Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2008)
— Ек-королек! — говорю я подруге. — Мы же с тобой так всесторонне это перетерли вчера лишь вечером, ну все решительно обсудили, достигли полного согласия. Что же ты, спрашивается, прибежала?
— Ну мало ли, может быть, ты решишь из шкурнических соображений все же подать?
— Как же так, я же только вчера тебе говорила, что это вопрос, не подлежащий обсуждению.
— Мало ли чего говорила, говорила-говорила, а потом взяла и подала!
— Ну ладно, мне можно не верить, но ведь у меня и срок кончился!
— Разве? Я не знала. Разве уже два месяца прошло?
Про срок тоже толкли два часа, чулки и носки остались незаштопанными. Слово полностью девальвировано. Оно не несет в себе никакой информации или, наоборот, несет в себе информацию ложную, шифрует, затемняет истинные чувства, мысли и намерения. Если вы говорите, например, “я хочу спать”, надо понимать это: “я хочу есть”. Говоря “я люблю Пушкина”, вы желаете втереть очки вашему собеседнику, внушить ему какие-то иные понятия, или, может быть, вы заблуждаетесь, в вас говорит какой-нибудь комплекс, в вашем “я люблю Пушкина” кроется нечто иное, скажем, зависть или карьеризм. Вы не можете “хотеть спать”, вы не можете любить Пушкина, ибо это вам несвойственно, что тонко чувствует ваш собеседник, который умнее, проницательнее вас.
Как это ни комично, в подобной инфляции слов, высказываний,
утверждений, в пренебрежении “автоинформацией” и любыми средствами самовыражения через слово очень большую роль сыграло увлечение фрейдизмом, которое распространилось в нашей интеллектуальной “элите” к концу прошлого десятилетия. “Увлечение фрейдизмом” — это сказано, конечно, слишком громко. Характер этого увлечения специфичен для нашего невежества, провинциальности, самомнения, умственной отсталости. Какой-то бойкий интеллектуал подхватил обрывок психоанализа в части “комплекса неполноценности” и популяризовал среди своих знакомых под кофеек. “Комплекс” — это понятие приобретало все более универсальное значение, постепенно им стали именовать абсолютно все проявления личности, во всех сферах. Вы купили костюм в кредит — у вас комплекс такой-то (непереваренного еврейства, интересного мужчины, вождизма — лепите что хотите); вы поехали в Киев — такой-то комплекс (домашности, аристократизма, буржуазности), вы не поехали в Киев — такой-то, и до бесконечности. “Комплекс” — это дает возможность, научную аргументацию не доверять вашим высказываниям, в грош их не ставить и одновременно считать себя непогрешимым судьей. Еще бы — так учит нас Зигмунд Фрейд. Поэтому ваши слова, поступки, действия не суть поступки, действия и, разумеется, не средство информации, а комплексы, клише,
роли, которые вы по каким-то причинам играете.
Дорогие мои друзья, давайте кончать тpеп, истощающий нас, превратившийся в нашу болезнь и превративший нас в символы комплексов и клише. Я — чемпионка трепа — поклялась, что если я не могу истребить треп как главный фактор жизни, то по крайней мере решительно ограничу число партнеров по трепу. Я буду трепаться только с теми, для которых мое слово равно лишь слову, поступок — поступку, обещание — обещанию, действие — действию, только с теми, для которых “я люблю Пушкина” есть информация о моей любви к Пушкину, конечно, абсолютно уникальной, конечно, совершенно неправдоподобной, конечно, трансцендентной, мистической, но все же существующей как непреложный, хотя и невероятный факт. Иначе опять получится, что два месяца будем вырабатывать программы и позиции, исповедоваться, лалыкать, хрипнуть, сидеть в прокуренных комнатах, считать друг друга неразлейводой, а потом я
выбегу на минуту наружу и расколюсь.
Пятого июля, отправляясь на собрание, я зашла в кафе “Лира” выпить кофе. За столиком с одной из дам, причастных к кругам, пущенным обо мне в “кругах”, сидел драматург К., которого я упоминала на первых страницах моего мемуарного сочинения, пообещав к нему вернуться.
Драматург К. — сам по себе фигура вовсе эпизодическая, для меня никакого значения не имеющая. Он — художественный прием, вроде того, что был у Таирова в постановке “Мадам Бовари”. Там в начале и в конце спектакля появлялся некий юноша, сосед Эммы, безмолвный, эпизодический, но в его фигуре, однако, воплощалась концепция. Драматург К., кольцуя мою историю, тоже пусть послужит в качестве художественного приема — моей концепции.
К., как, наверное, вы помните, стоял 2 апреля у “Ореанды” в Ялте, провожая нас в Москву. Он смотрел мне вслед с доверием, с сочувствием, с печалью. Он был друг.
Прошло три месяца, полных невыносимых страданий. Сейчас К. смотрел на меня подозрительно, строго, высокомерно. Он и его спутница задали мне несколько вопросов, ставших традиционными, а именно: почему я так волнуюсь (sic!), если у Рудницкого все в порядке, как мои дела (они, оказывается, ничего не знают) и т. д. Я попыталась им объяснить, что мое персональное дело не имеет ничего общего с делом Рудницкого по ряду причин, в частности потому, что у меня второе письмо. Оказывается, они, простота, этого тоже не знали, хотя мы подписывали письмо 63-х вместе с K., а с его дамой обсуждали прошлый наш грех минимум десять paз. “Ах, она же рецидивистка”, — промолвили они, понимающе переглянувшись. “Ну, мы рады, что у тебя теперь (sic!) такое настроение”, — величаво и одобрительно изрекли они, прощаясь. Прошло всего лишь три месяца. Я не желала бы вам, уважаемый К., пережить такие три месяца.
Через пять минут начиналось собрание.
ИЮЛЬ
Exodus
Собрание
Протокол партийного собрания Института истории искусств
от 5 июля 1968 г.
Присутствуют — 42 чел.
Отсутствуют — 3 чел.
Председатель — О. Швидковский.
II. Персональное дело т. Зоркой
Д. Ю.: Товарищи, сотрудница сектора кино Н. М. Зоркая подписала коллективное письмо, направленное во все возможные партийные и правительственные инстанции, а также в редакции центральных газет. Это письмо уже зачитывалось на заседании партийного бюро, а также дирекции во время разбора поведения других наших сотрудников, подписавших письмо. Я думаю, что не имеет смысла зачитывать его еще раз?
Из зала: Зачитать. Мы не знаем.
Д. Ю.: Принесите, пожалуйста, текст письма. (Зачитывает.) Необходимо подчеркнуть, что это уже второе коллективное письмо, подписанное Зоркой. Первое — по поводу процесса Синявского и Даниэля. В свое время подписание первого письма т. Зоркой обсуждалось на партийном бюро института, и Зоркая получила соответствующие разъяснения РК и МК КПСС. Подписав второе письмо и выступая на собрании, Зоркая не сказала, что подписала, и, принимая участие в обсуждении поведения других сотрудников института, о собственном поступке умолчала. Я думаю, что политическая характеристика письма абсолютно всем ясна, как и смысл кампании писем. Чем дальше мы отходим от времени, когда подписывались эти письма, тем яснее становится, что это была политическая провокация, развязанная чужими руками. Подписав письмо, направленное против интересов партии и Советского государства, Н. М. Зоркая совершила грубую политическую ошибку. Попросим Нею Марковну Зоркую объяснить причины своего проступка и дать его политическую квалификацию.
Зоркая: Поскольку я присутствую на партийном собрании в первый раз после продолжительной болезни, стою на этой трибуне впервые после
19 марта, я хочу начать с самых искренних извинений перед собравшимися по поводу того, что, выступая тогда, 19 марта, не сказала о том, что сама подписала коллективное письмо. Считая то, что не сказала о факте подписания письма, своей грубой политической ошибкой, искренне в ней раскаиваясь и, глубоко сожалея о том, что так получилось, я хотела бы объяснить собранию, почему так получилось.
15 марта, когда на партбюро обсуждалось дело Шрагина, Пажитнова, Давыдова и Беловой, Д. Ю. спросил меня, не подписывала ли я тоже письма, я ответила, что подписала какое-то письмо, и подчеркнула, что это письмо мне кажется очень правильным. Наутро я должна была уезжать в отпуск, но Д. Ю. рекомендовал мне остаться и присутствовать на собрании, ибо может зайти речь также и о моем письме. Тогда я сдала билет и осталась.
На собрании я не собиралась выступать, но, как товарищи, может быть, помнят, была, так сказать, “спровоцирована” речью тов. Чекина,
которая меня чрезвычайно удивила неожиданной и не соответствующей общепринятой оценкой выступлений советской делегации на международном киносимпозиуме в Репине, в частности оценкой выступления заведующего сектором кино тов. Фрейлиха как выступления “антисоветского”,
