Денис Гуцко. - Без пути-следа
— Почему же пусто? Что такого ценного, например, потеряли мы, русские? Что? За что нужно было бы держаться зубами? Я тебе скажу! — Он откинулся назад, как перед заключительным аккордом. — Мы не потеряли, мы — освободились. Вот только теперь от всего окончательно освободились — наконец-то чистый лист перед нами. Пиши, дерзай. Если ты свободен от дурацких догм, от запретов идиотских, от приказов — это пустота?
— Минутку! — выбросил руку Стас. — Ты вообще-то говоришь о русских с полей Льва Николаевича или о советских из докладов Леонида Ильича?
— А? — Генрих с досадой дернулся в его сторону. — «А-ля, а-ля», — передразнил он. — Какая разница?! Что те замордованные, что эти. Там барин, тут партия. Вот ты свободен, — продолжил он, обращаясь к Мите, — иди куда хочешь! Что же тебя напрягает, какая такая пустота?
Стас и Витя глянули на Люсю. Положив ноги на соседний стул, она потягивала из своего стакана и смотрела в сторону, на танцующих родственников Арсена, ладони которых кружились над головами, будто брошенные по ветру листы бумаги.
— Но куда? Идти куда? Вот ты — куда хочешь? Если нет внутри никакого направления? Понимаешь, как перелетные птицы находят нужное место за тысячи километров. В любую погоду. В них чувство направления. Вот и традиция — то же самое. Нет никаких знаков, бездна вокруг и туман — а человек чувствует, куда ему нужно. А мы все наугад — как врач районной поликлиники: «А что, если так попробовать?» В нас не осталось этого чувства направления. Поэтому нас и гонят, как стадо с пастбища на пастбище.
— А было оно когда-нибудь? Чувство направления?
Митя покачал головой.
— Может быть? может быть, и не было. Я не знаю. Не могу понять. Только знаю, что наугад получается дерьмово: то СССР, то СНГ!
— Подожди! Да помню я все! Бумажные цветы на демонстрации, всеобщий одобрямс — это ведь традиция, так? Это, по-твоему, лучше, чем то, что мы имеем сейчас?
— Как же ты не поймешь! Ведь ты говоришь о советской традиции. О советской! Ее же запихивали в нас насильно, она и не прижилась-то в нас толком.
— Fuck! А я другой, кроме советской, и не знаю. Я же тебе пытаюсь вдолбить. Не знаю! Ты сам-то знаешь? В чем она, русская традиция, скажи? Только в двух словах, без болтовни, знаешь, без болтовни?
— Трудно, — Митя заметно занервничал, как бывает, когда человек теряет темп в погоне за словом, и нужное слово раз за разом ускользает, и приходится хватать вместо него другое, похуже и послабее, и впихивать в безнадежно испорченную реплику, морщась от собственного косноязычия. — У каждого она своя, Генрих, русская традиция. У бича на вокзале спросишь, так и у него есть своя. В двух словах, пожалуй, изложит. А вот у нас с тобой ее нет. Совсем нет никакой. То, что, возможно, подошло бы нам с тобой, пресеклось?
Генрих хлопнул себя по ляжкам.
— Так мне и не нужно, амиго, никакой традиции. В том числе и русской, которая у каждого своя, которая пресеклась, которой никогда не было, — не нужно. Я, слава богу, — гражданин мира, и мне ничего, что меня хоть как-то ограничит, не нужно.
Генрих спокойно, выдержав паузу, положил ногу на ногу, поправил штанину, защипнув и оттянув ее аккуратно за стрелку. Впервые за вечер он посмотрел на Люсю, скользнул задумчивым взглядом по ее коленям, но тут же с еще большим воодушевлением набросился на Митю.
— Странный ты, Митя, человек, — сказал он. — Ты сочиняешь свою собственную Россию. Ты былинщик какой-то. Традицию русскую сочиняешь. Ельцина вот поносишь, будто он тебе в борщ плюнул. Пропил страну, развратил! Когда она была другой? Когда была трезвой? Не ленивой? Не кровавой когда была?
— Всегда хотела.
— Но не могла, да?
— А что, если в этом и есть русская традиция? В этом желании? В попытке преодолеть самое себя?
Генрих удивленно развел руками, готовый выпалить очередную убийственную реплику, но Люся толкнула Митю плечом.
— Вон Олег твой явился.
Спор прервался. Митя долго не мог найти его взглядом, хоть он стоял в дверях. Наконец увидел, приподнялся и помахал ему рукой. Олег стремительным шагом двинулся в их сторону. «А все-таки есть в нем что-то от того Чучи», — подумал вдруг Митя, глядя, как он идет, вытянувшись по струнке, будто с большущей линейкой, привязанной к спине, как механически раскачиваются руки.
— Твой проблемоуладчик? — усмехнулся Генрих. — Еще одна традиция?
Люся показала Генриху кулак. Митя лишь отмахнулся.
— Черт побери, Генрих, — буркнул Стас, — удар ниже пояса!
Митя познакомил Олега со всеми. Каждый тщетно попытался потверже перехватить его юркую ладонь. Стас, встав для знакомства, не стал садиться и отправился к бару со своей коронной репликой:
— Кому-чего-сколько?
Мужчины заказали водки, Люся попросила сока. Олег пить решительно отказался.
— Я на секунду, — сказал он и твердо поджал губы. — Переговорим, и я отчалю. Новый год на носу, а после начнется! Выборы же будут. Бирюков баллотируется.
Повисла неуклюжая пауза. Слова «выборы» и «баллотируется» прозвучали как-то неуместно — у Генриха, Вити-Вареника и у Люси на лицах отразилось некоторое напряжение. Будто к ним внезапно обратились на незнакомом языке. Олег многозначительно посмотрел на Митю. Митя встал, следом встал Олег, и они пошли к выходу. Люся подала ему вдогонку пальто.
— Холодно там.
Парочка за столиком перед подиумом потягивала красное вино. Мужчина пытался говорить. Пепельница была полна.
На улице оказалось действительно холодно, но зато спокойно. Настал благословенный момент, когда иссяк вечерний час пик, гул и рык сменились размеренным урчанием. Легкие жадно потянули прохладный воздух.
— В общем, дело обстоит так, — сказал Олег. — Все будет готово через неделю. Через неделю пойдем за твоим паспортом в ОВИР.
Митя смачно вдохнул. «Теперь спроси, сколько это будет стоить».
— И сколько это будет стоить? — спросил он, стараясь говорить так, словно уже не раз «решал» подобные вопросы.
— Четыреста, — сказал Олег. — Вообще-то это сейчас штуку стоит. Но поскольку я обратился?
— Я знаю, знаю, — поспешил заверить Митя. — Штуку стоит, знаю.
Митя опасался, что после горячего спора с Генрихом, после ехидной реплики по поводу «проблемоуладчика» ему будет трудно обсуждать с Олегом подобные вещи. Но, к счастью, ничего такого он не чувствовал и довольно легко переключился с рассуждений о русской традиции на разговор о сумме взятки. Олег говорил размеренно, собирал слова, как сложную конструкцию, чертеж которой держал в голове.
— Причем деньги нужны завтра. Завтра днем он ждет меня с деньгами.
Митя по инерции кивнул.
— Завтра.
Олег подтвердил:
— Завтра.
Митя снова кивнул.
— Слушай, — сказал он, немного смущаясь. — А нельзя разве потом деньги, после того, как?.. Ну? утром стулья — вечером деньги?
Олег отрицательно тряхнул головой и стоял, не говоря ни слова, глядя прямо Мите в глаза. Митя смущался еще больше, не выдерживал его взгляда. Сознаться, что у него нет четырехсот долларов и он не знает, где их раздобыть до завтра, было совершенно невозможно.
— Ты в чем-то сомневаешься? — сухо спросил Олег.
— Нет, нет, — сказал Митя. — А ты сам уверен в этом человеке?
— Я? На все сто. — Он порывисто сунул руки в карманы. — Ты ведь не первый. К нам уже обращались с этой проблемой. Но твои сомнения я понимаю. К нам обращались и люди, которых кинули в такой же точно ситуации. И мы им помогали. Да что за примером далеко ходить!
Руки его выпорхнули из карманов брюк, отогнули борт пиджака, вытащили паспорт. Митя рассеянно посмотрел в раскрытый перед ним паспорт. В вечернем синем сумраке он разглядел прямоугольный контур штампа.
— У меня жена, как ты, досиделась, — сказал Олег, пряча паспорт. — Пришлось суетнуться. Свадьба у нас была семнадцатого декабря, а паспорт ей выписали через неделю, но задним числом, шестнадцатым. Схема тут отлаженная. Но я точно так же платил вперед. — Олег пожал плечами, снова сунув руки в карманы. — И Фомичев сказал: «Извини, Олег, но в этом деле своих не бывает. Не я завел этот порядок, не мне и отменять». И он прав: система. Для этих людей нет своих и чужих. Я их отлично знаю. Ты же не стулья, в самом деле, покупаешь.?От столика к столику сновали нанятые по случаю женщины, которые должны перемыть посуду. То тут, то там позвякивали складываемые в горки тарелки и бокалы.
Люся пристально смотрела в Митин профиль. Он заметил, но так и сидел, уставившись в зал. Единственным человеком, у кого Митя мог бы занять денег, была Люся. Она копит на квартиру — у нее есть.
Каждый разговор с Олегом все больше разжигал его. Возможность получить наконец вожделенный паспорт наполняла его томлением, похожим на сексуальное томление юности: лучше, если бы за этим нужно было куда-нибудь бежать, лезть, карабкаться, состязаться в троеборье, что ли, — это казалось организму более естественным. Вот и желание паспорта пробуждало в нем точно такие же позывы: лучше бы за ним нужно было куда-нибудь лезть и карабкаться.
