Йоханнес Зиммель - Горькую чашу – до дна!
Она никогда не любила меня. И я считала себя вправе не любить ее. Она всегда отсылала меня, лишала меня дома и превратила мою юность в ад одиночества среди чужих людей. Я выросла среди чужих людей, дома меня встречали без радости, только терпели. Ей хотелось жить своей жизнью, моей красавице матери, а я была этому помехой. Она и смотрела на меня всегда холодно и неприязненно. И обходилась со мной дурно. Вот и я тоже решила, что могу поступать дурно и безжалостно. А когда на меня все же нападал страх и я терзалась муками совести, когда я стыдилась своих поступков, то думала: ты разрушаешь не брак своей матери, а брак чужой, посторонней женщины, она вполне заслуживает твоего равнодушия, если не чего-нибудь похуже.
Это ужасно, я понимаю. Нельзя делать зло только потому, что зло причинили тебе. Я сделала много, много больше зла, чем моя мать. Я, словно обеспамятев, совершала страшные грехи, один за другим, один за другим. И не раскаялась, не исповедалась. Дитя, нерожденное дитя в моем чреве, я собираюсь умертвить. Ради чего? Ради моей любви к Питеру. Но что это за любовь, которая идет на убийство? Это она-то чиста? И прекрасна? Да она грязна и преступна, наша любовь, и я сама тоже грязна и преступна. И Ты, Господи…
– Осторожно!
Шерли вздрагивает. Она толкнула старую даму в светло-розовом платье, сидящую в последнем ряду. У дамы на голове светло-розовая шляпа с искусственными фруктами и возмущенно выпученные глаза.
– Прошу прощения, – смущенно лепечет Шерли.
И вновь видит все то же: жара и духота в зале, яркий свет и люди, люди.
– «…так Лазарус Стронг хочет донести до нас триединство своих синих, розовых и золотых плоскостей лишь как абстрактный манифест в смысле инстинктивного космогенезиса…»
9
– «…как и эти синие, розовые и золотые таши являются для него не объектом изображения, а лишь преддверием того, что он хочет выразить». Тысяча долларов, дамы и господа. Кто больше? – Аукционист вытер пот со лба. Шерли тупо уставилась на небольшое полотно, которое он поднял над головой. Золотые, розовые и синие многоугольники теснятся, наползая друг на друга.
– Тысяча двести! – крикнула дама в шляпе с фруктами и подняла руку.
– Тысяча триста!
– Тысяча четыреста! – Поднялось еще несколько рук.
– Тысяча четыреста слева в первом ряду. Кто даст больше за «Конец света»?
– Тысяча шестьсот. – Лысый господин.
Шерли откинулась назад. И голой рукой задела одну из тяжелых бархатных штор, закрывавших окна. От солнечных лучей, падавших на ткань с другой стороны, штора была горячая, как печка.
– Тысяча шестьсот. Кто больше?
Голоса и поднятые руки поредели.
– Тысяча шестьсот пятьдесят.
– Тысяча семьсот.
– Тысяча семьсот. Больше никого? Дядя Грег.
Она вдруг увидела его. Он стоял у входа в зал и искал ее глазами. Отчаянная надежда в последний раз вспыхнула в ней. А вдруг им все же удастся ускользнуть?
– Тысяча восемьсот! Кто даст тысячу восемьсот за «Конец света»? – Аукционист обвел глазами зал.
– Дядя Грег! – тихонько позвала Шерли.
– Тсс! – злобно шикнула на нее дама с фруктами на шляпе.
Грегори не услышал. Шерли подняла руку. Теперь Грегори кивнул ей и стал, хромая, пробираться к ней. В тот же миг прозвучал голос аукциониста:
– Тысяча восемьсот долларов – раз, тысяча восемьсот долларов – два, тысяча восемьсот долларов – три. Молодая дама справа у окна, спасибо.
Взгляды всех обратились к Шерли, которая все еще стояла с поднятой рукой. Служащий аукциона подошел к ней.
– Хотите оплатить наличными или чеком? Только тут Шерли опомнилась и опустила руку.
– Я? Как это? Почему? Я не собираюсь покупать эту картину!
– Извините, но она оставлена за вами. Вы предложили тысячу восемьсот долларов.
– Да нет, я просто помахала рукой вот этому господину.
Шумок в зале.
– В чем дело? Что случилось?
– Девушка говорит, что она не хочет приобретать картину.
Шум усиливается.
Аукционист в черном костюме и белой рубашке с серебристым галстуком, распаренный так, что казалось, его вот-вот хватит тепловой удар, вскинулся:
– Что это значит?
– Господа, это недоразумение. Разрешите, я… – Но они не дали Грегори договорить. Шум в зале превратился в бурю возмущения. Жара и без того накалила атмосферу: все были на пределе. И теперь давали выход накопившемуся раздражению.
– Что это такое?
– Безобразие!
– Так вы берете «Конец света» или нет?
– Нет! – крикнула Шерли.
– Да! – крикнул Грегори. Дама в шляпе с фруктами ткнула в него пальцем:
– А вы откуда взялись?
– Убирайтесь отсюда!
– Уоттс, вызовите полицию!
– Уже не нужно, – раздался густой бас от дверей. Шерли испуганно обернулась. Там стоял полицейский инспектор в насквозь мокрой от пота пестрой рубашке с плетеными подтяжками на плечах. Теперь у него опять торчала изо рта трубка. За его спиной появились оба детектива. На их рубашках под мышками тоже темнели большие пятна пота. В Лос-Анджелесе было невыносимо жарко в тот день, а в Гамбурге – ужасно холодно.
10
– А дальше?
Грегори недоговаривал, ограничивался намеками, опасаясь, что услышат его коллеги, но мне и так было все ясно. Я сидел в чистеньком бюро фрау Мизере, прижимая трубку к уху обеими руками, и был абсолютно спокоен, неестественно спокоен, словно меня совершенно не касалось то, что рассказывал Грегори.
– Они доставили нас в участок на бульваре Уилшир. Вместе со всеми остальными. В четыре часа туда приехал мой адвокат. В шесть нас отпустили – под залог.
– И что теперь?
– Все женщины были еще раньше подвергнуты медицинскому осмотру.
– Понимаю. – Значит, теперь полиции известно, что Шерли беременна.
– Через четыре недели они должны опять явиться для освидетельствования. И еще один раз. Ты понимаешь, что это значит?
– Да. – Это значило, что Грегори уже не сможет помочь Шерли и что в Америке ни один врач не сможет ей помочь.
– Против того человека, у которого мы были, будет начато судебное дело. С привлечением свидетелей. Понимаешь?
– Да.
– Полицейские хотели позвонить Джоан…
– Джоан?!
– …но потом отказались от этой мысли. Мой адвокат сказал им, что я… что это я… – Что он был отцом ребенка Шерли.
– Я понял.
– Я, разумеется, не знаю, сколько времени это продлится и удовлетворятся ли они этим. Мой адвокат считает, что в любой день к Джоан может кто-то прийти…
В любой день все может быть кончено.
– Вот почему я и советую тебе немедленно предложить Шерли и Джоан лететь к тебе в Гамбург.
– Но если Шерли надо явиться… И если будет суд…
– Мой адвокат считает, что сможет все уладить, покуда я здесь и беру все на себя. Но какое-то время вы должны побыть в Европе. В Европе может произойти много такого, что отсюда нельзя проверить. Понимаешь меня?
– Да, Грегори. Спасибо.
– Позвони Джоан сегодня же. Важен каждый час. Я промолчал.
– Сейчас я передам трубку Шерли. Пока, Питер. Всего хорошего.
– Спасибо.
– Питер?
Детский голосок Шерли звучал совсем слабо. Услышав его, я понял, какое ужасное преступление я совершил. И, заговорив, запинался на каждом слове:
– Моя бедная… девочка… Верь мне… Я тебя люблю… И сегодня же… позвоню Джоан… Вы приедете… ко мне… Как можно скорее…
– Да, Питер.
– Мы еще успеем с этим…
– Да, Питер.
– Все будет хорошо.
– Да, Питер. – И добавила еле слышно: – Но теперь все надо делать быстро. Я больше не могу.
– Через несколько дней мы будем вместе.
– Да, Питер. Да. Пожалуйста.
Потом я сидел перед телефоном, уставясь в одну точку. И не мог придумать ничего мало-мальски разумного. Теперь еще и это. Перебор. Полицейские могли явиться к Джоан в любую минуту. Может, уже явились. Может, она уже все знает.
– …с вами, мистер Джордан? – Я услышал только конец вопроса. Передо мной стоял Шауберг в своем потертом коричневом костюме и с тревогой всматривался в мое лицо. – Trouble?[7]
– Да. Нет. Да.
– Послушайте, надо взять себя в руки! Через полчаса вас будет обследовать врач страховой компании.
– Да-да, конечно…
– Черт вас побери! Приспичило вам именно нынче утром туда звонить?
И я вдруг завопил как безумный:
– Так точно, приспичило, с вашего разрешения!
– Не устраивайте спектакля, дорогой мистер Джордан, – презрительно процедил он сквозь зубы, достал из кармана пиджака металлический портсигар и вынул из него шприц и большую ампулу. – Снимите пиджак. Засучите рукав. – Он сделал мне в руку укол и помассировал немного это место. – Я сделал для вас все, что мог. Дальнейшее зависит уже от вас. Буду ждать вашего звонка после обследования. Во второй половине дня приезжайте в лагерь.
– Почему не раньше?
– Должен же я наконец купить себе обновки! Джоан приедет в Гамбург. Шерли приедет в Гамбург. Ко всему прочему еще и это. А через четыре дня я должен быть на съемках. Неприятностей становилось все больше. И все хуже. На меня катилась лавина. Сталкивала меня в море безумия, в котором я утону. У меня больше не было сил сопротивляться. Я не мог сражаться с бедами, подступающими со всех сторон. Я слишком слаб. Слишком болен. Лучше всего будет, если я сейчас сдамся, если страховая компания откажет мне в страховке. Нет!
