Сергей Солоух - Рассказы о животных
– Скажите, Леня, я все хотел спросить… как вы в Сибири оказались? Ваш дед сюда приехал, отец…
– Прапрадед, – ответил Шейнис, не выражая удивления, не изменяя позы, лишь только повернув в сторону Валенка из своего темного угла большие черные зрачки. – Пра-пра не знаю, как даже называть. В семнадцатом веке, говорят. При Екатерине… Большое кладбище есть в Мариинске. Совершенно заброшенное… Ну и по деревням вокруг немало… Бен-Хаимы да Леи с Эльками…
Игорю показалось, что этот странный деревянный человечек с огромным носом и сухим, из одной вяленой кожи телом внезапно улыбнулся. Как будто обозрел с законной гордостью и Мариинск несчастный, и тощую его таежную округу.
– То есть за поколеньем поколенье люди рождались тут и умирали…
– Вроде того, – Шейнис кивнул и снова улыбнулся. Игорь не думал никогда, что он умеет так, тепло и хорошо. Этот не человек, а клещи для колки грецких орехов.
– Тогда скажите, скажите, отчего вы, коренной, сибирский, совершенно здешний, так ненавидите… ну я ведь, вижу… понимаю… – тут Валенок запнулся.
– Немцев? – пришел на помощь Шейнис.
– Да.
– Не знаю, – Леня пожал узкими детскими плечами, воздух кольнул острыми игрушечными косточками, – наверное, это генетическое, вдруг просыпается, само по себе, от фотографии какой-нибудь или письма. Вы знаете, у бабушки сестра уехала после Гражданской в Палестину. И после Отечественной им даже разрешали переписываться. Целая пачка конвертов сохранилась, перевязанная тесемочкой… Отец только все марки отклеил паром…
Письма. Отец. Сестра. Леи с Эльками. Как ее звали? Лия?
Какой-то дурацкий ком уперся Игорю в горло, он глядел на маленького сушено-вяленого Шейниса и, кажется, даже поверил, что сам он, Игорь, внушительный, округлый и большой снаружи, внутри, по сути, в принципе, такой же махонький, смешной и беззащитный червячок с головкой.
– Ну ведь, ведь, если разобраться… все это глупо, Леонид, не так ли… если подумать… ведь это же другие люди. Совсем другие. Не те, что уводили… Почему же мы…
– Нет, те! – вдруг с ненавистью выкрикнул, буквально проткнул слова сквозь музыку, через всеобщее веселье и бардак, внезапно вспыхнувший, в одно мгновенье в глаза и в нос весь обратившийся Шейнис. – Потому… потому что если… если кто-то что сделал раз, и два, и три, и тридцать три, то все… однажды он снова повторит… Вернется на круги своя, как алкоголик… Это не лечится… Это в крови… Как у животных…
И свет погас в голове Игоря.
«Бог ты мой, все собрал… мальчишка… и три, и тридцать три… пурга сплошная, чепуха… как у животных… алкоголики… нашелся, тоже мне, знаток… специалист…»
И вновь попросту неуклюжий посторонний маломерок сидел напротив Валенка. Био-приспособленье для поддержки и ремонта сетей передачи данных. В багровых пятнах нездорового румянца. Чужой, абсолютно чужой субъект нелепо вжался в уголок и пялился оттуда черными глазами.
– Вы думаете? – переспросил Игорь.
– Уверен, – отрезал Шейнис.
Домой Игорь шел пешком. Почти что два часа. Очень хотел, чтобы все вино выветрилось. И кажется, получилось.
* * *До праздников, пока еще банки работали, Игорь заказал дочери допкарту к своей второй, незарплатной «визе». При всех теперешних заработках, у него не так уж часто бывали лишние деньги, да и просто Игоря раздражало попрошайничество молодой, работающей, двадцати уже семилетней женщины. А тут она сказала:
– Папа, ты знаешь, там, блин, конечно, пособие будет, разные льготы, но вдруг, в том смысле, что доучиваться, может быть, придется, даже наверняка, какие-нибудь профессиональные курсы…
И он подумал: «доучиваться», «курсы» – это ведь что-то свое, понятное, подразумевающее тетради, книги, а значит и валенковских бабочек с огненными быстрыми крыльями. Пусть совсем маленьких, водительские, фельдшерские, языковые, какие курсы-то там могут быть еще, не философские же, у Насти с Толей, но все-таки, пусть однодневки, мотыльки, ничтожные и жалкие, как моль слепая, но все-таки летающие, пусть миг, но, тем не менее, искра в ночи…
– Алла, ты знаешь, я заказал Насте допкарточку к своей, там рай, конечно, земной, и все такое, но вдруг понадобится им помочь, а с карточкой это мгновенно…
Алка кивнула. Насыпала в кофемолку коричневые зерна, похожие на мелкие копытца овечек или козочек из Лилипутии, и долго-долго молола. А потом, сделав из сказки пыль, повернулась к Игорю и, глядя на него с чудесной нежностью, совершенно преобразившей ее измятое, усталое лицо, сказала:
– Боже мой, какой ты у меня трогательно сентиментальный. Оставил все-таки ниточку. Ниточку-веревочку, не отвязал совсем и навсегда…
* * *И только с ней смысл многого, если не всего на этом свете, стал ему понятен. При том, что было, было до нее однажды как будто тоже самое – туризм, поход, и даже имя не из святцев – Роза. Роза Галямова.
Наверно, можно вспомнить, какой это был год. Семьдесят девятый, наверное. Потому что после второго, в семьдесят восьмом, был стройотряд. Стройотряд, укладывавший бетонную подушку на самой тогда дальней окраине Южносибирска, там, где теперь начало Октябрьского проспекта. И в стройотряде Игорь Валенок сдружился с человеком, фамилию которого тогда и странно, и удивительно было произносить вслух по будничным каким-то, самым обыкновенным поводам – когда поребрик привезут, куда девать обрезки арматуры и кто часы подпишет крановщику. Брежнев. Сережа Брежнев. Он все и всегда знал, поскольку был замом командира.
А еще он единственный в этом отряде с названием «Магистраль», точно так же, как и Игорь, был институтским. Не просто студентом, как все, а именно институтским, папа – доцент с кафедры начертательной геометрии, а мама – председатель студенческого профкома. Через три года вся их семья уехала в Калинин. А в семьдесят девятом, да, точно, в семьдесят девятом, за год до Алки, мама Сережи Брежнева после удачной сессии в награду предложила сыну и его другу две путевки, практически бесплатные, пеший поход по партизанским тропам Краснодар – Геленджик. Когда вся группа собралась в доме туриста у реки Кубань, в ней оказалось четыре сибиряка, несколько московских семейных пар и боевой отряд девчонок из Казани.
И начался поход по каменистым стежкам в лесах густых, как каша. Пять-шесть часов ежедневной жажды, медленно каменеющая спина под рюкзаком и дробью, свинцовыми катышками постепенно заполняющиеся воронки икр до полной чашечки коленного сустава. Но зато ночью сон, такой, что полностью, до капли растворяет тело в нежной теплоте ночи, в безмерном ее океане, тихонько, ласковыми, невидимыми струями едва лишь слышно шевелящими приподнятые полы армейской палатки. И это казалось отдыхом, эти качели общего здоровья: утомленье – сон, усталость – бодрость. И непонятно было, что еще ищет Брежнев. Его топчан был пуст, когда сгущенка наплывающего забытья сладко склеивала мысли Игоря и смежала веки, а поутру все тот же, неразвернутый, в цветочках спальник покоился у изголовья соседской лежанки. И лишь однажды там обнаружился сам Брежнев. И неприятного вида вязкая лужица у деревянной ножки топчана, с которого чашечкой увядшего цветочка свешивалась голова неподвижного земляка.
Это было утро дневки. Еще одной странной бессмыслицы, нарушившей вдруг четкий ритм уже привычных перетоков утомления и расслабления. Большой и неуютный лагерь на сероватой прогалине возле маленькой мутной затоки, в пену которой под шум холодного, крупными пузырями газированного ручья все вчера плюхались. И группа Игоря, сюда притопавшая к вечеру, и партия армян, с обеда уже искавшая здесь приключений. Все кончилось братаньем водки с чачей, и даже к полудню следующего дня лагерь все еще был мертвым. И может быть поэтому такою смелой оказалась Розка? Роза Галямова.
– Какой ты молодец, – она ему сказала, встретив у затоки. – Не то что все эти балбесы. Особенно приятель твой Сережа.
– Да-да, – ответил Игорь, смущенный комплиментом девушки, возникшей ниоткуда, как муха в оконном переплете неподвижного, параличом разбитого дня. Она была в одном купальнике, как все ходили тут, но слишком много было у нее для такой легкости тяжелых женских выпуклостей животика молочным утюжком и баскетбольного седалища.
– Пойдем, – она ему сказала, и что-то как будто бы осмысленное стала заливать про транспарант, плакат, какую-то фигню, которую он в самом деле лихо, под общий хохот и подсказки намалевал волшебной смесью киселя и зубной пасты в первый же день, такое просто выпало заданье в каком-то конкурсе инициации и посвящения, и вот теперь, поскольку через пару переходов финиш, надо бы повторить, чтоб что-то развернуть победно при входе на базу в Геленджике, что-то такое же спонтанное, прекрасное…
