Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2005)
В итоге Николай сел и написал серьезный и откровенный труд о своей жизни. Можно сказать, исповедь о проблемах личного характера. Напечатал на компьютере. Потом решил сохранить на дискете, а дискету отнести Ситнику на работу и распечатать. Принтер у Николая печатать отказывался. Перебросив текст на дискету, он автоматически стер его в компьютере. Затем для верности открыл сохраненный на дискете файл. Там кроме двух первых предложений ничего не было.
Когда Николай понял, что текст пропал, ему стало очень нехорошо. Он покрылся испариной. Сердце сорвалось и повисло на ниточке. Николай от ярости и бессилия даже вырвал у себя небольшой клок волос. Слабыми пальцами набрал рабочий телефон жены. Стал причитать, жаловаться на судьбу, чуть ли не плакать.
— Ну и что? — сказала жена спокойным голосом. — Ты все вспомнишь. Сядешь и заново все напишешь.
— Ты не понимаешь! — закричал Николай.
— Вспомнишь, — стояла на своем жена. — Ты же талантливый.
Николай сел за компьютер и начал лихорадочно печатать. Слово за словом. И надо же — вспомнил.
Прозрачный покой
Его привел ко мне Андрюшатик (Андрей Эльдаров), великий искусствовед дружбы. Этого не хватало, чтобы с утра в мой хламовник ввалились двое с бутылкой и гитарой! Правда, с любимыми мною строчками:
Так по камешку, по кирпичику
Растащили весь этот завод!
Голоса у него, как положено барду, не было. Внешности артистической тоже: слеплен он был как снеговик, с лысиной вместо ведра, с отпавшей морковкой. Бардовскую песню и гитару я в принципе не любил, отпев свое еще до оттепели у альпинистских костров. И вдруг…
Я дядю своего люблю.
Он может управлять аэропланом,
И делать в небе мертвую петлю,
И в белых брюках драться с хулиганом.
Столько дореволюционности было в этих строках, словно окно в моей кухне помыли… “Я из тех Салтыковых, из которых Салтычиха, а не из тех, из которых Щедрин!” — с гордостью хвастался мне впоследствии он. Отец его разводил тонкорунных овец в Аскания Нова. Сергей же был профессиональный переводчик с французского и принципиальный москвич.
Он учил меня Москве. Он знал в ней каждый камень и каждую дырку.
Я полюбил его поэзию с первой строчки. Именно поэзию, а не песню. Хоть петь он начал еще в 1954 году, до моды.
“Какой смелый поручик Фет!” — очень я люблю это смелое высказывание о поэзии. Чтобы написать “рояль был весь раскрыт”, надо и впрямь быть смелым.
“Ананасы в шампанском” тоже требуют храбрости.
Вертинский — это принципиальность, а не манера.
Салтыков не боялся “говорить красиво”. И это оказалось его право.
В глубине застоя поэзия (не говоря об официальной) разделилась на убого гражданскую и снобистскую. Рабы КПСС противостояли рабам Вкуса.
Но были, в сугубом меньшинстве, и не те и не те — то есть поэты.
Слава поэта, писателя, художника, композитора — разного свойства.
(Постараюсь избежать сентенций о популярности — сегодня это “черный пиар-квадрат”, как пошутил один из моих героев.)
“Кто знает, что такое слава?” — не без величественности вопрошала Ахматова. Она-то знала и вопрошала ни мало ни много про Пушкина.
Сам Пушкин где-то обмолвился: “Чужую славу мы ценим за то, что в ней есть и наш вклад”. Солженицын в “Крохотках” заявил: “Господи! дай мне силы, чтобы удержать щит, чтобы отразить славу мира”. Не иначе как из псалмов… “Славу Метревели знаю, Славу КПСС не знаю”, — был такой якобы грузинский анекдот.
Действительно, как поймешь, что такое слава, или власть, или деньги?? Не иначе как виды энергии, накопляемые всем миром, то есть народом. Значит, все это и принадлежит народу. Потом это все распределяется, то есть те, кому не досталось ни славы, ни власти, ни денег, и есть народ.
Народу принадлежит только язык, который власть время от времени покушается реформировать. Поэтому так популярна бардовская словесность. Здесь создается иллюзия, что хотя бы слава принадлежит народу. Это удалось в случае Окуджавы, Высоцкого, Жванецкого даже в самые идеологические времена. Поэтому мне всегда было непонятно, почему до сих пор никто, кроме близко знавших его людей, не знает славного имени Сергея Салтыкова. Слава его не распространялась. Будто каждый слышавший его увязывал собственное восхищение в узелочек и уносил с собой. Сколько бы я ни делал усилий по вербовке его поклонников — никакого результата! Никто не пустил шепоток: знаешь, что я вчера слышал!
Чем больше живешь, чем больше теряешь близких, тем лучше чувствуешь, что после них остается: жест, случайно рассказанный анекдот, строчка…
Иначе — цитата. Я набит цитатами из Салтыкова, его строчками много больше, чем чьими бы то ни было другими, я вставляю их в свою речь на каждом шагу…
Не поите меня пивом, я ведь рыцарь.
Мне ведь пьяному не вспрыгнуть на коня…
Я памятник архитектуры, стою без крыши и креста…
Укроп, сельдерей и маленький крест деревянный
На могиле моей проросли…
Не говори с водою о любви.
Ей не до нас, она бежит по трубам…
Воспоминания нагрянули: три пирожных на рояли…
Вымойте пол у себя на душе валерьянкой.
В чистую водку поставьте лиловый цветок…
И корабли вернутся из-за Полюса…
И будут танцевать молоденькие мичманы…
Меня тут же окликают: откуда это? Я начинаю рассказывать, собеседник скучнеет: не знаю, не слышал. Будто в этом все дело. Чем темнее человек, тем больше он все знает. Ряды признанных всегда сомкнуты: на первый-второй рассчитайсь!.. По сути, любая похвала есть игра на понижение — вот так хорошо, и хватит. Кто поругивает, вопреки собственному желанию, подталкивает вперед. Так и замрешь посередине (вот и механизм критики: воспитание посредственности).
Мало хорошо написать — надо обрести судьбу. Судьба Сергея Салтыкова в непризнании. “Меня будут читать в 1929 году”, — сказал Стендаль и как в воду сквозь столетие глядел. “Таланты? Заслуги? Достоинства? — пустое! Надо только принадлежать к какой-нибудь клике”, — сказал он же.
“А беки — лысые — стояли…”
Откуда это? Идет чемпионат Европы по футболу 2004 года, а я твержу эту бессмысленную фразу. Те, кто помнит, что такое бек и хавбек, почти вымерли. Салтыков! Вот с кем бы я сейчас смотрел под пивко великий матч Англия — Португалия… Выходит, с ним было легче любить жизнь.
Однажды он обиделся на мои размышления о прихотях признания: “Ты думаешь, мне недоплатили? Я получил сполна — любовью”.
“Не плачь, не плачь, все как-нибудь устроится…”
Это первая публикация Сергея Салтыкова (посмертная).
Андрей БИТОВ.
* *
*
Приедешь на юг, окунешься в лазурь,
Там стадо медуз, побелевших от бурь,
Коснутся руки и коснутся груди,
То души умерших, ты их не гони.
И снег на вершине, и шмель на цветке,
И водка в графине, и рама в окне
Оставлены теми, что жили до нас.
Ты их не гони, они с нами сейчас.
Разводы на мраморе — песни любви,
Кому-то пропетые в давние дни.
И серые грифы, и чистый топаз
Оставлены здесь, чтобы жить среди нас.
Примешь душ, и скроются кошмары
Вместе с пылью каменистых берегов.
Ночь проспишь, а утром звон гитары
Снова тебя к морю позовет…
Приедешь на юг, окунешься в лазурь…
1965.
* *
*
Андрею Битову.
Сашка пил да иконы писал.
Ну, не пьяный… проспится и пишет.
А кто глянет, тот видит Христа.
Да не токмо что видит — слышит.
