Борис Воробьев - ДЕСЯТЬ БАЛЛОВ ПО БОФОРТУ (Повести и рассказы)
Кирилл поднялся с нарт, подошел к собакам. Они смотрели на него вопрошающе, готовые вскочить в любую минуту. Он по привычке ощупал алыки, проверил крепление колец. То и другое было в порядке, надежно, и в этом опять была его заслуга, потому что, готовясь к рейсу, он всю упряжь перебрал своими руками.
Кирилл достал сигареты. Усталость прошла, можно было и покурить. Он чиркнул спичкой и, загораживая ее ладонями, отвернулся. Первая затяжка приятно закружила голову. Вторую затяжку Кирилл сделать не успел: за спиной звякнул покатившийся по насту ломик. Кирилл обернулся. Нарты стремительно удалялись, волоча за собой привязанную к обрешетке веревку.
От неожиданности Кирилл позабыл все команды. Лишь одна мысль промелькнула в мозгу: он опозорен! Триумфатор, от которого сбежала колесница! Хотя какой, к черту, триумфатор — глупый павлин! Распустил хвост, не мог нарты закрепить как следует! "Боевое крещение"! Вот тебе боевое крещение, догоняй теперь!
Решение пришло мгновенно. Унты полетели в одну сторону, малица — в другую. В одних шерстяных носках Кирилл ринулся в погоню.
Тропа под ногами была твердая, утоптанная сотнями собачьих лап, и Кирилл мчался так, как никогда не бегал стометровку на стадионе. Он не отрывал взгляда от веревки, измочаленный хвост которой вилял на поворотах из стороны в сторону. Нужно было поймать этот хвост. Поймать во что бы то ни стало!
Кирилл наддал. Он знал, что, если через минуту не догонит нарты, его позор неизбежен. Анналы туземной истории до конца дней будут склонять его имя. Три метра отделяло его от веревки. Триста презренных сантиметров. Кирилл хватил ртом воздух и приготовился спуртовать. И тут судьба сжалилась над ним: на очередном повороте нарты занесло, они на миг сбавили ход, и хвост оказался рядом. Кирилл, как тигр на кабана, прыгнул на него, обеими руками вцепился в веревку. Но это не остановило поступательное движение нарт. Одиннадцать собачьих сил влекли их вперед почти с прежней скоростью, и с такой же скоростью за ними волочился на животе Кирилл. Особых неудобств от нового способа передвижения он не испытывал (это было все равно, что мчаться на животе с ледяной горки), но на ум незамедлительно пришла мысль о камнях пол снегом. "Протащат по какому-нибудь гребешку, харакири обеспечено", — подумал Кирилл. Однако отпускать веревку он не собирался. Это было выше его сил. Но что-то делать было нужно.
Кирилл попробовал тормозить ногами. Но им не за что было уцепиться на ровной, утрамбованной поверхности. Тогда он стал кричать, приказывая собакам остановиться. Но те лишь подвывали и без оглядки мчались дальше.
Руки немели. Кирилл перехватился ими, и это движение надоумило его. "Эврика!" — чуть не закричал он. Конечно: нужно подтянуться по веревке до нарт, а там он справится с собаками в два счета. Лишь бы хватило сил…
Женька встретил их возле каюрни.
— Ну как? — издали закричал он.
— Порядок! — отозвался Кирилл. Он со всем шиком, на какой только был способен, затормозил у дверей. Ломик опять вырвало, но сейчас это уже не имело никакого значения.
— А псы? — опять спросил Женька.
— Они молодцы, — ответил Кирилл, и это была истинная правда, потому что разве можно кого-то обвинять в собственном ротозействе?..
7
Днем опять начала портиться погода. Усилился ветер. Он гнал с моря низкие, тяжеловесные тучи. Пролив потемнел и покрылся "беляками".
На улице валялись в снегу собаки. Они смешно поджимали лапы, переворачивались с боку на бок, опрокидывались на спину, совали в снег морды, фыркали и повизгивали. Потом вскакивали, отряхивались и спешили куда-то по своим собачьим делам.
— К пурге это они. Опять самолета не будет, — сказал Побережный, подходя к окну.
Он взад-вперед ходил по комнате, заглядывал в печку, подгребал ногой сыпавшийся на пол шлак, соскабливал ногтем лед со стекол. Побережный томился. В меховой душегрейке, которую Женька называл не иначе как душегубкой, в синих габардиновых галифе и в валяных опорках на босу ногу он был похож на галицийского крестьянина времен турецких завоеваний, и Кирилл, время от времени посматривавший на начальника, незаметно прыскал в кулак. Его смешили галифе. Их подарил Побережному Женька. Он выменял галифе у демобилизованного солдата и преподнес Побережному в день рождения. "Шеф, — сказал Женька, — отныне вы — генерал Галифе!"
Нельзя сказать, чтобы подарок очень обрадовал Побережного. Как бывший моряк, он в душе презирал все, что так или иначе не относилось к флоту, и Женька не мог не знать об этом. Но Женька любил шутить, а потому не побоялся впасть в опалу. Кирилл ожидал грома и молний и отговаривал Женьку от рискованной затеи, но вопреки его ожиданиям ничего страшного не произошло. Побережного так пленила великолепная фактура материала, что он простил Женьку. Правда, он никогда не показывался в галифе на улице, а предпочитал щеголять в них только дома. И что не переставало удивлять Кирилла — так это то, что галифе были Побережному впору: удачливый Женька откопал-таки еще одного динозавра.
— Не будет, говорю, самолета, — повторил Побережный и посмотрел на Кирилла.
Кирилл лежал на койке и читал. За отсутствием какой бы то ни было жилплощади он поселился у Побережного, хотя предпочел бы жить с Женькой или, на худой конец, один. Но выбора не было, и Кирилл был доволен уже и тем, что в общежитии Побережный оказался человеком покладистым.
В данный момент Побережному требовалось сочувствие, но Кирилл ничем не мог помочь начальнику — самолеты не прилетали почти месяц. Во всем был виноват циклон с экзотическим названием "Игуана", точно джинн из бутылки, явившийся из тьмы Тихого океана. Это он притащил с собой ветер и тучи, из которых, как из мешка, сыпались снежные заряды, переходящие в беснующуюся сутками пургу. Аэродромы были закрыты.
— Такова се ля ви, шеф, — сказал Кирилл. Он перенял Женькину привычку и называл теперь Побережного только так.
— Тебе хорошо говорить! — закипятился Побережный. — Лежишь себе с талмудом! А с этим что будем делать? — Он смешно пробежался по комнате, открыл чулан и пнул ногой приготовленные к отправке мешки с почтой. — Солить, что ли?
Кирилл понял, что Побережный "заводится". Он поднялся и стал одеваться.
— Я к Женьке.
Побережный даже не обернулся. Он продолжал пинать мешки, поминая вполголоса какого-то бога и чью-то мать.
На дверях у Женьки висела записка: "Я на каюрне", и Кирилл направился туда. Чтобы не делать крюк, он пошел по целине и, миновав несколько занесенных снегом нежилых домиков, спустился в овраг, на дне которого стояла каюрня.
Это был длинный, низкий сарай, выстроенный из плавника и обложенный для тепла дерном. Окон у сарая не было, вместо них прямо в дерн были вставлены толстые стекла из плексигласа. На крыше торчала железная печная труба. Из нее поднимался и тотчас уносился срываемый ветром дым — наверно, Женька готовил еду для собак. Возле каюрни лежала неведомо кем заброшенная сюда трехорудийная артиллерийская башня. Стволы башни были погнуты, краска на ней облупилась, и под ней краснела грунтовка — казалось, что с башни содрали шкуру, обнажив красное жилистое мясо.
Кирилл открыл дверь и вошел в каюрню.
Женька сидел на ворохе ссохшихся нерпичьих шкур и чинил упряжь, напевая под нос свое любимое. "В прекрасном замке жил король с своей прекрасной королевой". Продолжения песни Кирилл никогда не слышал, потому что Женька всегда пел один и тот же куплет.
Во всех углах каюрни кучками и поодиночке лежали собаки. Когда Кирилл вошел, собаки агрессивно подняли головы, но, узнав своего, опять спрятали носы в шерсть.
— Привет, старик! — Женька придвинул Кириллу низкий, с сиденьем из ремней стул, похожий на те, что стоят в будке любого чистильщика сапог. — Садись.
Кирилл взял стул и сел поближе к печке. Это было громадное и нелепое сооружение, занимавшее почти половину каюрни. Несмотря на размеры, печь грела из рук вон плохо. Зато она являла собой, можно сказать, памятник архитектуры. Неизвестный строитель оснастил печь множеством никому не нужных выступов, карнизов, приступок и печурок, соорудив не печь, а храм.
— Что нового, старик? Как там шеф?
— Латынь повторяет.
— А-а, — сказал Женька. Ему не нужно было объяснять, что это означает.
Пошуровав в печке, Кирилл стал наблюдать за тем, как работает Женька.
У ног Женьки лежала связка аккуратно нарезанных нерпичьих ремней. Время от времени Женька брал из связки один и подзывал к себе какую-нибудь собаку. Виляя хвостом, собака выбиралась из угла и подходила к Женьке. Пока он примерял собаке ремень, та стояла не шелохнувшись, позволяя как вздумается вертеть себя. Уяснив, что надо, Женька отсылал собаку на место. Потом сшивал ремень. Получался алык — лямка, которую надевают собаке на шею. Алыки часто рвались, и Женька заготавливал их впрок. Работа напоминала хорошо налаженный фабричный конвейер.
