Кэрол Дринкуотер - Оливковая ферма

Ди Луцио заканчивает свою работу, забирает инструменты и уезжает, а на «Аппассионату» вновь опускается тишина и спокойствие.

Зеленая изгородь уже посажена, и скрепя сердце я отдаю Амару оговоренную сумму плюс еще несколько тысяч франков за навоз. На прощанье он советует мне поливать кусты ежедневно и мстительно добавляет, что не может ручаться за продолжительность их жизни, поскольку в такую жару кусты никто не сажает. Мне очень хочется швырнуть в него тяпкой.

Опасаясь за жизнь наших драгоценных новых кустов, я откладываю сценарий и спешу в деревню, где покупаю несколько мотков садового шланга. Рене любезно помогает с их соединением, и я очень ему благодарна: одна бы вряд ли справилась. Мы возимся довольно долго, и в результате желтый шланг, извиваясь, как змея, бежит вдоль каменной лестницы вниз — к подножию холма и зеленой изгороди.

Пока я ездила в магазин, многочисленное семейство Рене распилило последние стволы и увезло их на своих прицепах. Теперь все работы на участке закончены. В благодарность за помощь я предлагаю Рене задержаться на une petit apéritif, и он охотно соглашается. Пастис? Нет, он предпочел бы бокал красного вина. Вместе с бутылкой я ставлю на стол мисочку с оливками и тарелку с фисташками — скромная закуска, поскольку у меня не было времени заехать в продуктовую лавку. В приятном молчании мы потягиваем вино и слушаем вечерние песни лягушек.

— Это с ваших деревьев? — спрашивает Рене, указывая на оливки.

Я отрицательно качаю головой.

— Знаете, с тех пор как я вышел на пенсию, я зарабатываю деньги на своей rêve[111], — продолжает он. — Лесной склад — это не мой бизнес. Я просто выручаю друга, который пока не может нанять помощника.

Он просит меня угадать его возраст. Это опасная игра, и обычно я стараюсь от нее уклониться. Но теперь мне не хочется лукавить, и я для разнообразия говорю правду:

— Шестьдесят с небольшим?

Рене смеется и качает головой.

— Семьдесят четыре! — гордо заявляет он.

Он имеет право на эту гордость, потому что я и в самом деле поражена.

Сейчас, когда ему идет восьмой десяток, рассказывает Рене, у него в жизни осталось два главных удовольствия: его катер, на котором в хорошую погоду он уезжает на острова и там в одиночестве рыбачит, и оливковые фермы. Под его присмотром находятся четыре, и на одной из них, самой крупной, больше двухсот деревьев. Эта ферма принадлежит его старому приятелю, с которым когда-то они вместе ходили в местную школу. В настоящее время его бывший одноклассник, продолжает Рене без тени зависти, стал мультимиллионером и владельцем крупной сети строительных магазинов.

— Он очень много работает, и на нем лежит огромная ответственность. Зато я занимаюсь в жизни тем, что люблю. У меня под присмотром шестьсот пятьдесят оливковых деревьев. — Рене подмигивает и добавляет с известной долей провансальской хитрости: — У вас тут отличное место для разведения олив. Плоды должны быть превосходного качества. Жаль, что от этих деревьев нет никакого толку. Может, вы пригласите меня позаботиться о вашей оливковой ферме?

Я до глубины души поражена этим предложением. На такое я не могла даже надеяться! Мне жаль только, что рядом нет Мишеля и он не делит со мной эту радость.

Вечер становится все темнее, а бутылка на столе — все легче. Я разливаю остатки по бокалам и провозглашаю тост за наше сотрудничество. Рене объясняет мне условия сделки: он станет подстригать, опрыскивать и ухаживать за нашими деревьями, собирать урожай и доставлять его на moulin[112], а за это будет получать две трети собранных оливок и выжатого масла. Нам достанется оставшаяся треть.

Я предложила было поделить урожай поровну, но Рене решительно трясет головой. Это тяжелый труд, объясняет он, который требует немалого опыта и умения. Я не сомневаюсь, что так оно и есть, а потому, не колеблясь, принимаю предложение.

Солнце медленно прячется за горизонт, и на небе золотой цвет мешается с розовым. Всю свою жизнь я жила, руководствуясь эмоциями, ощущениями, чувствами. Возможно, пришло время стать более практичной. Иначе мы вряд ли сможем восстановить дом и оливковую ферму. Мишель говорит, что я наращиваю новые мускулы. Надеюсь, ему понравится Рене, а мне интуиция подсказывает, что это именно тот человек, что нам нужен.

Наш арабский шейх

Всю войну мой отец провел в Африке. Он состоял в Королевской авиации, но никогда не летал на ночные бомбардировки и не охотился за вражескими самолетами. Всю Вторую мировую войну он наряжался в женское платье и туфли на каблуке, щедро пудрил лицо и мазал губы красной помадой. А еще периодически удирал с базы и во всяких злачных местах напивался с двумя комиками-ветеранами: Питером Селлерсом и Тони Хэнкоком. Однажды этой веселой троице пришлось провести ночь в тюрьме, после того как командир увидел их абсолютно пьяными на улице Каира в то время, когда они давно должны были спать на своих койках. Ночь в тюрьме на отца ни капельки не подействовала, и он продолжал петь, веселить народ и срывать аплодисменты, потому что был участником одной из самых прославленных боевых концертных бригад — «Шоу Ральфа Ридера».

Немало часов в детстве я провела на ковре у его ног, слушая увлекательные рассказы о тех горячих днях в Африке. После них у меня в памяти навсегда сохранились живописные представления о черном континенте с его арабами, базарами, пляжами и зулусами. По вечерам я отказывалась засыпать, пока папа не подойдет к моей кроватке и не поговорит со мной по-зулусски. Звуки этой гортанной диковинной речи вызывали в воображении образы огромных темнокожих воинов, потрясающих ярко раскрашенными копьями. Если бы существовал специальный «Оскар» за искусство звукоподражания, уверена, мой отец мог бы по праву претендовать на него.

Но больше всего я любила отцовские истории об арабах, хотя, надо признаться, подчас они были проникнуты духом расизма. «Никогда не доверяй арабу», — часто повторял он, и я с детства прониклась этой мудростью. Не сосчитать, сколько раз я слышала историю, произошедшую на вокзале в Каире. Папа возвращался из Англии, где провел неделю отпуска и купил так необходимые ему очки, и уже сидел в вагоне, когда какой-то негодяй сорвал эти очки у него с носа в ту самую секунду, когда поезд тронулся. Папа его не разглядел, но был совершенно уверен, что преступление совершил араб. Сама я никогда не страдала ксенофобией и не испытывала никакого сочувствия к идеям Ле Пэна, однако даже представить себе не могла, что один из арабов, приехавших на юг Франции на заработки, станет моим ближайшим другом и незаменимым помощником в трудном деле возрождения «Аппассионаты».

Я намерена провести на вилле все лето и не собираюсь никуда уезжать. Мне надо писать сценарий, ухаживать за домом и участком и готовиться к приезду гостей. Я совершенно довольна жизнью и своими планами, но тут мне звонит Мишель:

— Мы выиграли конкурс.

Мини-сериал по моей первой книге, который мы прошлым летом снимали в Австралии, победил на престижном фестивале в Соединенных Штатах. Новость для меня совершенно неожиданная. Я даже не знала, что наш сериал номинируется.

— Австралийцы хотят, чтобы ты участвовала в рекламной кампании.

— Где?

— В Австралии.

— Когда?

— Вылетать надо в пятницу.

Я замолкаю, пытаясь осмыслить новость. Артисты, как правило, легки на подъем и всегда держат паспорта под рукой, ведь в каждый момент их могут вызвать в любой конец земного шара. Понимаю, что ехать надо, но как же мне не хочется!

Я думаю, что будет с Безимени, думаю о своих чудесных планах на лето. Правда, выясняется, что поездка займет всего неделю, и в конце концов я скрепя сердце соглашаюсь.

Начинаются срочные сборы. Собственно, все, что мне надо сделать, — это запереть дом и упросить Рене два раза в день заглядывать к нам и кормить Безимени. В крайнем случае я могу позвонить Амару, и он, конечно, сделает это за немалую плату, но, к счастью, Рене сразу же предлагает на неделю взять мою собаку к себе. Теперь я могу не беспокоиться: Безимени остается в надежных руках.

В четверг, мой последний день дома, я сижу за работой у себя в кабинете, как вдруг слышу прямо у себя под окном дружный вой нескольких машин — то ли газонокосилок, то ли бензопил. Испуганная, я выскакиваю из-за стола и, к своему ужасу, вижу, как трое мужчин в пластмассовых касках и очках уничтожают высокие заросли, отделяющие наш дом от дороги. Эти джунгли из сорных кустарников служат естественной оградой и единственной защитой нашего дома с этой стороны. Я бросаю ручку и в панике бегу к рабочим, чтобы остановить их.

Один из них спокойно объясняет, что их послала мэрия после жалобы наших соседей, живущих дальше по дороге, и что эти заросли будут представлять серьезную опасность в случае пожара, а потому должны быть уничтожены.