Олег Рой - Ловушка для вершителя судьбы

Вместе с хранителем девушки мы потратили множество усилий на то, чтобы сделать ее счастливой. Поскольку для женщины понятие «счастье» обычно неразделимо с понятием «любовь», мы подстраивали ей встречи с мужчинами, среди которых были и популярный красавец-актер, и влиятельный бизнесмен, и даже потомок древнего графского рода из Великобритании. Но ни один из них не смог завоевать сердца Оленьки, в котором продолжал безраздельно царить Алексей Ранцов. Тогда мы занялись ее карьерой. Здесь дело пошло успешнее – без работы Оля не сидела, даже несмотря на то, что кино в той стране, где жили они с Алексеем, переживало далеко не лучшие времена. Однако с нашей помощью выходило так, что Ольге Павловой все время заказывали сценарии и, что немаловажно, почти всегда оплачивали их. Так что бывшая подруга моего подопечного не знала ни нужды, ни скуки, которая часто бывает вызвана избытком свободного времени. Но и загруженная работой и занятая творческим процессом, Оля все равно не забывала об Алексее, все так же тосковала о нем и все так же мало обращала внимания на других мужчин.

И в конце концов я сдался и решил: пусть живет, как хочет. Если ей нравится быть несчастной и страдать, то это ее личное дело. Тем более что мой Писатель не слишком интересовался ее судьбой.

Правда, иногда он вспоминал время, проведенное с ней, и словно молодел. В его сознании возникали яркие видения, он улыбался, даже тихонько повторял ее имя. Меня это раздражало, кроме того, я ужасно боялся – вдруг он захочет ее разыскать? Это ведь было совсем несложно. Они вращались в одних и тех же кругах, работали в одной области, у них было множество общих знакомых. Мне все время приходилось быть начеку, вмешиваться в мысли моего подопечного, постоянно следить, чтобы их с Олей дороги не пересеклись. Один раз я недоглядел, и они все-таки встретились… Впрочем, я снова забегаю вперед, да и вообще веду речь не о том. Согласно выбранной мной логике повествования, я должен сейчас рассказать вам о своем четвертом подопечном – художнике. Именно благодаря ему я понял, кого мечтаю оберегать: не просто творца, но обязательно писателя. А вышло это так…

Надеюсь, вы помните, что, сопровождая на Небеса душу братоубийцы, я был абсолютно уверен, что хранителем мне больше не бывать. Ангелов, чьи подопечные совершили подобное зло, в подавляющем большинстве случаев отлучают от работы на Земле, как не справившихся с возложенной на их крылья великой ответственностью. Иволга всячески утешала меня, но по ее глазам я видел, что моя подруга радуется. Еще бы, ведь ей всегда так хотелось, чтобы я постоянно был рядом! А наши разлуки, пусть и совсем недолгие по ангельским меркам, казались ей вечностью и настоящей трагедией. Но случилось чудо – на Суде Матиас был оправдан! Совет счел, что долгими годами искреннего раскаяния и угрызений совести сын мельника искупил свою вину. Многолетние душевные муки, легшие на одну чашу весов, значительно перевесили и тяжкий грех братоубийства, и пристрастие к выпивке, и лень, и даже главный порок, составлявший всю основу его личности, – зависть. В результате душа моего подопечного была спасена, а меня не только не наказали, но, более того, похвалили за хорошую работу и в том числе даже за сон о брате, который я навеял Матиасу перед смертью. Оказалось, что я очень точно и вовремя почувствовал, что опекаемой мною душе вышел срок покинуть Землю, и нисколько не нарушил развития событий, предопределенного Книгой Судеб. А тот сон и мысли, посетившие Матиаса после него, стали последним завершающим штрихом на пути его душевного очищения.

Мне предстояла новая работа! Окрыленный, я помчался в Комнату Судеб получать новую подшефную душу. И конечно, я больше всего на свете мечтал, что в этот раз мне выпадет опекать какую-нибудь творческую личность. За те годы, которые я провел с Матиасом, все мое существо так стосковалось по процессу созидания…

В какой-то момент мне даже показалось, что Всевышний услышал мои молитвы. Обычно он прислушивается только к людским воззваниям… Впрочем, оно и понятно – человек куда беспомощнее нас. А если ты ангел, то ты сам можешь прекрасно позаботиться о себе и обо всем, что тебе необходимо. Желать и тем более мечтать нам не полагается. Большинство ангелов так и живут, а я до сих пор не знаю, как и почему получилось, что я настолько не похож на своих собратьев…

Мой новый подопечный Карл оказался художником, и когда я узнал об этом, то был невероятно счастлив.

Рисовать он начал с раннего детства. Уже лет в шесть у него получались точные, но очень необычные рисунки, а к двенадцати годам он уже творил не хуже взрослого живописца. Я был на вершине блаженства, как зеницу ока оберегал своего маленького гения и готов был пойти на любую хитрость, чтобы слава о нем поднялась до Небес. От других ангелов я частенько слышал, что многие художники становятся знамениты только после смерти, а всю жизнь проводят в голоде, холоде и нищете. Очень мне не хотелось подобной доли для своего подопечного! А ведь все к этому шло, поскольку семья, где он родился, была небогата. Жили его родители в небольшой деревушке и, кроме Карла, растили еще двух младших дочерей. Девочек любили и часто баловали, а моего гения с самого момента их рождения отчего-то считали уже вполне взрослым и самостоятельным.

Наблюдая за этой картиной, я опасался, что в душе Карла проснется зависть – очень уж все было похоже на ситуацию с Матиасом и его братом. Мне казалось, мой нынешний подопечный неизбежно пойдет той же дорогой, что и предыдущий, и возненавидит всех родственников. Но мои тревоги оказались напрасны. Карл абсолютно не страдал от невнимания родителей. Казалось, он только рад тому, что его оставили в покое.

Забегая немного вперед, пожалуюсь, что вырос он человеком несносным, поскольку был ну очень уж высокого мнения о собственной персоне. По его разумению, равных ему в целом свете было не сыскать ни по красоте (он действительно был очень недурен собой), ни по уму. И уж тем более по таланту. Ни разу в жизни он не признал, что какой-то другой художник, как из покойных, так и из ныне живущих, мог бы с ним сравниться. Карл совершенно искренне считал себя единственным настоящим живописцем со времен сотворения мира.

Спору нет, талантлив он был несказанно, но гордец, каких я до тех пор ни разу не видал. Не боялся ни Бога, ни черта, а людей вообще ни в грош не ставил. И моих советов никогда не слушал. Напрасно я подсказывал ему идеи и сюжеты будущих картин – он переносил на бумагу и холст только то, что придумывал сам. Но ведь дело касалось не только творчества! Все свои решения он принимал самостоятельно, все поступки в жизни совершал так, словно меня и не было рядом. И при этом был очень горяч и очень обидчив, особенно во всем, что касалось его рисунков. Упаси Господь кому-либо сказать о них что-то нелестное или к чему-то придраться – Карл готов был разорвать обидчика на куски. Сколько было драк с соседскими мальчишками, сколько ссор с родителями! Даже маленьким сестренкам не раз доставалось.

В тринадцать лет Художник, никому ничего не сказав, ушел из дома, взяв лишь самодельный мольберт да кусок сангины. Пешком, сбив грубые башмаки и изранив ноги, добрался до большого города и там просил милостыню у церквей. Кому-то это может показаться парадоксальным, но его гордость при этом нисколько не страдала – Карл считал, что просто берет таким способом деньги, которые мир, по его разумению, был ему должен за его талант. Первое время он жил на подаяния, ночуя где придется и покупая на вырученные гроши немного хлеба и много дешевых красок. Вскоре служитель одной из церквей увидел, как мальчишка рисует храм, и восхитился его талантом. Священник расспросил Карла, кто он таков и откуда, и, узнав его несложную биографию, позволил поселиться при церкви в качестве прислужника. Парень так и поступил, но при этом он и не думал мыть полы и выносить мусор. Каждую такую просьбу или замечание он воспринимал как кровную обиду. А сам все время рисовал, по большей части лики и фигуры святых, которые у него выходили как живые. Прихожане охотно покупали его творения и вешали в своих домах. «Точно сам Господь водит рукой мальчика!» – восхищались они. Я был очень горд своим подопечным. Это, несомненно, была трудная, полная невзгод и лишений, но интересная человеческая судьба. С большим будущим, которое во многом зависело от меня.

Вскоре мне удалось сделать так, чтобы состоятельный торговец заказал моему подопечному портрет своего маленького сына. Карл нисколько не удивился – ведь он считал себя самым лучшим – и не растерялся, что, согласитесь, было бы естественно для четырнадцатилетнего живописца, первый раз в жизни получившего настоящий заказ. Он спокойно работал и создал настоящий шедевр. Портрет увидели все родные и знакомые торговца, и некоторые из них тоже пожелали быть запечатленными моим Художником. У Карла появились деньги, и он, даже не поблагодарив доброго священника, давшего ему приют, без всякого сожаления покинул церковь и снял комнату. Новое жилье было маленьким, сырым, холодным и находилось под самой крышей, но мой гений был неприхотлив. Главное, что в мансарде хватало света, на все остальное он не обращал внимания. Карл, казалось, не замечал ни обстановки, которая его окружала, ни людей, с которыми его сталкивала жизнь. Он по-прежнему считал себя величайшим гением и пропускал мимо ушей все намеки и советы насчет того, что неплохо было бы поучиться живописи. Зачем ему это, когда он и так рисует лучше всех? Несколько раз, в непогожие дни, мой подопечный от нечего делать забредал в музеи и смотрел на великие полотна – но ни одно из них не показалось ему более удачным, чем его собственные.