Андрей Волос - Недвижимость
— К Огурцову, — сообщил я вопросительно смотревшему охраннику. — Двадцать седьмая…
— Фамилия?
Парень потыркал клавиши переговорного устройства, сказал несколько слов, услышал ответ. И нажал кнопку, впуская.
Дверь квартиры почему-то была открыта.
— Дома? — крикнул я. — Эй!
Огурцов выставил из кухни пузо и призывно махнул рукой.
— Не закрывай, — глухо крикнул он, что-то между тем мощно дожевывая. — Дворничиха тудой-сюдой шляется… одежонку кой-какую отдаю. Заходи, заходи.
В коридоре валялись клочья шпагата и обрывки газет. Я мельком посмотрел в зеркало и пригладил волосы. Проходя мимо, заглянул в комнату. Свет горел вовсю, шкаф стоял нараспашку, из ящиков свисали до полу какие-то тряпки. На огромной кровати высился террикон какой-то рухляди и тряпок: я различил угол чемодана, ручку зонта, лаковый женский сапог… Мусора тоже хватало.
— Заходи, заходи! — невнятно повторил Огурцов, заталкивая кусок в рот указательным пальцем. — Что ты там межуешься! Давай! Я уж и не ждал…
В углу возле заваленной посудой раковины лежала на полу неряшливо сметенная куча битого стекла. Большую ее часть слагали зеленые и коричневые осколки бутылок, однако в немалом количестве посверкивал и хрусталь. Бутылки побились далеко не все: целые, числом около шестидесяти, выстроенные в каре, плечом к плечу стояли у балконной двери, исключая всякую возможность выбраться на воздух. Рядом с ними пристроился большой картонный короб, наполненный какими-то отходами. Снизу короб подмок и раскис, а сверху в нем густо воняла креветочная шелуха. Ярусом выше — то есть на столе, на поверхностях кухонного гарнитура и подоконнике — снова высились разнообразные бутылки (здесь порожних не было; что с крепким — большей частью раскупоренные; но выглядывали и непочатые), стояли тыркнутые наискось тарелки с зачерствевшей икрой (в одной торчало несколько окурков), пепельницы, вскрытые консервные банки. Валялись куски хлеба, мясные деликатесы в полиэтилене, маринованный чеснок, объедки пирожных, а также рюмки, чашки, стаканы. Стена была щедро заляпана чем-то вроде тертой свеклы с майонезом, чесноком и орехами. В целом эта большая кухня выглядела так, как если бы по ней проехал, отступая с боями, продовольственный обоз армии противника.
— Давай-ка я тебе стаканчик, — говорил Огурцов. — Который почище. Выпьем напоследок… Садись.
— Я на машине, — сказал я. — Почему напоследок?
— Ну и дурак, — сказал Огурцов, не услышав вопроса. — Хрена ли тебе в машине? Самая лучшая машина — такси. Ну, будем.
Припал к стакану, вытянул содержимое и стал закусывать.
— Дрянь огурцы, — сообщил он, морщась и что-то между делом сплевывая из набитого рта. — Помнишь, Серега, какие раньше были огурцы? То были огурцы. А это разве огурцы? Гандоны это, а не огурцы… Мяса хочешь? Давай, чего ты… Вон посмотри на меня. -
Он похлопал ладонью по брюху. — Жрать надо, вот что. Сил не будет, если не жрать.
— Да ладно тебе, — сказал я. — Пиво есть?
— Под столом погляди. Ладно, ладно… вот тебе и ладно. Ни хрена не ладно. Сейчас посмотрим… — Он поднялся, тычком вилки сбил со стоящей на плите жаровни крышку, с металлургическим грохотом обрушившуюся на конфорки, и полез туда. Обернулся: — Гуся будешь? Гусь. Давай жри гуся, чего ты…
Я понял вдруг, что Огурцов пьян в дым.
— Гусь. Это ведь не страус. Верно? Что такое гусь? Птица. Такая ма-а-а-а-аленькая птица. Птичка. Ласточка с весною в сени к нам летит… Нет, я что хочу сказать? Вот мне все говорят — худей. А зачем? А то еще: из-за стола вставать с чувством легкого голода… Хорошо, я согласен. Но ты прикинь: ведь легкого же! А?
Лег-ко-го! Понимаешь?
Он тяжело сел, нагнулся к тарелке, взял обеими руками коричнево-золотую ногу пернатого и стал громко рвать ее зубами.
Застонал, фырча и встряхиваясь, цапнул бутылку — мизинцем, чтоб не замарать, — налил, выпил, засопел, зачавкал. Но и гостя не забывал — косил на меня глазом, когда утирался тыльной стороной ладони.
Я отпил глоток пива. В этот момент негромкая возня в коридоре завершилась шелестящими шагами, и в кухню сунулась худощавая и встрепанная женщина. Раскрасневшееся скуластое лицо было до такой степени исковеркано волнением, что нельзя было даже приблизительно понять, чего больше она сейчас испытывает — счастья или ужаса. Сначала она немо шевелила белыми губами, а потом смятенно выговорила, встряхивая у меня под носом серо-голубую дубленку:
— Василий Петрович!.. И это можно?!
— Что ты ко мне с каждой тряпкой, — зарычал Огурцов. — Бери!
Нет, стой, погоди… ишь обрадовалась. Серега, тебе ничего не нужно?
Дворничиха затаила дыхание.
Я помотал головой.
— А то смотри… Видишь, закрывается лавочка. Не с собой же тащить… Ну как знаешь. Бери, Фая, бери! — подтвердил Огурцов.
— Пользуйтесь! Огурцов поносил, что уж…
И заорал, как только она исчезла:
— Фая! Фа-а-а-а-ая, мать твою так! Стой, погоди!.. Давай-ка вынеси это все. Что мы тут, как в помойке… а? Пусть вынесет, что ли?.. или ну ее? — спросил он, мутно оглядываясь. — Нет.
Греметь… таскать… Потом вынесешь. Ты лучше вот чего… коробку еще одну тащи, вот чего… кости бросать некуда. А это потом, потом… Все, иди, Фая, иди, ну тебя к аллаху… после вынесешь… а не вынесешь — тоже ладно… заплачено.
— Ты переезжаешь, что ли, Василий? — спросил наконец я.
Огурцов икнул и поморщился. Затем положил вилку рядом с тарелкой.
— П-п-п-погоди, — сказал он. — Ты чего? Я же тебе звонил… или что?
— Черт тебя знает, Василий, — в сердцах сказал я. — Может, кому и звонил. Мне не звонил. Это я тебе звонил днем — ты хоть помнишь? Я аванс привез вернуть.
— Какой аванс?
— Ты мне аванс давал под расселение. Пречистенка — помнишь? Там ничего не получается. Как что-нибудь подходящее подвернется, я тебе свистну. А это возьми пока.
— А-а-а! — протянул Огурцов, машинально принимая деньги. -
Погоди, погоди! Так ты не знаешь!.. Вот чего! А я-то думаю…
Придержавшись за стол, он поднялся во весь рост, выкатил пузо, приосанился — шея налилась и пошла складками, да и рожа еще больше запунцовела, — левой рукой накрыл лысину тоненькой пачкой купюр, выпучил глаза и грянул, дурашливо прикладывая к виску сальную ладонь:
— Огурцов Василий Петрович, греческий подданный. Будем знакомы…
Снова нашарил стул и сел.
— Это в каком смысле? — спросил я. — Черного полковника дали?
— Отъезжаю, Серега, вот в каком, — сказал Огурцов. — Вот в каком, Серега. Ни хрена не полковника. Вот так. Хватит. То-то я смотрю… а ты не знаешь… понятно. Выпьем тогда. — Налил, выпил, сморщился. — Ну извини. Фу… А я хотел позвонить, да как-то… Ладно. Короче, прощаться будем, Серега. Не пошел ты ко мне работать. Ну и правильно… У тебя вон свое дело теперь. -
Он хмыкнул. — И ничего. Никакой трагедии… Я бы на твоем месте что? Я бы раскручивался… без этого никак… Только не говори, что нету денег. Денег всегда ни хрена нет. Смотри сюда. Берешь кредит. Нанимаешь людей. Днем и ночью гоняешь их, сволочей, дрючишь их, гадов, во все дыры… понял?.. а, ладно. Ты теперь сам с усам. Короче, я дела свернул. Вот так. Дела-делишки. Все.
Прекратил. Вынул, сколько вынулось, и черт с ними. Мне хватит.
А-а-а, теперь не важно. После драки кулаками махать. На хрен нужно. Правильно? Я так не могу. Я или в полную силу, или… -
Он мерно тыкал вилкой в тарелку и механически говорил, глядя в нее же: — Баста. Нет, ну а как еще? Когда — Лифшица, я тогда еще не понял. То есть нет… я понял, да… но не испугался. У него были свои дела. Я думал — может, пережал кому. Два года прошло: бац — Владик. А что Владик? Владик вообще все только по-белому.
Ругались даже. И что я могу?.. Они не понимают. Ну ладно — заработал, погорел, снова заработал… это нормально. Игра.
Выше-ниже. Хорошо. Вложил — получил, снова вложил — потерял, опять вложишь — заработаешь. Не страшно. Бедный, богатый — все временно. Но это! Они не понимают, что это навсегда?!
Отморозки… Встретились. Запрессовали. Один бабки отслюнил.
Другой у подъезда… бац, бац. Как в кино. Пять пуль. А это не кино… И что делать? Поеду. Я бездарь… двоечник… Талант — это музыку сочинять или книжки… понятно. А дело делать — это всякий может, что там… вот и пусть без меня…
Огурцов замолчал, потом потер щеки ладонями и по-собачьи встряхнулся, трезвея.
— Ладно, что я тебя гружу… Выпей, чего ты. Захлопотался я, не поверишь… то-се, туда-сюда… бумажки… вид на жительство…
Пока с деньгами разобрался там — у-у-у! Заколебали. Вот пеньки эти греки… Все у них проблема. Дом покупать — р-раз. — Огурцов загнул палец. — Приставучие. Открой им рабочие места — и все, и хоть ты кол на голове теши. Говорю — не хочу. Наоткрывался, говорю, хватит… Не понимают. Ну мне чего? — плюнул, открыл места… сервис купил, чтобы отвязались, провались он пропадом.
