Бодхи - Майя: Форс-минор
Я залезла на крышу, заставленную цветочными горшками. Постепенно у меня стало угасать негативное отношение к раннему утру и будням, выработанное десятилетиями хождения в детский сад, школу, институт, на работу… Стало нравиться вставать рано утром — как в бесконечно далеком детстве, когда не надо было никуда «ходить». На кой черт самые нежные года жизни человека эксплуатируются так беспощадно? Зачем это все? Всегда найдутся мазохисты, которые твердят «спасибо маме, что заставляла меня, неразумного, ходить туда-то — теперь я вон где сижу…» А по мне так это издевательство и умерщвление всего живого, и что толку в том, что сейчас ты где-то сидишь, если ты превратился в бревно, если твоя жизнь не прекрасна? Когда мне было года два, я испытывала целый ворох светлых, щекочущих своей новизной переживаний независимо от того — валялась ли я в постели, сидела ли в песочнице, носилась ли по полянке. А когда начались «трудовые будни» — сад, музыкальная школа, обычная школа, бассейн… все ушло, отступило, распрощалось, уступив место вечному утреннему мучению от новых обязанностей, которым не видно ни конца, ни края. И что осталось во мне от всех этих бесчисленных уроков, учебников, лекций? Вот на этот мутный комок случайной информации меня заставили променять всю свою жизнь… Когда мне в пять лет захотелось выучить математику — самой захотелось, просто так — я взяла учебник, и эта математика прямо-таки вливалась в меня, потому что мне САМОЙ ХОТЕЛОСЬ, мне НРАВИЛОСЬ, у меня не было графиков, не было зачетов и уроков. А когда та же математика началась в школе… меня стошнило и вырвало, и я с трудом получала даже тройки. Вот разница между «хорошим образованием», то есть изнасилованием под благовидным предлогом, порождающим толпы самодовольных полудурков, и естественным, спонтанным интересом, который органично вплетается в восприятия красоты, новизны, предвкушения и радости новых открытий. И даже сам мотив этого узаконенного изнасилования глуп до невозможности, мол тем самым детей готовят ко взрослой жизни… к смерти их готовят, а не к жизни. Хороший профессионал, уверенно занимающий свое место под солнцем, появится лишь тогда, когда человек получает удовольствие, вкладывает душу, проявляет свою индивидуальность, так что если у меня когда-то будет ребенок — черта с два я отдам его в школу. Будет делать только то, что ему будет интересно, и я буду помогать ему в его интересах — именно помогать, а не насаждать.
Кстати, тут ведь тоже есть Интернет… пойду посмотрю — может Наташка написала!
В Наггаре есть два-три Интернет-салона, цены вполне божеские для горного, удаленного от цивилизации селения — полтора доллара в час, так что можно посидеть, посмотреть — что творится в мире и в почтовом ящике. С Наташкой я познакомилась в автобусе. Она поехала с приятелями дальше — в Манали. А приметила я ее, еще когда пролезала к своему месту — такая пупса, симпатичная, с живыми глазками. Я думала, что она израильтянка, и вдруг услышала русскую речь. Она сидела в ряду прямо передо мной наискосок через проход, и я частенько ловила на себе ее взгляды. Попутчицы ее были совершенно тошнотворными девицами — одна пафосная, другая стерва, и я заметила, что лицо Наташки становится глупее, когда она с ними заговаривала. Плюнув на приличия, я довольно холодно отшила стервозную девушку, обратившуюся ко мне с каким-то вопросом, и заарканила к себе свою пупсу, после чего и узнала, что ее зовут Наташка, что я ей сразу очень понравилась, что ее попутчицы — это случайные знакомые, с которыми она летела в Индию в самолете и приклеилась к ним, поскольку сама не знала — что тут к чему. Мы сразу нашли общий язык, мне было с ней хорошо, приятно было прикасаться к ее рукам, плечам, обнимать ее, смотреть в глазки, и ей это тоже нравилось. Проболтали несколько часов. Как и я, она искала «то, не знаю чего» — то, что наполнило бы жизнь смыслом, содержанием, радостью, поиском, предвкушением. Как и я, она не захотела плесневеть дома и на работе, все бросила и понеслась в Индию в надежде хоть тут что-то или кого-то найти, или по меньшей мере просто попробовать разобраться в себе самой в стороне от обыденной суеты. Мы обменялись мэйлами и договорились, что обязательно встретимся в Москве. Наверняка она мне что-нибудь уже написала из Манали!.. Точно! Письмо от Наташки…
«Привет, Майя! Это настоящее чудо, что мы с тобой встретились! Я не стала оставаться в Манали — тут совершенно нечего делать, и прямо сейчас одна уезжаю в Дарамсалу, говорят, там совершенно замечательные места — много тибетских монахов, красивые горы… помнишь, ты рассказывала мне про Лобсанга — может я его там встречу?:) Я тебе оттуда напишу, расскажу, как там. Я в тебя влюбилась с первого взгляда…
Майка, успехов тебе в твоих поисках, напиши — что у тебя получается с негативными эмоциями, а я напишу тебе из Дарамсалы. Обнимаю, тискаю, целую:) Твоя Наташка»
М-да, тут еще несколько писем, в том числе от родителей… Могу себе представить, что они мне пишут. Грузится… Ну точно!
«Майя, мы не ожидали, что ты вот так с нами поступишь. Наверное, ты считаешь себя достаточно взрослой для того, чтобы самой принимать такие важные решения, но то, что ты делаешь, ясно показывает, что ты еще ребенок, жестокий ребенок, который вопреки всем нашим мольбам и заботам бросил все и очертя голову бросился в это ужасное болото — Индию. Что тебя туда влечет? Майя, мы убеждены, что ты попала в секту. Почему ты не хочешь сказать об этом открыто? Ведь все к этому шло. Тебя всегда влекло куда-то не туда, — то к рокерам, то к йогам, то к этим ужасным тантристам… И каждый раз ты так вдохновлялась своими новыми знакомыми, что каждый раз становилось просто жутко — что на сей раз? Только благодаря нам ты смогла получить хорошее образование и найти такую престижную работу. И что? Ты вытерла о нас ноги и сбежала в Индию. Да знаешь ли ты, что было с матерью, когда она позвонила тебе, а ей ответила эта шлюха Яна? Как ты смела сдать бабушкину квартиру? И кому! Может ты и продать ее хочешь? Не удивительно… Твои дружки-сектанты еще и не того от тебя потребуют!
Ты говоришь, что мы не хотим тебя понимать, ты всегда так говорила… И никогда не хотела слушать, не хотела понимать. Где бы ты сейчас была, если бы не мы? В подворотне? В подвале? В тюрьме? Кто знает… До сих пор тебе удавалось пройти по краешку пропасти и не сгинуть в очередной яме, но сейчас ты похоже попала в настоящую беду и не оставляешь нам никакой возможности помочь тебе. Если бы ты хотя бы рассказала правду! Это уже было бы шагом навстречу взаимопониманию.
Майя, маме очень плохо, ты знаешь, как у нее плохо со здоровьем. Если ты не вернешься, в любой момент может произойти что-то страшное. Со здоровьем не шутят. Если в тебе осталось еще хоть что-то человеческое, возвращайся. Я сумею договориться по поводу работы, в крайнем случае у меня есть запасной вариант — есть вакансия в английском посольстве. Майя, мы ведь тебя любим больше жизни и сделаем все, чтобы ты была счастлива. Доченька, возвращайся пока не поздно, не доводи дело до беды. Любящие тебя мама и папа».
Скользкие цепкие лапы вылезли из мрачного подземелья. До сих пор им удавалось ловко манипулировать мною самыми разными способами — сначала с помощью агрессии и приказов, а если это не срабатывало, в ход шло продавливание на жалость, чувство вины. Не помню ни одной вечеринки, не отравленной чувством вины перед родителями, особенно перед мамой, за все — за то, что не позвонила, за то, что задержалась, за то, что пахну взрослой жизнью, а не детским мылом.
Я была так счастлива, когда умерла бабушка, — теперь я могла жить одна, хотя и тут пришлось побороться за это право, несмотря на, что мне было уже 22… И вот опять эти лапы хотят меня поймать, любой ценой заставить жить так, чтобы им было спокойно. Какая это к дьяволу любовь, если они думают только о том, чтобы ИМ было спокойно? И почему я должна душить себя собственными руками ради спокойствия хоть самого господа бога? Вот этого я никогда не понимала. У меня есть свои представления о жизни, у меня есть свои желания, влечения, а у моих родителей смысл жизни, кажется, заключается в том, чтобы изуродовать меня так, чтобы сделать свою жизнь удобной. И попробуй только скажи, что тебе плевать на их удобство и спокойствие. Тут же на тебя обрушится шквал «праведной» ненависти — мы тебя растили, мы тебя кормили и всякое тому подобное — знакомая всем мертвечина, которой всех хлещут по морде при любом удобном случае, когда нечего сказать по существу.
Здесь, в Индии, нищие уродуют своих детей очень изощренными методами — в младенчестве ноги или руки ломают, помещают в специальные колодки, так что потом конечности вырастают причудливо уродливыми, разной длины и формы; или пальцы сращивают, или отрубают что-нибудь, или вообще из человека делают нечто наподобие коровы на четырех ногах, — такого нигде больше не увидишь… Но разве не то же самое делают с психикой своих детей все родители с так называемого цивилизованного Запада? Разве не надевают нам те же самые колодки с самого раннего детства на все желания, мысли, на все наши творческие порывы, исследования, стремления? Разве мир состоит не из моральных уродов, вся жизнь которых состоит из комплексов, страхов, подавленных желаний и негативных эмоций? И все это скрыто за пуленепробиваемой маской приличия и тотальной лжи. За этой маской прячутся не невинные дети, как об этом советует думать психология, — это щит чудовища, которое за свои изнасилованные желания и стремления теперь перегрызет глотку любому, если в один прекрасный день господь бог возьмет выходной и отменит мораль и уголовную ответственность.
