Кетиль Бьёрнстад - Пианисты

Она закрывает лицо руками.

— Чего ты боишься? — спрашиваю я после некоторого молчания.

Марианне смотрит на меня, явно испуганная тем, что она мне рассказала, тем, что вообще говорила об этом с таким сопляком, как я. Но я еще никогда не чувствовал себя таким взрослым.

— Чего ты боишься? — снова спрашиваю я.

Она не отвечает. У меня по спине бегут мурашки. Словно я слышу то, чего она так и не сказала.

Мы просидели в «Бломе» до позднего вечера. Марианне забыла о своем собрании. Я чувствую серьезную духовную связь с этой женщиной, которая во многом напоминает мне Аню, но все-таки совсем другая. Я рассказываю ей о своей жизни, она хочет узнать, как я провожу дни. И я рассказываю о музыке, о занятиях, о мечтах. Я чувствую, и это факт, а не мое воображение, что между нами что-то возникает, что доверие, которое мы оказали друг другу, не исчезнет бесследно. Она больше не мать Ани. Она Марианне Скууг, и она на семнадцать лет старше меня. Теперь я иначе думаю о ней, чем вначале. Думаю, что она красива и что она женщина.

Мы одновременно встаем из-за стола, словно оба внезапно поняли, что подошли к грани дозволенного. Она хочет взять счет, но у меня есть гордость. Я расплачиваюсь деньгами, которых у меня почти нет. Она мне не мешает.

— Ладно, — говорит она. — Но в следующий раз плачу я.

Как будто он будет, это следующий раз, думаю я. Мы вместе идем по улице Карла Юхана к Национальному театру. Там оказывается, что никто из нас не собирается ехать домой на трамвае. Она смотрит на часы.

— Я еще успею застать конец собрания, — неопределенно говорит Марианне. Она избегает встречаться со мной глазами. Я ей не верю. Я думаю, что ее ждет мужчина.

Но молчу об этом. У меня внезапно появляются планы на вечер.

У спуска на станцию мы торопливо обнимаемся, даже слишком торопливо, прежде чем разойтись по своим делам.

— Приятно было с тобой познакомиться, — говорит она.

— Мне тоже. Спасибо, что ты нашла для меня время.

— Теперь ты знаешь обо мне больше всех.

— Не бойся, я не проболтаюсь.

— Да уж, пожалуйста, не проболтайся.

Она уходит по направлению к кинотеатру «Сага». Я смотрю ей вслед. Взволнованный и одновременно смущенный. Со спины ее не отличить от Ани.

Налетает ветер. И снова начинается дождь.

Через Дворцовый парк я иду к Бишлету.

В воздухе витает ожидание. Предстоящий дебют Ребекки Фрост. Она собирается сделать то, о чем мы все мечтаем и на что не можем решиться. Ребекка вступает в ряды взрослых. Мы немного ей завидуем, но и гордимся ею. Я лежу в кровати Маргрете Ирене. Все как обычно. Единственная разница заключается в том, что Маргрете Ирене наконец-то опомнилась и сняла с зубов пластинки. Я и не подозревал, что у нее такие красивые зубы.

Она не раздевается, значит, мы и сегодня еще не сделаем этого по-настоящему, и я вздыхаю с облегчением. Она не хочет пользоваться противозачаточными средствами. И не хочет, чтобы я пользовался презервативами. Ребенка она тоже не хочет. Меня это устраивает больше, чем она думает. С меня и так довольно. Она считает, что использует меня, но это я использую ее. Мы никогда не поженимся, думаю я. Это только сейчас нам доставляет радость использовать друг друга.

— А ты когда собираешься дебютировать? — спрашивает она.

Как будто мы раньше уже не говорили об этом!

— Сначала я должен уйти от Сюннестведта, а на это нужно время, — говорю я.

— Глупая доброта! Зачем тебе считаться с этим высокопарным чудаком? Ты все переворачиваешь с ног на голову.

Я с ней согласен. Но не могу обидеть Сюннестведта и еще не готов дебютировать. Чего-то мне не хватает. Я замечаю это, когда в безмолвной тишине Студии 18, задумавшись, играю то, чего почти не понимаю. Вот тогда мне все ясно. Тогда все просто. Потому что я думаю только об Ане. Но об этом Маргрете Ирене не расскажешь.

— Куда спешить, — говорю я.

Она щиплет меня за нос.

— Просто ты хочешь произвести сенсацию. Потому что веришь, что сможешь обойти нас всех.

Она права. Но я не могу в этом признаться.

— Ты дебютируешь раньше, чем я, — говорю я и целую ее красивые губы. Она нравится мне все больше и больше.

— Я? Да я еще даже не знаю, хочется ли мне вообще быть музыкантом! — говорит она. Она еще учится в школе. Все, кроме меня, учатся в школе. Я чувствую себя неполноценным. То, что мы делаем с Маргрете Ирене, так порочно. Моей самоуверенности заметно поубавилось. И меня беспокоит, что теперь я меньше уверен в себе.

Но сейчас главная — Ребекка. Уже десятое ноября. Когда мы с Маргрете Ирене встаем с кровати, нам пора идти в НРК, в большой пустой Дом радио, куда Ребекка с благословения Гейра пригласила весь наш Союз молодых пианистов на свою генеральную репетицию.

Лучший рояль — «Стейнвей», модель D, с тугой клавиатурой, как и полагалось в то время и как мне нравится, стоит в Студии 19.

Аня тоже приглашена. Ей было послано приглашение. Но ее нет. Ребекка подходит ко мне и целует меня в губы, главным образом чтобы позлить Маргрете Ирене. На Ребекке джинсы и белая мятая рубаха, словно для того, чтобы подчеркнуть неформальность этой встречи.

— Звонила Аня. Сегодня она не придет. — Ребекка насмешливо смотрит на Маргрете Ирене. — Но завтра придет непременно. И даже примет участие в празднике после концерта.

Ребекка закатывает глаза, так точно пародируя Аню, что мы все трое смеемся. Ребекка нервничает и полна нетерпения. От нервозности люди хорошеют, думаю я. Мне хочется сказать ей, что она очень красивая, но я молчу. Для Маргрете Ирене это будет уже слишком.

Послушать Ребекку пришли разные люди, не только Союз молодых пианистов. Здесь и многообещающие певцы, и скрипачи с виолончелистами. Ребекка всегда была широкой натурой. У нее много друзей. Она расставила стулья полукругом перед роялем, приготовила фрукты, минеральную воду и вино. Но мы пришли, чтобы слушать. С ее стороны смело устроить генеральную репетицию накануне концерта.

— Если все пройдет хорошо, значит, главное дело сделано. А завтра будет просто приятная прогулка. Ты даже не представляешь себе, какое на мне будет платье! — говорит она, обращаясь главным образом к Маргрете Ирене. — Светло-голубой атлас. Прямехонько из Парижа. Папа настоял, чтобы я не думала о расходах, ха-ха. Ты задохнешься от восторга. Обещаю тебе.

Она многозначительно смотрит на нас обоих. Мне неловко стоять, держась за руки с Маргрете Ирене. Как будто все знают, чем мы занимаемся, оставаясь наедине. Но Ребекку сейчас занимает не это. Ее ждет нешуточное испытание. Она будет сидеть совсем близко от нас, от ее требовательной, но и самой преданной публики. Я восхищен ее мужеством. Из ее семьи никто не приглашен. Как ни странно, нет даже Сельмы Люнге. Ребекка хотела, чтобы на этой генеральной репетиции присутствовали только верные друзья, и ничто не могло ей помешать. Собственно, этот концерт — экзамен на звание ремесленника. Она ждет от нас критики и комментариев. Мы должны быть абсолютно честными — таково ее требование.

Мы садимся. Концерт начинается. Она допускает ошибку в самом начале воздушной прелюдии Равеля, потом я вижу, что она сосредотачивается. Просто поразительно, как многого она добилась всего за несколько месяцев. Ребекка шутя справляется с чертовски трудной токкатой, несмотря на безумно сложные репетиции и требующие невероятных усилий октавы с аккордами. Мы восторженно аплодируем. Ребекка встает и раскланивается, к ней возвращается ее естественная самоуверенность. Потом следует опус 109, который, по моему мнению, я и сам неплохо играю. В Ребекке есть что-то шикарное, думаю я, она держится с завидным достоинством — прямая спина, гордая шея. В ней нет ничего искусственного. Завтра вечером состоится ее дебют. В самых лирических местах я закрываю глаза, и вариациях, в неожиданных паузах, рассеянности, словно Бетховен отражает мое душевное состояние.

Я держу руку Маргрете Ирене, но думаю об Ане. Завтра я снова ее увижу.

Ребекка исполняет и сонату Бетховена, и четыре баллады Шопена. Начало каждого номера поражает меня — и не только техникой исполнения. Однако неожиданно я замечаю, что мой энтузиазм охладевает, что мне становится скучно. Контрасты становятся слишком явными. В игре Ребекки я как будто слышу голос Сельмы Люнге. В ее исполнении есть что-то заученное. Чего она сама, очевидно, не слышит. Мне становится ее жалко.

Тем не менее мы все бурно ей аплодируем. Стучим ногами и кричим «браво!». Ребекка поднимает руки, чтобы нас утихомирить, она хочет слышать наши замечания, сейчас же, немедленно. Но мы не дураки. Мы ее друзья. Того, на что нам хотелось бы обратить ее внимание, уже не исправишь. Только Фердинанд пытается что-то сказать.

— Балладу фа мажор играй медленнее, — говорит он. — Лирическую часть, ты так красиво ее играешь.