Рейчел Кинг - Сорочья усадьба
— Возьми меня с собой, — просит она.
— Не сейчас, — отвечает он. — Может быть, в следующий раз.
Наступают мрачные дни, когда она чувствует себя одиноким кораблем, плывущим в тумане. Когда Генри долго нет рядом, дом превращается для нее в тюрьму. Она меряет шагами его многочисленные комнаты, и в ушах слышится только эхо стучащих каблуков. «Он ведь обещал», — думает она. Обещал, что спасет от светской жизни, а вот что вышло, она сидит в четырех стенах, а он неизвестно где, он путешествует, у него жизнь полна приключений, и все это без нее. Она мирилась с этим, когда он отправлялся недалеко от дома; когда она была моложе, они с отцом тоже частенько отправлялись в путешествие по окружающим холмам. Но на Северном острове она еще не бывала; конечно, с Африкой или, скажем, с Перу сравнивать смешно, но ей тоже хотелось бы своими глазами увидеть эту землю, посмотреть, как Генри выслеживает и ловит загадочную гуйю. Если он уже сейчас не исполняет своих обещаний, что может помешать ему заставить ее сидеть дома, когда он отправится странствовать по свету?
Она не в силах больше сидеть дома одна, надо хоть как-то развеяться. Экипаж везет ее в город, она проезжает мимо цветущих парков, и при виде этого буйства красок на душе становится легче. Кейт встречает ее на крыльце и немедленно замечает, что Дора чем-то опечалена; ей кажется, что с подругой случилось что-то ужасное.
— Пустяки, — отвечает Дора на ее вопрос, — и не спрашивай, пожалуйста. Давай вечерком куда-нибудь сходим, и все снова встанет на свои места, обещаю. Это все дом на меня влияет, он такой большой и такой холодный, в нем невозможно быть одной. И так далеко от города. Господи, как я рада тебя видеть.
Она заставляет себя улыбнуться и целует подругу в щечку.
Дора и сама не знает, с чего это ей вдруг пришло в голову отправиться в цирк. Всякий знает, что цирк, хотя он и пользуется большим успехом у публики, посещать не совсем прилично, и то, что ей удалось уговорить Кейт пойти с ней, граничит с чудом. Наверное, подействовало ее настроение, нигилистическое состояние духа, заставляющее бросаться навстречу опасности. Впрочем, может быть, она просто надеется снова увидеть Люси, женщину с татуировками.
Прижавшись друг к дружке, Дора и Кейт пробираются сквозь толпу. Кого здесь только нет: продавщицы цветов, зажавшие в одной руке букетик ирисов или нарциссов и с надеждой протягивающие другую; коробейники, тычущие своим негодным, убогим товаром прямо в лицо; изнуренного вида женщины с выводками оборванных ребятишек, катающих наперегонки дребезжащие обручи; джентльмены под руку с безвкусно одетыми дамами, явно не их женами, отводящие взгляд, когда Дора проходит мимо; несколько пар вполне респектабельного вида, привлеченных сюда, скорей всего, любопытством, но явно чувствующих себя здесь не в своей тарелке.
Огромный шатер, как башня, возвышается прямо посередине парка, маня публику трепещущими на ветру, разноцветными флагами. Все дорожки до самого огромного купола забиты возбужденной толпой.
Они берут билеты и входят под купол. Оказавшись внутри, Дора поражена резким запахом навоза, других экскрементов и сырой земли; дальше воздух пропитан испарениями человеческих тел. Какой-то мужчина с тростью в руке легонько трогает ее за плечо и манит к себе. Быстро взглянув на Кейт, она идет за ним, и он приводит их в передний ряд, указывает на места, с табличками «забронировано». Она не знает, нужно ли быть польщенной или беспокоиться; у нее такое чувство, будто все на них обращают внимание.
Скамейки твердые и неудобные, и они скоро чувствуют, что отсидели зады. Арена покрыта жухлой травой, копытами животных смешанной с грязью, опилками и испражнениями, но, несмотря на эти обескураживающие условия, зрелище обещает быть интересным.
— Даже не верится, что я пришла сюда, — говорит Кейт, разглядывая весело болтающую толпу, детишек, которые едва сдерживают избыток чувств, предвкушая удовольствие. — В детстве я всегда мечтала сходить в цирк, но мама не разрешала. Думаю, она боялась, что я убегу с цирковыми!
— Я рада, что тебе здесь нравится, — успокоенно отзывается Дора; уж если ее подруге здесь хорошо, то ей и подавно.
Представление начинается. Сначала выступают какие-то облезлые, грустные животные, их гоняют по арене для удовольствия публики, не исключая и медведя, который идет на задних лапах и переминается на месте, изображая какой-то нелепый танец; дрессировщик таскает его за собой на цепи, прикрепленной к ошейнику. Дору охватывает отвращение, слыша, как публика встречает это низкопробное зрелище радостными криками.
Но от выступления акробатов перехватывает дыхание. Высоко под куполом они перелетают с трапеции на трапецию, в своих сверкающих костюмах сияя, как метеоры. Гибкие их тела изгибаются и вертятся в воздухе спиралями, ловко подхватывая друг друга. А когда на канат выходит канатоходец и вдруг спотыкается, Дора вскакивает на ноги, сердце ее готово выскочить из груди; но он с легкостью оправляется, и она снова садится, ощущая даже некоторое разочарование, поскольку начинает подозревать, что все это было задумано заранее. Артисты спускаются с небес на землю, кланяются публике, и она видит, как на руках и ногах акробатов перекатываются упругие мышцы, а поверх грима стекают ручейки пота. Их четверо, четыре черноволосых брата; с накрашенными лицами и в одинаковых костюмах, они кажутся близнецами, даже нет, одним человеком, просто магическая игра света и тени порождает его двойников. Они приветственно кричат что-то публике на незнакомом языке и бегом исчезают, а Дора все аплодирует, до боли в ладонях.
Наездники тоже не разочаровывают ее. Эту пару представляют как брата с сестрой, но Дора подозревает, что это не так; скорей всего, нарочно придумали, чтобы сохранить респектабельность этой женщины, одетой в столь легкий наряд, что ноги ее полностью обнажены, а партнер во время выступления трогает ее за всякие интимные места. Они прыгают с лошади на лошадь, обе лошади без седел, женщина порой сидит у мужчины на плечах, и лицо его отделяет от ее бедер лишь тоненький слой хлопчатобумажной ткани. Лошади встают на дыбы перед публикой и кивают головами, а в финале номера всадники, сидя верхом, жонглируют ножами.
— Мне кажется, я больше не выдержу, — признается Кейт. — Бедное мое сердце!
Потом свет ламп приглушается, и на арену выходит одинокая фигура, завернутая в плащ с капюшоном. Конферансье призывает публику к тишине, и шум быстро умолкает.
— Леди и джентльмены! — начинает он. — Позвольте представить вам юную даму, которая поведает вам о своей трагической судьбе. Еще совсем девочкой она попала в плен к дикарям, и они подвергли ее одному из своих священнейших обрядов: все тело ее украсили татуировками!
Луч прожектора падает на безмолвную фигуру; она поднимает голову. У Доры сжимается сердце. Несмотря на плащ, укрывающий ее с ног до головы, она узнает черные блестящие волосы и изящные черты Люси, той самой женщины, которую они с мужем видели в ателье Макдональда. Губы ее теперь украшены синим рисунком, а подбородок спиралями, и на мгновение Софи потрясена, но вовремя вспоминает, что у Макдональда нет синей краски. Этот узор наверняка нанесен обыкновенной кисточкой.
Тем временем конферансье продолжает:
— К счастью для нее, и для нас тоже, ее спас один отважный солдат, но теперь она вечно должна носить на себе эти татуировки, эти знаки ее пребывания среди дикарей. В конце концов она полюбила их, теперь они — часть ее самой, они для нее как платье, которое невозможно скинуть! Леди и джентльмены… представляю вам… Артемизию!
Люси сбрасывает плащ и делает шаг вперед. Публика в изумлении замирает, потом по цирку прокатывается ропот; Дора не совсем понимает причины его: оттого ли, что тело этой женщины покрыто татуировками, или потому, что одета она столь вызывающе-соблазнительно: на ней лишь корсет и совсем коротенькие панталоны; верхняя часть груди, шея, руки и ноги выше колен совершенно голые. Впрочем, не совсем так: тело Люси словно закрыто сплошной татуировкой, красочные рисунки заменяют ей одежду. Она стоит на арене гордо, даже вызывающе, подняв голову и вскинув вверх руки; она теперь похожа на оперную певицу, которая вышла на прославленные подмостки.
Широко раскрыв глаза, Дора с нескрываемой завистью смотрит на нее. Прежде, в заведении Макдональда, у нее не было такой возможности. А теперь, когда Люси идет по арене кругом, Дора может разглядывать ее со всех сторон, видеть эти цветы, переплетающиеся стеблями с фигурами животных, перекрывающие друг друга, как кусочки мозаики, от розочек на ее стройных ножках и до лошади, во весь опор скачущей по ее спине.
Кейт ерзает на скамейке рядом.
— Бедняжка, — бормочет она. — Как ей, наверно, было страшно!
— Но они это все придумали, — шепчет Дора подруге. — У маори совсем не такие татуировки, это чисто европейские рисунки. И сделали их не резцом, а иголкой.
