила насыщенную жизнь, и не принялся описывать мне улыбку Софи, как будто я никогда ее раньше не видела. Он просто сидел там. В итоге, перестав плакать, я рассказала ему о роти чанай, и он сжал мою руку, и я ответила слабым пожатием, а потом мы разняли руки, встали и пошли вокруг футбольного поля к тому месту, где упала Софи.
Он был просто хорошим другом. Хорошим другом, ради которого я подкрашивалась, хорошим другом, чье присутствие заставляло мое сердце биться быстрее, когда он махал мне рукой с другого конца парковки. Хорошим другом, которого я представляла себе по ночам, лежа рядом с Крисом.
Я поставил будильник на шесть утра, чтобы к семи успеть на поле для гольфа. Играть мне было не с кем – Элиз гольф ненавидела, – но мне было все равно. В гольфе я никогда не добивался успехов, как в других видах спорта, которыми занимался в старших классах и в колледже – баскетбол и бейсбол, – и поэтому с нетерпением ждал встречи с девятью лунками в одиночестве, чтобы никто не видел моих ошибок.
В зале отеля, где подавали завтрак – на открытой площадке под традиционной тайской крышей из пальмовых листьев, – было практически пусто, всего две изящные мамаши, собравшиеся на йогу, заправлялись коктейлями с манго и снейкфрутом перед занятиями на веранде с видом на залив. По их резкому акценту я понял, что они американки – готов был поспорить, со Среднего Запада, – поэтому пожелал им доброго утра, и они радостно улыбнулись в ответ, с той чрезмерной любезностью, которую ты проявляешь к соотечественнику в чужой стране.
