Елена Чижова - Преступница
"До войны, - возвращаясь к семейной истории, Иосиф откинулся на диване и заговорил размеренно и мечтательно, - бабка с дедом мирно жили в своем белорусском Мозыре, никак не помышляя о переезде в Ленинград. Собственно, бабка не желала и отъезда детей, но дед, перенявший у русских царей их рекрутскую практику, проявил решительность и жесткость: едва отпрыску исполнялось лет двенадцать-тринадцать, его швыряли в мир иной, - Ося усмехнулся, - захочешь, выплывешь. В этой своей политике дед, пожалуй что, царей переплюнул, потому что даже для дочерей не делал исключения. - Наверное, иного выхода у него не было, поскольку детей рождалось ровно столько, сколько посылал щедрый еврейский бог, а он, доложу тебе, на младенцев не скупился". Загибая пальцы, брат перечислял по именам, но Маша, знавшая эту историю по отцовским рассказам, думала о другом: "Тебе не кажется это странным?" - она прервала задумчиво. "Что именно?" - Иосиф остановился. "Отправлял всех... Большой город, соблазны, мало ли с кем свяжутся... Некоторые, как видишь, и связались". - "Ну, не знаю... Соблазны - соблазнами, но в городах - другие возможности: в конце концов, образование". Маша пожала плечами. Дед - фанатик всеобщего образования - нет, здесь что-то не срасталось.
"Жен у нашего деда было три: Нехама, родившая старшую Соню и Розу; Мирра, родившая Сарру и Гисю, и, наконец, Фейга, рожавшая по одному в год: Иосифа, Макса, младшую Соню, Бориса, Мишу, Наума и Клару - в общей сложности еще семерых". Глядя на пальцы, загибавшиеся с каждым именем, Маша засмеялась. В исполнении брата семейная история звучала по-библейски. "Вот-вот, - брат разжал кулак и засмеялся в ответ. - Авраам родил Исаака, и прочая, и прочая. Разница в том, что за всех библейских старцев отдувался один дед Шендер, причем жены его мерли, как мухи, оставляя детей на руках преемниц. Кстати, - Иосиф воздел указательный палец, - старшей жене деда мы обязаны фамилией. Если б не она, так и остались бы - Ярхо. Дело темное, то ли регистрация, то ли перепись... В общем, говорят, Арго записали с Нехаминых слов. Видать, старушка учила греческий. - Он усмехнулся невесело. "Ага, - вспомнив семейную легенду, Маша поддержала шутку, - именно греческий, тайком от всех".
Мельница молола во все жернова, однако жили голодновато, впрочем, как и остальные в округе. Дома разговаривали на идише, но лет семи мальчиков отправляли в начальную школу - хедер, в котором слушателям давались начатки еврейской премудрости, естественно, на иврите. Девочки в школу не ходили, почитывали книжки, какие - брат понятия не имел. Однако все они, и ученые, и неученые, одинаково хотели кушать, и, дотерпев до положенного возраста, дед приказывал бабке собирать очередного рекрута в дорогу, действуя по принципу: вот Бог, вот порог. Библейский рассказ грозил стать нескончаемым. Чего стоило подробное описание того, как все они являлись в Ленинград без денег, без профессии, без языка. "Слушай, а что если?.." Неожиданно она нашла сравнение: то, что из года в год делал дед, было похоже на операцию по спасению - одного за другим, как из горящего дома. "Что?" - брат переспросил.
"Ерунда! - Маша не стала делиться. - Я хочу спросить: и что же папа?" - "Да, - Ося продолжил, - в Ленинграде они подрастали и обзаводились семьями, действуя строго по гомеопатическому принципу - подобное с подобным. Подозреваю, что дело здесь не в русофобии: они приехали из местечек, так было принято. Все повторялось из поколения в поколение, как и в русских деревнях. Не то - твой отец. Этот еврейский мальчик предпочитал русских девушек. Собственно, предпочитал, сильно сказано. Перед войной, когда наступил просвет в учебных делах, у него появилась девушка Надя, но в блокаду она умерла. После войны дядя Миша работал как проклятый, стал заместителем главного инженера и довольно долго жил один, у сестры Сони, в углу. Другой угол занимала бабушка Фейга - после войны так и осталась в Ленинграде". - "Да, я знаю, привезла Сониных детей", - Маша отозвалась коротко, помня историю с отказом, приведшим к гибели деда.
Она поднялась с места и прошлась по комнате, потому что испугалась того, что брат заговорит о страшной дедовой смерти, но Иосиф и не думал. Кивнув, он продолжил: бабушка Фейга души не чаяла в одиноком и талантливом сыне, мечтая о том дне, когда тот приведет ей невестку-красавицу. "О том, что красавица должна быть еврейкой, речи не шло. Это подразумевалось по умолчанию, тем более что довоенная русская девушка, с которой твой папа довольно долго встречался, родственникам в качестве невесты представлена не была, из чего эти идиоты сделали вывод: дескать, Миша понимает, что да как". - "Смешно", - Маша сказала и дернула губой. "Да уж, обхохочешься", - на этот раз брат откликнулся тихо и грустно.
Поднявшись с места, он отправился в кухню. Маша встала и прошлась по комнате. Шкаф, задвинутый в угол, манил всеми закрытыми створками. Прислушиваясь к брату, напевавшему вполголоса, она приоткрыла осторожно. За левой створкой лежали стопка рубашек, выглаженное постельное белье и разноцветные полотенца. За правой висели куртки, плащ и костюмы - все, как один, мужские. Для верности Маша принюхалась - женщиной в шкафу не пахло. Закрыв, она вышла в кухню вслед за братом.
"После блокады моя мама заболела туберкулезом", - подсаживаясь к столу, Маша возвращалась к семейной истории. "Я помню, - Иосиф кивнул. - Она была красавицей". Глаза, глядевшие на Машу, стали грустными, как будто эта красота каким-то образом относилась и к его жизни. "Я был мальчишкой, но, поверишь, и потом не встречал женщины красивее. Знаешь, от всего этого иногда хочется сдохнуть". - Он сказал, и Маша обмерла. Голос был исполнен такой живой горечи, словно речь шла не о давней истории, которую они оба, смеясь, назвали библейской, а о чем-то нынешнем, происходившем на их глазах. Как-то виновато пожимая плечами, Иосиф говорил о том, что бабушка Фейга не признала невесту сына, хотя вела себя тихо, скандалов не устраивала, но сдавала день ото дня. Братья и сестры бились до последнего, но отец стоял насмерть, и после свадьбы, которую сыграли прилично, бабка уехала к себе в Мозырь и больше в Ленинград не приезжала. "Вот так-то. Дела давно минувших дней..." - он закончил неуверенно, и Маша поднялась. Теперь подоплека пересадочной истории становилась ясной: бабушка не признала родную внучку, дочь любимого сына.
"Ну и черт с ней!" - складывая в сумку учебные принадлежности, Маша думала о том, что ей нет никакого дела до этих местечковых приезжих, занимавших пустые ленинградские комнаты, но так и не ставших ленинградцами. Боясь расплакаться, она поднялась и вышла. Брат возился в кухне, убирая со стола.
В коридоре, уже взявшись за пальто, она прислушалась к звуку воды, струившейся из кухонного крана, и замерла. Неожиданная мысль остановила руку. "Вешалка, шкаф, ванная... Так". Полотенца, которые она считала, можно было убрать на ходу. Она вошла в ванную и защелкнула дверь. Плетеная корзина с грязным бельем стояла под раковиной: тот, кто заметал следы, мог и не позаботиться. Взявшись за крышку двумя пальцами, она приподняла осторожно. Он лежал на самом дне: нарядный женский джемпер, точно такой же, какой они купили для Вали - на галерее. В корзину его сунули комком. Черенки роз, вышитые золотыми нитями, надломились.
Даже теперь, получив ясное доказательство, Маша не подумала про Валю. Тихая сутулая девочка, приехавшая из провинции, которую однажды - не то в шутку, не то всерьез - она назвала пионеркой, не могла быть блондинкой брата. Джемпер дрогнул в руке. "Черт!" - она швырнула в корзину, не заботясь о том, чтобы закопать поглубже: пусть знает. Руки коченели от ярости, и, вымыв, она вытерла насухо и швырнула полотенце на край.
Брат сидел в кресле. Маша вошла и остановилась в дверях.
"Если хочешь знать, - ярость перехватывала горло, - твоя мама уже сто раз звонила моему отцу. Не догадываешься - зачем?" - "Отчего же, - Иосиф отвечал спокойно, - догадываюсь". - "Так вот, отец собирается с тобой побеседовать, думаю, возьмется отговаривать, чтобы все - как в вашей родной деревне. Как это ты сказал - подобное с подобным? Если я поняла правильно, весь сыр-бор из-за того, что твоя избранница - русская. Нет?" Брат молчал.
"Ты для этого приехала? - Глядя в сторону, он спрашивал холодно. - Тебе не кажется, что сейчас ты несешь собачий бред?" - "Бре-ед, - Маша протянула, - начнется тогда, когда у вас появятся дети. Черт бы побрал все эти ваши женитьбы по любви!" Глаза Иосифа вернулись: "При чем здесь?.." - "При том, что дело не в вашей деревне. В нашей стране, ты понимаешь, в нашей стране такие, как я, - незаконнорожденные. Здесь нельзя быть полукровкой".
"Что ты? Разве я когда-нибудь?.." - Иосиф начал растерянно. "Она - блондинка?" - не обращая внимания на его растерянность, Маша осведомилась. "Сядь, - брат указал на кресло, - надо поговорить". Маша села напротив. Ярость уходила. Вместо нее подступала усталость, словно яростных сил хватило ровно настолько, чтобы выкрикнуть слова, которые брат, связавшийся с русской женщиной, назвал собачьим бредом.
