Сара Груэн - Воды слонам!

— А что такого? — продолжает Уолтер, весь воплощенная невинность.

— Зря смеешься. Марлене плохо, понял?

Он растерянно ухмыляется.

— Ох. Ты это, дружище. Прости. Не знал. Надеюсь, все будет в порядке?

— Пока не знаю. Послали за врачом.

— Вот черт. Я не хотел, Якоб. Вот те крест, не хотел. — Он поворачивается к двери и набирает полные легкие воздуха. — Но больше всего я бы не хотел оказаться на месте слона. Вот кому не поздоровится!

Я медлю.

— Уже. Уже, Уолтер. Поверь.

Уолтер выглядывает наружу.

— Ну да, ну да, — говорит он и, уперев руки в боки, осматривает площадь. — Ну да, ну да. Кто бы сомневался.

Я не выхожу из вагона ни к обеду, ни во время вечернего представления. Боюсь, что стоит мне увидеть Августа — и я его прикончу.

Ненавижу. Ненавижу за то, что он так жесток. Ненавижу за то, что ему обязан. Ненавижу, за то, что влюблен в его жену — да, по правде сказать, и в слониху. Но больше всего мне ненавистно то, что я оставил обеих в беде. Не знаю, хватит ли у слонихи ума связать меня и наказание, задуматься, почему я ее не спас, но у меня-то хватит.

— Разбила пятки, — говорит мне Уолтер, вернувшись. — Эй, Дамка, aп! Ап!

— Что-что? — бормочу я. С тех пор, как он ушел, я не сдвинулся с места.

— Марлена разбила пятки. Вышла из строя на неделю-другую. Думал, тебе интересно.

— Да. Спасибо, — отвечаю я.

Он присаживается на раскладушку и смотрит на меня долгим взглядом.

— Ну, так и что у тебя с Августом, в конце-то концов?

— То есть?

— Вы, кажется, как-то повязаны?

Я с некоторым усилием сажусь, прислоняюсь к стене и наконец отвечаю:

— Ненавижу этого ублюдка.

— Ха! — хмыкает Уолтер. — Ну, стало быть, хоть немного ты соображаешь. А зачем тогда проводишь с ними все свое время?

Я молчу.

— Ой, прости. Я и забыл.

— Ты ничего не понял, — отвечаю я, поднимаясь.

— Да ну?

— Он мой босс, и у меня нет выбора.

— Верно. Хотя, по-моему, тут замешана женщина. И ты об этом знаешь не хуже меня.

Я вскидываю голову и испепеляю его взором.

— Ладно-ладно, — он поднимает руки вверх, словно сдаваясь. — Уже заткнулся. Ты и сам понимаешь, что к чему. — Он отворачивается и роется в своем ящике. — На вот, — протягивает он мне эротический комикс. — Это тебе, конечно, не Марлена, но все же лучше, чем ничего.

Когда он отворачивается, я пролистываю книжечку. Несмотря на недвусмысленные, даже преувеличенно откровенные картинки, я не нахожу в себе ни капли интереса к тому, как мистер Главный Режиссер оприходует по полной программе тощую будущую звезду с лошадиным лицом.

ГЛАВА 13

Я моргаю часто-часто, пытаясь понять, где нахожусь. Ага, это тощая сиделка с лошадиным лицом уронила где-то в конце вестибюля поднос с едой и разбудила меня. Я и не заметил, что задремал, но так теперь бывает сплошь и рядом. Я теряюсь во времени и в пространстве. То ли это уже старческий маразм, то ли мой разум просто борется с полным отсутствием духовной пищи.

Сиделка садится на корточки и собирает разбросанную еду. Я ее не люблю — она вечно не дает мне ходить. Похоже, я ее уж очень нервирую тем, что нестойко держусь на ногах, ведь даже доктор Рашид признает, что ходить мне полезно, особенно когда я не перенапрягаюсь и не застреваю на полпути.

Мое кресло стоит в вестибюле рядом с дверью, но до прихода родственников еще несколько часов, и я решаю посмотреть в окошко.

Можно было бы, конечно, просто позвать сиделку. Но разве это интересно?

Я сдвигаюсь к краю сиденья и тянусь к ходункам.

Раз, два, три…

Передо мной возникает ее бледное лицо.

— Мистер Янковский, вам что-то нужно?

Эх. Чуть-чуть не успел.

— Да так, просто хотел посмотреть в окно, — отвечаю я, делая вид, что удивлен.

— Тогда садитесь поудобнее, а я вас отвезу, — говорит она, опуская руки на поручни моего кресла.

— Что ж, спасибо. Очень мило с вашей стороны, — говорю я и откидываюсь в кресле, поставив ноги на подножку и положив руки на колени.

Сиделка выглядит обескуражено. Вот это удар! Она распрямляется и ждет — видимо, подозревая, что я попытаюсь удрать. Я мило улыбаюсь и смотрю на окно в конце вестибюля. Наконец она заходит мне за спину и берется за поручни.

— Признаться, я несколько удивлена, мистер Янковский. Обычно вы… ну… весьма непреклонны, когда дело касается ходьбы.

— Я и сейчас не прочь пройтись. А согласился только потому, что у окна нет стульев. Почему, кстати?

— Потому что там не на что смотреть, мистер Янковский.

— А цирк?

— Ну, в эти выходные — да. Но обычно там только автостоянка.

— А что если я хочу посмотреть на автостоянку?

— Вот сейчас и посмотрите, — отвечает она, подвозя мое кресло к окну.

Я хмурю брови. Она просто обязана была начать со мной спорить! Почему она со мной не спорит? Ах да, понятно почему. Я для нее просто-напросто дряхлый старик. Нельзя волновать здешних обитателей, особенно этого старого Янковского. А то швырнет в вас желе, а потом скажет, что он случайно.

Она уходит.

— Эй, — окликаю ее я, — а где мои ходунки?

— Просто позовите меня, и я отвезу вас обратно.

— Нет, я хочу ходунки. Ходунки должны быть всегда под рукой. Принесите ходунки.

— Мистер Янковский… — начинает сиделка, скрещивая руки на груди и глубоко вздыхая.

Из бокового вестибюля, словно ангел небесный, появляется Розмари.

— В чем дело? — спрашивает она, переводя взгляд с меня на девушку с лошадиным лицом и обратно.

— Я просил ходунки, а она отказалась их принести.

— Я не отказалась. Я только сказала…

Розмари останавливает ее жестом.

— Мистер Янковский любит, чтобы ходунки были рядом. Всегда так было. Раз он просит, вы уж ему принесите.

— Но…

— Никаких «но». Принесите ему ходунки.

Лошадиное лицо сиделки оскорблено вспыхивает, но тут же оскорбление сменяется враждебной покорностью. Она бросает на меня убийственный взгляд и отправляется за ходунками. Проносится по вестибюлю, демонстративно неся их перед собой, и с грохотом швыряет рядом с моим креслом. Жаль, что на ходунках резиновые наконечники, а то приземлились бы они сейчас не с жалким визгом, а со звоном. А так совсем не то впечатление.

Я ухмыляюсь. Ничего не могу с собой поделать.

Она стоит рядом, подбоченясь, и глядит на меня в упор. Ждет, чтобы я сказал ей спасибо, не иначе. Я медленно поворачиваю голову, подняв подбородок, что тот египетский фараон, и нахожу взглядом пурпурно-белый полосатый купол шапито.

Полоски меня раздражают: в мое время в полоску были только торговые палатки. Купол шапито должен быть белого цвета — по крайней мере, в начале сезона. Потом, конечно, шатер постепенно покрывался грязью и травяными пятнами, но полосатым не бывал никогда. Похоже, продают они все то же самое: воздушную кукурузу, леденцы, шарики. Впрочем, в руках у детей я замечаю сверкающие мечи и еще какие-то движущиеся и мигающие игрушки, но до них слишком далеко, и я не разберу, что это такое. Догадываюсь, что родители выложили за них целое состояние. Кое-что не меняется. Лохи остаются лохами, а артиста всегда можно отличить от разнорабочего.

— Мистер Янковский!

Надо мной склоняется Розмари. Наши глаза встречаются.

— А?

— Поедете на ланч, мистер Янковский?

— А что, уже пора? Не может быть! Я здесь совсем недавно.

Она смотрит на часы — на настоящие часы, со стрелками. Слава богу, электронные часы как появились, так и исчезли. И как только люди не понимают, что «можно» далеко не всегда означает «нужно».

— Сейчас без трех минут двенадцать, — говорит она.

— Что ж, коли так. А какой сегодня день?

— Воскресенье, мистер Янковский. День Господень. День, когда вас приходят навещать.

— Я знаю. Я хотел спросить, чем нас сегодня кормят.

— Уверена, ничем из того, что вам понравилось бы, — отвечает она.

Я поднимаю голову, готовясь рассердиться.

— Ну, что вы, мистер Янковский, — смеется она. — Я пошутила.

— Знаю, — говорю я. — Что, теперь мне не хватает еще и чувства юмора?

Может, и не хватает: чего бы я иначе брюзжал? Я уже не понимаю. Настолько привык, что со мной обращаются, как со скотом — ругают, усмиряют, загоняют в хлев, держат в узде, что уж и не знаю, как себя вести, когда во мне видят человека.

Розмари везет меня к столу, где я обычно сижу, но я и слышать об этом не желаю. Ведь там этот старый хрыч Макгинти. Снова нацепил клоунский колпак — должно быть, с утра пораньше попросил его у сиделок, как последний идиот, а может, даже и спал в нем. А на спинке его кресла до сих пор болтаются воздушные шарики. Правда, они уже начали сдуваться и больше не парят, а скорее напоминают поникшие цветочные головки.

Когда Розмари разворачивает кресло в его сторону, я огрызаюсь.