Николай Климонтович - Скверные истории Пети Камнева
Эвелининой, и по утрам с ее пожилой мамой-красавицей, тоже актрисой, тайком от подруги, которая страшилась маминой слабости к холодной
Столичной, украдкой опохмелялся на кухне.
– Сюда мы вернулись из эвакуации, – сказала задумчиво Эвелина, – но бывших соседей никого не осталось. Все новые люди…
Они вышли на набережную, перешли через мост, постояв над уже вскрывшейся рекой, глядя на грязные льдины, медленно тянувшиеся вниз по течению по воде, покрытой радужными мазутными пятами. То тут, то там по берегу стояли рыбаки, пытавшиеся выудить из этой грязи невесть какой улов. Они прошли под кремлевскими стенами и свернули на Красную площадь. У Мавзолея очереди к мумии в тот день не было,
санитарный день, но часовые-манекены стояли на местах.
– А здесь мы с нянькой в сорок третьем получали продуктовый паек, – сказала Эвелина и указала на незаметную дверь справа от часовых.
Петя удивился и встрепенулся: как так?
– Папа был во время войны заместителем министра здравоохранения и входил в комиссию по эвакуации тела Ленина в Куйбышев, – объяснила она тоном свидетеля истории, передающего свои знания молодым. – И паек вернувшимся в Москву членам семьи давали прямо вот здесь.
Выходил солдат, выносил пакет…
– По месту работы родителя? – уточнил Петя.
– Именно так, – кивнула Эвелина, витая в воспоминаниях.
И Петя посмотрел на нее благоговейно, потому что через нее он не только узнавал италийские искусства, но приобщался тайнам советской истории. Собственно, очень многое из того, что он знал, помимо того что дала ему семья и книги, он черпал именно у своих женщин, и это были весьма разнообразные и многосторонние познания. Не говоря уж о многих полезных навыках. Кое-что дала, конечно, и его специальная школа, немного – лекции на факультете журналистики, но главные
Петины университеты располагались в дамских постелях, расставленных там и сям по его родному городу…
Этот роман закончился некрасиво, мне пришлось выуживать у Пети подробности, я как будто предчувствовал, что все эти детальные
Петины рассказы мне понадобятся, хотя, конечно, не мог знать, когда и при каких обстоятельствах. По Петиным словам выходило, что однажды
Эвелина с сияющим лицом торжественно объявила, что вечером у них будут гости, причем не совсем рядовые. Это сияние Петю насторожило заранее. Она нарядилась в черное платье, отделанное черным тонким кружевом, что только усилило Петины подозрения. Попросту говоря, догадываюсь, Петя заранее стал ревновать, хоть и утверждал всегда с жаром, что ревность – чувство подлое и низкое, для мелких людей.
Гостями оказались довольно известный и богатый в те годы советский сценарист, явно косивший под Цыбульского: та же курточка, те же длинные темные спутанные волосы, те же темные очки – и пятилетняя кроха, его дочь. Сценарист и Эвелина были на ты, с многими общими знакомыми и, кажется, с общими воспоминаниями. Короче говоря, еще до начала главного аттракциона Петя уверился, что они – бывшие любовники. Аттракционом же была именно крошка-девочка, которую почти тут же усадили за рояль. Она – вундеркинд, которого тщеславный отец водил по московским домам на показ. Это был пухленький ребенок с не до конца еще осмысленным взглядом, в пышном голубеньком платьице. На концерт собралась вся семья: вполпьяна мамаша Шарабанова, сама хозяйка, обе ее дочери. Было что-то извращенное, неуловимо патологичное в том, как малышка своими маленькими пальчиками, когда ее взгромоздили на подушку и придвинули стул к роялю, заиграла фуги
Баха. Оказалось, сам сценарист, не знавший нот и никогда не притрагивавшийся к инструменту, обучал музыке свою дочь по собственной методике, о чем он тут же и заявил.
– Так, Юля, теперь Шопена! – крикнул он, и девочка испуганно сжалась. Она взяла какую-то ноту, но со страху ошиблась. – Шопена, я сказал! – заорал папаша.
Последовал Шопен. Петя взглянул на умиленное лицо Эвелины, такого выражения на этом лице он никогда не видел. Сценарист Петю самым естественным образом не замечал, и Петя обиженно понимал, что сейчас он тут лишний. Но двинуться с места не мог. Он должен был что-то сделать, но еще не знал, что сделает. Эвелина вдруг перегнулась к нему и тихо жеманно спросила:
– Петр, что вы такой хмурый? Вам не нравится?
– Молчи, твою мать! – заорал сценарист.
Что ж, он оскорбил Петину любимую женщину у него на глазах. Петя подошел к сценаристу и со всей силы, на какую был способен, дал ему в морду. У того была отличная реакция – позже выяснилось, что в молодости сценарист занимался боксом. Он коротко и очень сильно ударил Петю в скулу слева, тот бросился на него, а поскольку Петя был выше, больше и тяжелее, он смял противника, и они покатились по ковру, сцепившись. Они сшибли одноногий наборный столик, опрокинули напольную вазу, но та не разбилась, отчего-то. Они подкатились уж под самый рояль, когда девочка завизжала отчаянно, перекрывая крики
Эвелины: мальчики, ну мальчики!
– Отпусти, б…, отпусти же! – прорычал сценарист, услышав визг своего ребенка. И Петя отпустил его, разжав свои объятия.
После чего Петя, ни на кого не глядя, проверяя языком во вспухшем рту качающийся зуб, облачился в свой рыбацкий плащ. Перед тем как покинуть дом Шарабановых, он подошел мамаше к ручке, потому что та в отчаянии протягивала руки к своему единственному собутыльнику. И вышел, ни с кем больше не прощаясь. Через пару лет они столкнулись на какой-то выставке, и Эвелина обворожительно улыбнулась Пете. Зубы она так и не вставила.
На свежем воздухе не стоит любить чужих детей
Петя терпеть не мог того, что называется крепкое мужское рукопожатие. Отнюдь не потому, что был слаб, но потому, что его раздражала профанация ритуального жеста: рукопожатие должно говорить лишь о том, что в руке у тебя нет стилета или ножа. По-видимому, у
Лени пожатие руки было именно таким: открытым и дружеским, и это отсутствие демонстративной простонародной попытки сразу же закрепить свое превосходство подкупило Петю. К тому же это был случай предпочитаемого Петей соотношения возрастов: Леня был старше лет на десять, а значит, Петя мог, сохраняя за собой инициативность младшего, считать Леню старшим братом, какового у Пети никогда не было. Сосед оказался замкнутым, застенчивым, наверное, человеком, но
Петина доброжелательность и простота растопили лед. Не сразу, правда.
Они сошлись по-соседски, как и бывает между новоселами, на почве обустройства своего жилья. Потом оказалось, что Леня – журналист.
Правда, бывший, но закончивший тот же факультет, вечернее отделение, шестью годами раньше Пети: до университета он послужил в армии, подвизался на заводе. Нашелся и общий знакомый: бывший Петин ответственный секретарь, который обучался одновременно с Леней чуть не в той же группе. Нынче Леня, устав от нетучных журналистских хлебов, работал директором небольшого продуктового магазина, что тоже показалось Пете, лишенному социальных предрассудков, хоть и экзотичным, но милым. Поскольку скоро выяснилось, что Леня – человек душевный и деликатный, к нему незазорно и нетрудно было обратиться с просьбой, он помогал Пете радостно, сам же наотрез отказывался от
Петиных услуг, приходилось их оказывать исподволь.
Когда мы с Петей только обустраивались в Колобове, Лени на даче, как он неизменно называл свою деревенскую избу, не было, поэтому я его и не видел. Но Петя многократно, прежде чем переселиться на другой берег, наезжал в Колобово самостоятельно, готовился к переселению, и они познакомились по-соседски, исправно выпивали и однажды даже ходили на охоту – на уток. Если можно, конечно, так назвать довольно дилетантское предприятие: они собрались как-то поутру, надели сапоги и пошли краешком болота, причем Петя был безоружен, а Леня держал в руках двустволку, которую одолжил ему какой-то знакомый. По их понятиям, утки должны были гнездиться именно здесь, в верховьях Бойни, но это было сомнительно: лёт давно кончился, и утки, понятное дело, еще в мае улетели дальше на север.
Так вот, Леня и вызвался помочь Пете переправиться, потому что тот торопился привести в порядок свое новое жилье, – он уже все оформил и заплатил в этой самой Вязовне, куда переехали бывшие хозяева дома в Польках. Торопился из соображений романтического толка, как я уж говорил, в видах, так сказать, семейных: вспомните вдову с ребенком.
Машину Петя оставил у Лени во дворе, запер баню и избу, и они отправились.
Как на экране, вижу картину этой переправы. В широкую дощатую плоскодонку было погружено только то, что понадобится. А именно: старый холодильник Саратов, рабочее кресло, изваянное мною из бруса для Пети в наш с ним приезд. А также инструменты, продукты, минимум одежды, ну и кое-что для баловства – пляжный шезлонг, скажем, надувные матрасы. Леня поплыл вместе с Петей, поскольку должен был перегнать лодку обратно, чтобы вернуть ее хозяевам, – на этом рыбном озере у каждого местного жителя лодка всегда должна была быть под рукой, потому что рыба здесь была важной статьей семейного прокорма. Поэтому, когда они добрались до Польков и разгрузились на берегу, Петя тут же отправил Леню обратно, уверяя, что дальше он все сам.
