Михаил Тарковский - Енисейские очерки
Состояние тоски по всему, ясности, выпуклости, небывалой точности, какое и нужно, чтобы писать.
Что-то делать, что красиво, хоть и просто жизнь. Везти воду, например, в морозный день с ярким солнцем и синими торосами, когда плавленные сугробы отбрасывают длинные тени и бьет вбок белая струя выхлопа и слышно, как потрескивает, замерзая ведро. Или колоть дрова…
Отрезал газету для самокрутки, ножницами, лишнюю полоску небольшую, а она так странно, трепеща, медленно улетела вниз под стол.
Что есть счастье? Вдруг по радио раздастся мелодия и забрезжит что-то, не счастье, конечно, но что-то вроде его окрестностей. Жизнь среди природы может приблизить человека к счастью. Люди… Красоту, усталость, невзгоды надо делить с людьми.
Звон кустика, ветки о лезвие топора.
1 дек. Зима, значит. Приехал в Ворот с грузом. Ехал-ехал, доехал почти, в ручей стал сворачивать и крякнул хомутик нижнего крепления рулевой тяги. Повезло, что близко уже. Короче, возился, возился, руки все изрезал, они черные в копоти, кровь густая на Нордик капает, стоп, говорю, пошел в избушку. Утром Нордик пригнал, мотор снял, ключ подточил, гайки отвернул, хомутик кое-какой сделал из обода от бочки, мягкий правда, как масло, дырки топором вырубил, привинтил, а сверху проволокой закрутил толстой.
Глухарек с риском, чай с брусникой, а на ужин Лесков.
3 декабря. Хорошо подъезжать к засыпанной избушке после битвы с дорогой. А когда избушка мирная, свет лампы, приемник, жарится что-то — мне одному ни к чему этим наслаждаться, да и нельзя этого сделать. Все-таки порой не хватает второго человека и не в трудовые минуты, а в спокойные.
6 дек. Приехал с Майгушаши. Хороший день. Подмораживает 25. Звезды. Дорога хорошая, в воду не влезал нигде, у избушки там только дуром хватанул и то не видел в молоке бугра и ямки. Добыл 3 соболей там. Сегодня приехал сюда, привез ведро, глухаря мерзлого забрал, трубы, из чума войлок, Нордик как ишак навьюченный, из поняги лапа соболиная торчит.
7 дек. Остров. Приехал с Ручьев. Не был здесь кажется с 17 или 18-ого. Уходил через Молч., а приехал с Ручьев. Очень хорошо. Все засыпано. Как говорил Толян — люблю подходить к избушке, чтоб все засыпано было.
Слушал радио: там бузят, что-то передают, музыку какую-то из Лос-Анжелеса, говорят. Блин, думаю, Лос-тебе-Анжелес! Вышел — Нордик стоит в снежной пыли, я из него напильник принес.
9 дек. Мороз. Нордик поливал из чайника, чтоб завести. Ходил в сторону Молчановского к Толянову посланию. Короче, взбаломутила эта записка мою спокойную жизнь, а я вчера еще стих сочинял. В общем, мы собирались в деревню число 25 ехать. Я еще думал, дотерпит он или нет. А ему все надоело, соболей нет, "хандра заела", домой охота, давай, говорит, подваливай после 15-ого.
11 дек. Ручьи. Приехал с Острова. Утром заводил Нордик с трудом, еле с места сдвинул. Сюда приехал -44.
13 дек. Поймал я все-таки того бандита. Ну и великан! Влез нагло, прямо в ту жердушку, где в тот раз кедровку трепал. Алтус его узнал, врага старого, мерзлого хватанул, и все косился на него дорогой. Два года он ему душу мотал. Завтра буду собираться. Минус 25.
Январь, 18 числа. Пришел запускать, захлопывать капканы, значит. Почему поздно — после Нового года мороз прижал, до пятидесяти восьми. Потом поехали. Поломались Нордики. Пошел с Холодного, а мороз, на Метео переночевал, утром без двух пятьдесят. Да еще хиус, ветерок то есть, в морду. Дошел до Черных Ворот, ноги стало прихватывать, но не успело, зашевелил, так, пощипало слегка. Пока печку растоплял на Воротах, палец в бродне пыталось прихватить, но я быстро разулся и растер его. Потом пошел на Молчановский, потом тайгой на Остров, дошел хорошо, хоть и бродь. Пришел сюда, вроде и тепло, и пока нормально все, борщ сварил, избушка любимая, приемник.
21 янв. Пришел с Майгушаши. -22. Добыл там всего одного соболя.
И хоть охота нынче совсем хреновая, день все длинней, и в 9 уже сине, можно идти. Весной запахло, южный ветер и ясный денек после облачности, теплый, с щедро-синим небом. Блажь в воздухе. А утром вчера, когда шел хребтом все было совершенно синим, и кухта, и снег. Вечерами там на Майгушаше делать было нечего, смотрел на часы, торопил жизнь, спасался мыслями о прожитом, перебирал, будто ящички выдвигал из старинного комода, сколько всего! Писать надо. На Ручьи пришел, поднимался к избушке, радовался, отличное место и любимая избушка. Хорошо, когда стены желтые, для меня здесь дворец, все есть, приемник и прочее. Завтра проверю короткую дорожку, скину снег с крыши, уберу шмотки на лабаз и попробую рвануть на Остров. А там…
Не доходя до Майгушаши есть скалка у Тынепа, по ней течет вода струями, она замерзла голубыми прядями. Глянул на свою диковинную обмороженную рожу в зеркало — словно сбежал.
25 янв. Утро в деревне. Сажусь за "Лес". А вроде только из лесу.
БЕРЛОГА
Гена говорит, что перед тем как медведь ложиться в берлогу он ничего не ест, кроме особой травы, которая очищает его внутренности. В берлоге он лежит в с так называемым "втулком". Это твердый цилиндрический комок с кулак величиной, находящийся в прямой кишке у самого заднего прохода. Сибиряки говорят, что "втулком" медведь запирает в себе жар на всю зиму.
Охота на берлоге заключается в следующем: орудуя шестом, будят медведя и выгоняют наружу. Для того, чтобы остановить, замедлить ход зверя в чело (лаз) берлоги вставляют жерди.
"Промышленники подходят к челу и затыкают в него накрест крепкие заостренные колья, называемые заломами. Разломав чело берлоги, промышленники начинают дразнить медведя, чтобы он полез из нее, а сами между тем крепко держат заломы и не пускают медведя выскочить вдруг из берлоги. Самое это действие и называют (…) заламывать медведя. Лишь только последний покажет голову и грудь в челе берлоги, как стрелки, избрав удобную минуту, стреляют медведя из винтовок, преимущественно в голову" — так в 19 веке описывал берложью охоту замечательный охотник, натуралист и писатель А.А.Черкасов:
"Заломы нужно держать как можно крепче, потому что освирепевший медведь, хватая их зубами и лапами, старается удернуть к себе в берлогу, но никогда не выталкивает их вон. Стрелять его в это время довольно трудно, нужно быть хорошим стрелком чтобы уловить удобную минуту и не промахнуться, ибо медведь так быстро поворачивается в берлоге и так моментально выставляет свою голову в чело ее что (…) промышленники особо даже выражаются по этому случаю. Именно они говорят, что медведь так быстро показывает свою морду в чело что "Не успеешь наладиться, чтобы его изловить, высунет свою страшную головизну, да и опять туда удернет, словно огня усекет, проклятый. А ревет при этом, черная немочь, так что волоса подымаются, по коже знобит, лытки трясуться — адоли гром гремит индо лес ревет"!!!
Енисейские охотники стараются застрелить медведя в момент, когда он наполовину вылез из берлоги. Убить, когда зверь еще внутри или едва показался, считается нечистой работой — это усложняет доставание зверя. Достают веревкой, если в одиночку — применяют ворот.
Обычно медведь покидает берлогу через чело, но иногда вырывается на свободу через крышу. Геннадий рассказывал, что эта картина запомнилась ему на всю жизнь: проломив потолок, огромный медведь восстал, как дьявол из преисподни, весь в земляной пыли и трухе.
В прежние времена бывало, что охотники, найдя первого медведя, нарочно выпугивали его из берлоги. Выгнанный зверь никогда не ляжет в свою берлогу, а отыскивает другую. Идя по лесу и зная все места, он открывает охотнику другие берлоги, где лежат медведи.
Охоту на берлоге обычно проводят во второй половине зимы. В это время у медведицы уже родятся медвежата. По науке медвежат после специальной передержки полагается выпускать в угодья. Однако почти никто этим не занимается, хотя любителей взять медвежонка и попытаться держать его хоть отбавляй. Но медведь, сколько его не корми и не приручай, остается диким и непредсказуемым зверем, и даже в цирке у медведей намордники. Бывали случаи, когда медведь загрызал человека, до этого до этого долго его кормившего. Тем не менее в тайге частенько убивают на берлоге медведиц, а медвежат забирают в надежде приручить, а чаще просто продать. Как правило ничего хорошего из этого не выходит. Перед моими глазами прошла история медвежонка Машки.
Участвовал я как-то в одной берложьей охоте. Дело было весной — в апреле, когда в Енисейской тайге двухметровый снежный покров, и берлога, к которой мы добрались на снегоходах, находилась глубоко под снегом. Лайка Кучум — мощный зверовой кобель, тут же забурился в снег, и из норы доносился его приглушенный лай. Неожиданно он залез в берлогу, откуда уже доносилось раздраженное басовитое порыкивание, и мы распростились с Кучумом, который к нашей радости минут через десять вылез из берлоги, как ни в чем ни бывало.
