Уильям Сароян - Отважный юноша на летящей трапеции (сборник)
Как все это низко, подло. Девочки будут чувствовать себя гадко еще несколько недель. Они никогда от этого не оправятся.
Он бросил взгляд на Макса.
– Пора сваливать, – сказал он.
– Не городи чепухи, – сказал Макс. – На улице дождь. Не каждый вечер эти девочки попадают в руки таких неотразимых парней, как мы с тобой.
Каждая сделала над собой усилие, чтобы рассмеяться, но смех получился деланым и жалким.
– К тому же, – продолжал Макс, – если вы, девочки, заняты, идите по своим делам. Вам совсем не нужно оставаться с нами. Мы и без вас посидим.
– Очень мило, – сказала третья девица.
Она сидела на его коленях, и Макс обнимал ее.
– Знаешь, а ты совсем даже не дурна собой. В тебе что-то есть.
И скривил лицо, словно учуял что-то нечистое.
Толстуха стояла в углу с растерянным видом. Она была изумлена.
– Послушайте, вы что, шпики? – спросила она вдруг.
– Не заводись, – сказал Макс. – Держи себя в руках. Меня зовут Макс Камм. Я – боксер. Может, ты даже слыхала про меня. Моего друга зовут Пэт Ферраро. Он ничем не занимается. Играет на тотализаторе и мухлюет в покер. А на улице дождь. Мы здесь, чтобы переждать дождь. Так что, если хочешь, уходи. А хочешь, оставайся и общайся.
– А-а, – сказали девицы.
– Так как, остаетесь? – спросил Макс.
Ни одна не сдвинулась с места. Они облегченно, но разочарованно вздохнули.
– Отлично, – сказал Макс. – Так о чем будем говорить?
Он принялся болтать и балагурить с девицами, а Пэт прикурил сигарету для маленькой еврейки. Она глубоко затянулась, грустно посмотрев на него, вызвав в нем жалость. Девушка вдруг начала ему очень нравиться. Он захотел что-то да значить для нее, не так, как бывает в таких дырах, а она нравилась ему по-настоящему, именно она, сама по себе, а не ее плоть и доступность, не то что ее можно уложить на несколько минут и потом уйти, а хотелось узнать ее внутренний мир, приобщиться к тому, что его так восхищало в ней. Как глупо, но у него даже возникли опасения, что он в нее влюбился, что неравнодушен к ней из-за ее нескрываемой глубокой печали, к девушке, которая обязана была доставлять удовольствие всякому, кто сюда приходил, и старому, и чудовищному. Он был немного изумлен тем, что с ним происходило, но знал, что если и был по-настоящему влюблен, так в нее, если он действительно был к кому-то неравнодушен, так это к ней. Он тихо заговорил с ней, а тем временем Макс громогласно общался с девицами, хохотал и хлопал их по задам, а ливень то порывисто хлестал в окна, с внезапной яростью, то нежно лился, словно слезы.
– Как тебе живется на самом деле? – спросил он.
Она выпустила дым, глядя в его серьезное лицо, прикидывая, воспринимать ли его серьезно, или он всего лишь подтрунивает на ней, убивая время.
– О, лучше некуда, – ответила она бесстрастно.
– Нет, – сказал Пэт. – Не разговаривай со мной как проститутка. Не веди себя так со мной. Я действительно хочу знать. Что тебя тяготит? У тебя такой вид, словно ты готова утопиться. Что, все так плохо?
Она еще раз посмотрела ему в глаза, и он понял, что ей кажется, будто он просто болтает, убивает время, как Макс, пережидая дождь.
– Я правда хочу знать, – сказал он.
– Не так уж плохо, – ответила она.
– Но тебе же хочется вырваться отсюда, разве нет?
Она бросила взгляд в сторону других девиц, убедиться, что они не слышат.
– Не так громко, – попросила она. – Если они донесут старухе, я лишусь работы.
– Ну и черт с ней, с такой работой, лишайся.
– Все не так просто, – сказала она. – А если другой работы нет, негде переночевать и нечего есть?
– Давно ты здесь? – спросил он.
– Девять ночей, – ответила она.
«Я вытащу ее отсюда, – думал он. – Найду работу, сниму квартирку, и она будет у меня есть и спать, как нормальный человек, и делать зарядку. Я пальцем ее не трону, а буду рядом, пока она не встанет на ноги. Денег у меня хватит на неделю. Завтра же утром первым делом пойду в агентство по найму искать работу. Я должен. Я буду последним подонком, если ей не помогу».
Он тихо говорил с ней, думая о том, как вырвать ее из такой жизни, которая сводит ее с ума. Теперь он уверился в том, что она пойдет за ним куда угодно. Он был убежден в том, что она хочет уйти с ним.
Он услышал, как звонят в дверь и кто-то поднимается по ступенькам. Потом услышал, как горничная открывает и закрывает дверь в комнату, разговаривая с каким-то мужчиной. Вот она вошла в комнату, глядя на девиц.
– Марта, в номер 8, – сказала она, и девушка машинально слезла с его колен.
Он был поражен. И встал вместе с ней, желая послать горничную куда подальше, чтобы она оставила их в покое. Он любил эту девушку. Он не хотел, чтобы она, раздетая, распростерлась перед каким-нибудь грязным мерзавцем с вонючим телом и гнилыми мозгами. Он вышвырнет всякого негодяя, который к ней притронется. Убьет любого, что прикоснется к ней грязными руками и будет донимать ее, уничтожая в ней ее достоинство, порядочность, которую он один был способен видеть в ней под румянами и вопреки манере, в которой она старалась говорить, чтобы вести себя как положено шлюхе. Он разнесет этот чертов отель и заберет ее отсюда. Из-за этих подонков, которые ее запугивают, она хочет распрощаться с жизнью.
Он стоял перед девушкой, уставившись на горничную.
– Кто к ней пришел? – спросил он.
– Ей надо идти, – сказала горничная. – Пришел человек, который ее хочет. Он был здесь прошлой ночью.
– Покажите мне этого негодяя, – процедил он сквозь зубы. – Я его убью.
Макс столкнул с колен девицу и схватил Пэта за плечи.
– Что ты несешь? – полюбопытствовал он, смеясь. – Отпусти ее. Что еще на тебя нашло? Я ни разу не слыхивал от тебя таких речей, а ведь я знаю, что ты не пьян.
– Я дух вышибу из всякого, кто попытается к ней притронуться, – сказал он. – Никто ее не тронет!
– Черт возьми, – сказал Макс. – Да ты спятил.
Он рассмеялся над товарищем.
– Вот умора, – сказал он. – Ну и хохма.
– Если вы хотите, – сказала горничная, – первым пойти с Мартой в номер, то пожалуйста. Я попрошу того, другого, подождать.
– Я не хочу ни с кем идти в номер, – сказал он. – И я не хочу, чтобы кто-то снова развлекался с этой девушкой.
– Не будь идиотом, – сказал Макс.
– Пойду позову хозяйку, – сказала горничная.
Потом он увидел, как девушка, с несчастным видом смотревшая на него, выскочила в распахнутую дверь и сбежала в холл. Горничная вышла, затворив за собой дверь, и он сел на прежнее место.
Макс все еще покатывался со смеху.
– В какой-то момент, – смеялся Макс, – я поверил, что это всерьез.
Девицы же не нашлись что сказать. Пэт прикурил сигарету. «Да, забавно я вел себя из-за одной из них». Он рассмеялся, вдыхая и выдыхая дым. Подошел к окну и увидел, что дождь перестал.
– Пойдем отсюда, – сказал он. – Вот, – обратился он к девицам, – купите себе выпить. – И вручил каждой по серебряному доллару. – Дай им что-нибудь, – сказал он Максу.
– Конечно, – сказал Макс. – Вот, а это твоей девушке.
Он положил на стол доллар, и они вышли из комнаты.
Шагая по холлу, Пэт увидел номер 8 и ощутил ее присутствие и то, как она занимается своим ремеслом. Он поспешил вниз по лестнице, думая о ней, чувствуя себя трусом из-за то, что не сделал того, что собирался, – не разнес этот притон к чертям, не увел ее. И в этот момент диву дался, не понимая, как могло такое произойти с ним.
– В какой-то момент, – сказал Макс, – я думал, что это всерьез. Я уже собирался двинуть тебе в челюсть, лишь бы отсюда уволочь.
– Это так, пустяки, – сказал Пэт, – притоны так на меня действуют.
Но он-то знал, что лукавит, что это вовсе не пустяки, что если он когда-нибудь любил, если хотел что-то значить для другого человека, то это была именно она, эта девушка-еврейка, которая сейчас лежит нагишом в номере с мужчиной, которому он так и не набил морду.
Война
Карл-Пруссак, пяти лет от роду, тевтонец с образцовой военной выправкой, печатает шаг перед домом. Он наделен от природы восхитительной и занятной культурой речи, будто ему, малышу, ведомо чувство собственного достоинства смертного человека во время беседы, и он не смеет злоупотреблять этим даром, лишь изредка раскрывая рот – только чтобы изречь три-четыре слова исключительно к месту и впопад. Он живет в доме напротив и слывет предметом гордости своего деда, осанистого мужчины лет пятидесяти с безупречными немецкими усами, чья фотография несколько лет назад появилась в газете в связи с какой-то политической кампанией. Он начал учить Карла ходить, как только малыш научился держаться на ножках; и его видели с белобрысым мальчуганом в синем комбинезончике, вышагивающим полквартала туда и обратно, держащим ребенка за ручки и показывающим, как нужно четко и чуть горделиво ставить ногу – в духе кайзеровской Германии: колени не сгибать, каждый шаг как застывший пинок.
