Ирвин Шоу - Вечер в Византии
— Вот вам урок: не ездите с пьяницами, — сказал он. — Если бы его не угораздило свалиться с лестницы, то вы, возможно, висели бы сейчас где-нибудь на дереве.
— Вероятно. — Она поежилась. — Причуды машинного века.
— Вы могли бы попросить меня отвезти вас домой еще до того, как он упал. — Крейг забыл, что и сам был пьян не меньше Рейнолдса.
— Я решила было ни о чем вас больше не просить.
— Ясно.
— Ух, как он вас ругал и вдруг нырнул вниз головой. — Девушка засмеялась.
— И все из-за какой-то ничтожной колкости, брошенной восемь лет назад? — Крейг покачал головой, удивляясь злопамятности людей.
— Из-за нее и многого другого.
— Например?
— Однажды вы отбили у него в Голливуде девушку.
— Я? Ну, если и отбил, то не нарочно.
— Это еще хуже. С точки зрения таких, как Рейнолдс. Он ударил ее, и она назло ему стала рассказывать, какой вы замечательный человек и что говорили ей о вас другие женщины. Какой вы умный, чуткий и как с вами весело. Как же после этого ему к вам относиться? Тем более что вы были знаменитость, а он — прыщавый мальчишка, совсем еще новичок.
— Ну, теперь-то он станет относиться ко мне лучше.
— Может быть, чуть лучше. Но не совсем. Он сообщил мне о вас много сведений, которые я включила в статью. И предложил заглавие.
— Какое? — с любопытством спросил Крейг.
— «Человек с несостоявшимся будущим».
Крейг кивнул.
— Грубо, но броско. Так вы и озаглавите свою статью?
— Еще не знаю.
— От чего это зависит?
— От вас. От того, что я о вас буду думать, когда по-настоящему узнаю. Если вообще узнаю. От того, сколько, на мой взгляд, в вас осталось мужества. Или воли. Или таланта. Моя задача была бы легче, если бы вы дали мне почитать рукопись, которую отправите завтра Уолту Клейну.
— Как вы об этом узнали?
— Сэм Бойд — мой приятель. — Крейг вспомнил, что Сэм Бойд — один из способных молодых людей Клейна. — Он сказал мне, что утром приедет к вам за сценарием. Мы с ним завтракаем вместе.
— Скажите ему, чтобы он зашел за сценарием после завтрака.
— Хорошо. — Она протянула ему стакан. — Пусто.
Он встал, подошел к столу, где стояла бутылка, налил в оба стакана и вернулся назад.
— Спасибо. — Она спокойно посмотрела ему в глаза. Он нагнулся и нежно поцеловал ее в губы. Губы у нее были мягкие, манящие. Она отвела лицо. Он выпрямился, давая ей возможность встать. — Ну, хватит, — сказала она. — Иду к себе.
Он хотел было коснуться ее руки.
— Оставьте меня! — Она поставила стакан на столик, схватила плащ и метнулась к двери.
— Гейл… — позвал он и шагнул к ней.
— Несчастный старик, — сказала она и, выходя, с силой хлопнула дверью.
Он медленно осушил свой стакан, потушил свет, разделся и лег. Лежа поверх простынь в теплом мраке, он слушал резиновый шорох редких машин, проезжавших по набережной Круазетт, и шум морского прибоя. Спать он не мог — слишком наполненный был вечер. От выпитого стучало в висках. В памяти складывались и распадались, точно калейдоскопические, узоры, отдельные картины: Клейн в бархатном пиджаке, знакомящий друг с другом всех и каждого; Корелли и его девушки; несчастный Грин, поливающий мочой дорогую зеленую лужайку; кровь Рейнолдса…
И среди этой мешанины — игра (игра ли?) — Гейл Маккиннон. Ее то вспыхивающая, то гаснущая, юная — и в то же время зрелая — чувственность. Завлекает и отталкивает. Нет, лучше вспоминать и сожалеть о прелестях Натали Сорель. Забыть Дэвида Тейчмена, забыть о смерти; подстерегающей его под студийным париком.
Крейг беспокойно заворочался в кровати. Похоже на грандиозный рождественский прием для конторских служащих. Только рождественские приемы не устраивают по два раза в неделю.
И тут он услышал, почти не удивившись, тихий стук. Он встал, надел халат и открыл дверь. В полутемном коридоре стояла Гейл Маккиннон.
— Входите, — сказал он.
10
Он понимал, что уже светло, понимал, что еще не проснулся, слышал рядом чье-то дыхание и слышал, как звонит телефон.
Продолжая лежать с закрытыми глазами, чтобы не видеть наступившего дня, он нащупал на ночном столике трубку. Далекий голос, пробившись сквозь жужжащий механический фон, сказал:
— Доброе утро, милый.
— Кто это? — спросил он, все еще не открывая глаз.
— Сколько людей зовут тебя «милый», — слабо отозвался далекий голос.
— Прости, Констанс. Тебя очень плохо слышно, как будто ты говоришь с другого конца света. — Крейг открыл глаза, повернул голову. Рядом на подушке он увидел длинные каштановые волосы. Гейл пристально смотрела на него, ее голубые глаза были серьезны. Простыня, под которой они оба спали, наполовину сползла с него, обнажив голое бедро. Он хотел было ухватиться за край и натянуть на себя простыню, чтобы не было видно, как он возбужден, но, поняв нелепость этого жеста, воздержался.
— Ты все еще в постели? — тем временем произнесла Констанс. Электронный голос, долетавший до него по еще весьма несовершенному шестисотмильному кабелю, звучал укоризненно. — А ведь уже одиннадцатый час.
— Разве? — глупо спросил он, чувствуя на себе взгляд соседки, видя краем глаза очертания ее тела под простыней и аккуратно застеленную и оставшуюся несмятой вторую постель. Он пожалел, что назвал Констанс по имени. — В этом городе поздно ложатся и поздно встают, — сказал он. — Как дела в Париже?
— Все хуже и хуже. Как у тебя?
Он помолчал.
— Ничего нового.
— Прежде всего… — Голос в трубке — механический, колышущийся — был почти неузнаваем. — Я хочу извиниться.
— Я тебя совсем не слышу. — Он сделал над собой отчаянное усилие, чтобы говорить спокойно — Может, мы положим трубки, еще раз попросим телефонистку и…
— Теперь лучше? Теперь ты меня слышишь? — Голос вдруг стал ясным и громким, словно Констанс находилась в соседнем номере.
— Да, — неохотно ответил Крейг. Он пытался придумать какую-нибудь отговорку, чтобы заставить Констанс отложить разговор, дать ему время накинуть на себя халат, перейти в гостиную и там ждать ее повторного звонка. Но, боясь себя выдать, решил пока ограничиться односложными замечаниями.
— Я сказала, что хочу извиниться за то, что набросилась на тебя в тот раз. Ты же меня знаешь.
— Да.
— Поблагодарить за фотографию со львенком. Это ты хорошо придумал.
— Да, — сказал он.
— А у меня новость, — продолжала Констанс. — Хорошая. Надеюсь, во всяком случае, что она тебе покажется хорошей.
— Какая? — Осторожно, незаметно он потянул за край простыни и прикрыл себя ниже пояса.
— Завтра или послезавтра я, возможно, буду в твоих краях, — сообщила она. — В Марселе.
— В Марселе? — Он не сразу вспомнил, где находится Марсель. — Почему в Марселе?
— Это не для телефона. — Французская телефонная сеть по-прежнему не пользовалась у нее доверием. — В общем, если у меня здесь получится, то я буду там.
— Прекрасно, — сказал он, думая совсем о другом.
— Что «прекрасно»? — В голосе Констанс послышалось раздражение.
— Ну, может быть, мы увидимся…
— Что значит «может быть»? — Голос ее звучал уже зловеще.
Он почувствовал рядом с собой движение. Гейл встала и — голая, стройная, с округлыми бедрами, точеными загорелыми икрами — медленно, не оглядываясь, прошла в ванную.
— Есть тут одна загвоздка…
— Что-то, дружок, я опять тебя не пойму.
— Завтра приезжает моя дочь Энн. — Обрадовавшись, что Гейл вышла, он сразу же успокоился. — Я послал ей телеграмму и предложил приехать.
— Все мы во власти этой чертовой молодежи, — с досадой сказала Констанс. — Возьми ее с собой в Марсель. Все девственницы должны побывать в Марселе.
— Надо мне сначала с ней поговорить… — Он решил не реагировать на слово «девственница». — Позвони мне, когда твои планы окончательно выяснятся. Может, ты еще и в Канн завернешь? — неискренне добавил он.
В ванной зашумел душ. «Интересно, — подумал он, — слышит ли шум воды в Париже Констанс».
— Я ненавижу Канн, — сказала Констанс. — Там у меня произошла размолвка с моим первым мужем. Черт возьми, если тебе так уж трудно сесть в машину и потратить два часа на то, чтобы повидаться с женщиной, которую ты вроде бы любишь…
— Ну, опять ты начинаешь злиться, Констанс. Ты ведь даже не уверена, что будешь в Марселе, а уже…
— Я хочу, чтобы ты сгорал от нетерпения, — сказала она. — Ведь уже неделя, как мы не виделись. Неужели у тебя нет желания встретится со мной?
— Есть.
— Докажи.
— Я приеду к тебе, куда ты захочешь и когда захочешь! — прокричал он.
— Вот это другой разговор, дружок. — Она хмыкнула. — Черт возьми, говорить с тобой — все равно что зубы выдергивать. Ты пьян?
— С похмелья.
